Джонатан Франзен - Свобода
— Потому что мне твердят, что нельзя жить отшельницей. Эбигейл — нечто вроде телевизора на заднем плане. Составляет компанию.
— Но ты только что сказала, что тебе неприятно с ней видеться!
— Да. Трудно объяснить. У меня в Бруклине есть друг, которого я, наверное, видела бы чаще, если бы не Эбигейл. Наверное, это тоже было бы неплохо. — Вероника засмеялась при мысли о своем друге.
— А почему Эдгар не может сказать то же самое? — спросила Патти. — Почему бы им с Галиной и дальше не жить на ферме?
— Действительно, почему бы и нет. Возможно, ты права. Галина просто ужасна, и Эдгар скорее всего в курсе, именно поэтому он и женился — чтобы навязать ее нам. Он мстит маме за то, что оказался единственным мальчиком в семье. Лично мне все равно — я ведь не обязана с ней видеться, — но Эбигейл просто терпеть не может Галину…
— Значит, ты стараешься ради Эбигейл.
— У нее большие амбиции. Я ничего не хочу, но охотно помогу сестре.
— Единственное, чего тебе нужно, — так это денег, чтобы не нужно было работать.
— Да, от такого я не отказалась бы. Не хочу работать секретаршей. Ненавижу говорить по телефону. — Она рассмеялась. — И вообще, на мой взгляд, люди слишком много разговаривают.
У Патти возникло ощущение, что она пытается отлепить от пальцев огромный комок жевательной резинки. Логика сестры была невероятно гибкой — настолько, что путалась не только Патти, но и сама Вероника.
Сидя в вагоне, Патти, как никогда, была поражена тем, насколько успешнее оказались Джойс и Рэй по сравнению с детьми, включая ее саму, и как странно, что никто из отпрысков не унаследовал и доли той социальной ответственности, которая всю жизнь направляла родителей. Патти понимала, что мать считает себя виноватой, особенно перед бедной Вероникой, но в то же время знала, что неудавшиеся дети — это страшный удар по самолюбию Джойс, которая, возможно, проклинает гены Рэя, наследие старого Августа Эмерсона, за некомпетентность и слабость своих чад. До Патти дошло, что политическая карьера Джойс не столько послужила причиной семейных неурядиц, сколько стала своего рода бегством от всех проблем. Было нечто пронзительное и даже достойное уважения в желании Джойс отстраниться, стать политиком, творить добро и таким образом спасти себя. И как человек, который точно так же шел на крайние средства во имя своего спасения, Патти признавала, что не только Джойс повезло с дочерью, но и ей, Патти, повезло с матерью.
Она не понимала лишь одного. Когда Джойс на следующий день вернулась из Олбани, пылая гневом на сенаторов-республиканцев, которые парализуют управление страной (к сожалению, уже не было Рэя, способного напомнить жене о пагубном влиянии демократов), Патти ждала на кухне с вопросом наготове. Как только Джойс сняла плащ, дочь спросила:
— Почему ты никогда не приходила на мои баскетбольные матчи?
— Да, да, — немедленно ответила Джойс, как будто тридцать лет ожидала этого вопроса. — Ты права, права, права. Я должна была приходить чаще.
— Так почему ты этого не делала?
Джойс ненадолго задумалась.
— Трудно объяснить, — сказала она. — У нас было столько дел, что мы не могли уделить внимание всему. Мы были неидеальными родителями. Наверное, ты тоже. Сама понимаешь, как все сложно и сколько бывает дел. Очень сложно поспеть везде.
— В том-то и дело, — сказала Патти. — У тебя ведь находилось время для других вещей. Ты не приходила исключительно на мои игры. Пропустила все, сколько их было.
— Почему ты сейчас об этом заговорила? Я же сказала: прости, я была неправа.
