Дмитрий Быков - ЖД (авторская редакция)
Эверштейн говорил все это спокойно, даже без особого как будто энтузиазма, словно о вещи давно решенной, общеизвестной, не нуждающейся в пылких сторонниках и тщательных обоснованиях. Любое несогласие он выслушал бы со скучающим видом математика, которому предлагают поспорить о таблице умножения. В нем появилась великолепная снисходительность, от которой он сам заводился. Бороздин понял, что главная претензия к «Протоколам хазар» была несостоятельна. Многим не верилось, что злодеи могут так смачно, с наслаждением расписывать свое злодейство, так упиваться свинством, так открыто признаваться в мерзости. Но все это было лишь ответом на долгие унижения, а может быть, обычной самоуверенностью людей, сделавших самую безошибочную ставку — на распад. Вечные его союзники, они не допускали его только к себе — тут на его пути стояла железная стена; такой самоорганизацией стоило гордиться, и, пожалуй, главным их занятием после полной победы в самом деле могло стать чтение всему миру бесконечной лекции о том, сколь они хороши.
— Ведь у вашей элиты никогда не было другого желания, как только стать нами,— снисходительно продолжал Эверштейн.— Вы всегда хотели быть как мы, перенимали все наши черты, упоминали даже в вашей публицистике о необходимости, просто Господи, невротизировать детей — чтоб росли настоящими честолюбцами… Вам невдомек, что все это не имеет смысла без одного маленького элемента, без крошечной гаечки — без богоизбранности, богоизбранности, Алексей Петрович! Каждый хазар — частица мировой души; у каждого из нас, конечно, лишь бесконечно малая ее часть, ибо душ было сотворено, как сказано в книге, всего шестьсот тысяч, а нас уже гораздо больше. Но у других-то ее вовсе нет, понимаете? Поэтому у нас все получается и будет получаться, поэтому для Всевышнего только мы имеем цену, и именно поэтому к нам нельзя ни прибиться, ни затесаться. Вы можете помогать нашей победе, но это будет только наша победа. Все усилия варягов направлены только на то, чтобы хазары заметили их и приняли к себе. Не будет этого, Алексей Петрович. Мы ничего не будем с вами делать. Мы вас не будем даже убивать. Обратите внимание, что в последнее время никто никого и не убивает. Вся эта война так идет: поначалу нам еще приходилось отвечать на ваши дикие провокации в городах, отвечать погромщикам… А теперь ясно, что надо только дать вам перезреть и сгнить, и все само рухнет, даже без особого треска. Мы ничего, ничего не будем делать с вами. Вас просто нет, понимаете?
Эверштейн посмотрел на Бороздина с невыразимым сочувствием. Он сделал бровки домиком, поцокал языком и покачал головой: ай-яй-яй, господин губернатор, как нехорошо получилось!
— Так что на юг, на юг,— спокойно сказал он.— Подальше куда-нибудь. Тридцать серебренников можете получить завтра в бухгалтерии штаба.
Бороздин встал и вышел, не прощаясь. Он знал, что ему надо сделать перед бегством на юг.
глава одиннадцатая. Генеральное сражение
1
В это же самое время в Москве, в Генеральном штабе, пилили бюджет генерального сражения.
Крайне далеко от сути варяжства легкомысленное предположение, будто воровство — дурной признак либеральной хазарской природы, черта ненавистного рынка. Хазар не снисходит до воровства: он просто берет все, как свое, не сомневаясь в праве эффективного собственника на любую собственность. Варяги, в отличие от хазар, никогда не считали себя эффективными собственниками. Эффективность недостойна их. Есть глубинное различие между хазарством и варяжством: почти каждый хазар от рождения чувствует себя властелином мира, но почитает долгом хоть как-то соответствовать этому высокому званию. Он искренне стремится к первенству во всем, дает детям образование, читает сложные книжки, делает стремительную карьеру в любой области, куда его допускают, и проявляет навязчивую активность. Не таков варяг: его право на все вещи, звания и территории ничем не подкрепляется. Это право имманентное, врожденное, не нуждающееся в обоснованиях, и потому любые упоминания о заслугах для варяга оскорбительны. Он не намерен суетиться, активничать и выслуживаться. Он должен получать земные блага просто так, не прилагая усилий; и чем грязней, несчастней и ни к чему не способней варяг, тем нагляднее закономерность. Именно поэтому обозреватели вроде Топтухина так любили подчеркивать варяжскую бедность, жалкость, ничтожность — и так гордились ею. Варяжский принцип отрицательной селекции срабатывал не только в России, где захватчицкое начальство продвигало наверх самых тупых, жестоких и грубых; варяжский военачальник всегда был тупее и жесточе остального войска, поскольку демонстрировал тем самым врожденное право худших быть лучшими.