— Никто тебя не винит, — ответила Патти. — Но я ведь хорошо играла в баскетбол. Очень, очень хорошо. Возможно, в качестве матери я сделала еще больше ошибок, чем ты, поэтому я тебя не критикую. Просто подумала: возможно, ты бы порадовалась, если бы увидела, как хорошо я играю. Какая я способная. Тебе стало бы приятно.
Джойс отвела взгляд:
— Я никогда не любила спорт.
— Но ты же ходила на соревнования по фехтованию к Эдгару.
— Не так уж часто.
— Чаще, чем на мои матчи. Что-то не похоже, чтоб ты так уж любила фехтование. И у Эдгара не сказать что хорошо получалось.
Джойс, безупречно сохраняя самообладание, подошла к холодильнику и достала бутылку белого вина, которую Патти почти прикончила накануне вечером. Мать вылила остатки в стакан для сока, выпила половину и рассмеялась.
— Не знаю, почему у твоих сестер ничего не получается, — сказала она, как будто безо всякой логики. — Но Эбигейл однажды сказала интересную вещь. Ужасную вещь, которая до сих пор не дает мне покоя. Эбигейл была… нетрезва. Однажды, когда она еще пыталась стать актрисой, она надеялась получить какую-то замечательную роль, но ей ничего не дали. Я пыталась подбодрить Эбигейл, твердила, что верю в ее таланты, нужно лишь не оставлять попыток. А Эбигейл сказала ужасную вещь. Что я и есть причина всех неудач. Я, которая всю жизнь ее поддерживала. Именно так и сказала Эбигейл.
— Она объяснилась?
— Она сказала… — Джойс горестно посмотрела в окно на свой садик. — Она сказала, что не может ни в чем преуспеть, потому что, если хоть раз получится, я отберу у нее победу. Как будто это моя победа, а не ее. Вот чушь! Но почему-то Эбигейл так казалось. Единственный способ показать мне, что она чувствует, и сделать так, чтоб я не думала, будто с ней все в порядке, — это упорно терпеть поражение. Какой кошмар. Я сказала, что она ошибается, и надеюсь, Эбигейл поверила. Потому что она не права.
— Да, это действительно звучит жестоко, — сказала Патти. — Но какая тут связь с моими баскетбольными матчами?
Джойс покачала головой:
— Не знаю. Просто к слову пришлось…
— Я-то преуспевала, мама. В том вся странность. Я была очень успешной…
Лицо Джойс вдруг сморщилось. Она снова покачала головой и, словно с отвращением, попыталась сдержать слезы.
— Знаю, — сказала она. — Я жалею, что не приходила поболеть. Я виновата.
— Ничего страшного, что ты не приходила. Может быть, так даже было лучше, если подумать. Но мне просто стало любопытно…
После долгого молчания Джойс подвела итог:
— Моя жизнь не всегда была счастливой и простой. Много получилось не так, как хотелось. Честно говоря, я просто стараюсь не задумываться о некоторых вещах — иначе у меня разорвется сердце.
Вот и все, чего Патти добилась. Не так уж много — и Джойс не разрешила ни одной загадки, — но приходилось довольствоваться этим. В тот же вечер Патти предъявила матери результаты расследования и предложила план действия, и Джойс, послушно кивая головой, согласилась. Дом надлежало продать; Джойс решила отдать половину денег братьям Рэя, долю Эдгара положить на счет, с которого те могли бы снимать, сколько им нужно, на жизнь (в таком случае им не придется эмигрировать), а также предложить внушительные суммы Эбигейл и Веронике. Патти, которая получила семьдесят пять тысяч долларов, чтобы начать новую жизнь без помощи Уолтера, чувствовала себя немного виноватой перед мужем, когда думала, что поспособствовала очередному уничтожению лесов и полей. Патти надеялась, что Уолтер поймет: совокупное несчастье дятлов и иволг, чьи дома она разрушила, — не больше в данном случае, чем несчастье семьи, вынужденной продавать землю.