Главная проблема варяжства в мирные времена заключалась в том, что оно и тут не могло отказаться от идеи насилия и захвата. Собственность, которую варяг тырил, он тут же и уничтожал нерачительным хранением или нецелевым использованием: воин воюет не ради поживы, а ради наслаждения грубой красотой битвы. Эффективно использовать награбленное было для варягов так же постыдно, как заниматься любовью по расчету. Их воровство было бескорыстно, оно носило характер захватнический, воинственный и грубый. Земля давно уже принадлежала им, лежала покорно, не сопротивляясь,— но они рвали и рвали от нее куски, как если бы им кто мешал или, не дай Бог, ругался. Генералы воровали не потому, что хотели сладкой жизни. Воровство не приносило им счастья. Они воровали, чтобы доказать доминирование, подтвердить генеральство, а заодно и сделать жизнь солдат максимально невыносимой. Коренное население было робко, трусливо, лениво — такой солдат мог хорошо воевать только от полной безысходности; офицерству, впрочем, тоже не след распускаться — истинный варяг должен быть постоянно озлоблен и срывать зло на подчиненных, чтобы они боялись своих, варягов, больше, нежели врагов. В силу описанных причин генералитет не мог не воровать — это был священный долг и своего рода подвиг. Они воровали тяжело, мучительно, ибо ритуал требовал изобретения бесчисленных отмазок и предлогов, в чем варяги никогда не были сильны,— но что поделаешь, приходилось: чай, мы не хазарове поганые, чтобы брать просто так, как бабы пьют водку, не морщась.
— Идеологическое обеспечение,— брезгливо говорил генерал-лейтенант Колесов, огромный, обрюзгший, оплывший, словно сошедший с карикатуры времен хазарского засилья, но и видевший истинную варяжскую доблесть именно в том, чтобы воплощать собою тип варяжского служаки: не красотою силен генерал, и не в изяществе его очарование. Колесов сипло дышал, не мог отжаться от пола, любил баню и страдал после нее тяжелыми мигренями. Истый военачальник не должен много шевелиться, чтобы солдату, глядючи на него, было о чем мечтать.— Войсковой молебен. Проводит генерал-иерей Гундоскин, ответственный полковник Козяев.
— Я!— Козяев встал и щелкнул каблуками. Колесов с трудом подавил желание сказать ему что-нибудь вроде «Головка от патефона»: он любил пощеголять истинным окопным юмором.
— Плац-балет,— продолжал он зачитывать по списку.— Выполнение упражнений на раз-два-три, ружейные приемы, торжественное прохождение мимо трибуны, приветственная речь генерал-лейтенанта Колесова. Я. Ну, это я скажу. Показательный расстрел отобранных СМЕРШем симулянтов — начальник Центрального отделения СМЕРШа генерал-майор Тютюнин…
— Я,— холодно сказал очкастый прямой Тютюнин, не привставая. СМЕРШ никогда не рубился перед начальством, все ходили под СМЕРШем.
— Лично будете расстреливать?— В голосе Колесова впервые появилась заинтересованность.
— По обстоятельствам,— еще холоднее ответил Тютюнин, не обязанный делиться с «зелеными», как в СМЕРШе презрительно называли боевиков, спецтайнами спецмероприятия спецслужбы.
— Ладно,— буркнул Колесов.— Не затягивайте с формальностями, в двенадцать ноль-ноль время «Ч». Подготовка поля?
Согласно новому варяжскому уставу гарнизонной, караульной и всенощной службы поле боя, как каток перед соревнованиями фигуристов, должно было готовиться загодя. На самом деле никаких работ не проводилось, только выгоняли роту-другую поутаптывать грунт и помахать метелками, но на расчистку поля перед каждым сражением выделялся серьезный бюджет, традиционно падавший в карман руководителя так называемых полевых работ.
— Поле готовится,— несколько суетливо доложил хозяйственник, генерал-майор Каблучный.— В процессе подготовки поля обнаружен холм, идет равнение холма.
— Вы что это, генерал-майор Каблучный?— брезгливо спросил генерал-полковник Колесов.— Вы в Дегунине ровного поля найти не можете? Вы, может быть, по Интернету рельеф выбираете?— В устах Колесова трудно было придумать ругательство страшнее «Интернета».— Вы за детей нас, может быть, держите, генерал-майор? Вэ че че пе, солдатская мать в душу… У меня послезавтра генеральное сражение с превосходящими силами Жэ Дов, а вы, солдатская мать, равняете мне тут холмы среди дегунинской равнины. Я вас в расход, генерал-майор Каблучный, я вами подотрусь, я топчу, я презираю вас и в ногах попираю! Я делаю с вами вот так, вот так!— Колесов встал, отшвырнул кресло и тяжело потоптался. Каблучный молчал, уставившись в пол. Он знал ритуал.— Вы будете жрать говно, генерал-майор Каблучный, и я лично прослежу, чтобы оно было жидкое!— Генералы услужливо улыбнулись.— Вы агент противника, генерал Каблучный, нет, полковник Каблучный, нет, прапорщик Каблучный.
