Ханья Янагихара - Маленькая жизнь
A потом наступил январь, и Виллем уехал в Техас на съемку «Дуэтов», и он неделями готовил себя к решительному шагу, и в ту ночь, когда Виллем вернулся – а он до сих пор не мог побороть изумление от того, что Виллем к нему возвращается – изумление и восторг, – он был так счастлив, что хотелось высунуть голову в окно и кричать просто от невероятности всего этого, – он сказал Виллему, что готов.
Виллем посмотрел на него.
– Ты уверен? – спросил он.
Конечно, он не был уверен. Но он знал, что, если он хочет быть с Виллемом, рано или поздно придется решиться.
– Да, – сказал он.
– Ты действительно этого хочешь? – спросил Виллем, все еще не сводя с него глаз.
Что это, думал он, проверка? Настоящий вопрос? Лучше перестраховаться, решил он, и сказал «да».
– Да, конечно, – сказал он, и по улыбке Виллема понял, что ответил правильно.
Но сначала ему пришлось рассказать Виллему о своих болезнях. «В будущем перед сексом предупреждайте партнера о своих заболеваниях, – сказал ему один из врачей в Филадельфии. – Нехорошо, если вы кого-то заразите». Врач говорил с ним сурово, и с ним навсегда остался этот стыд и страх, что он передаст кому-то всю эту грязь. Он написал себе целую речь и повторял ее, пока не запомнил наизусть, но все равно говорить об этом оказалось гораздо труднее, чем он ожидал, он говорил настолько тихо, что приходилось повторять, и от этого получалось еще хуже. Прежде ему приходилось произносить эту речь всего однажды, перед Калебом, который долго молчал, а потом сказал низким голосом: «Джуд Сент-Фрэнсис, ну ты и развратник», – и ему пришлось улыбнуться в знак согласия.
– Колледж, – только и сказал он, и Калеб слегка улыбнулся в ответ.
Виллем тоже молчал, наблюдая за ним, потом спросил:
– Откуда, Джуд? – И потом: – Мне ужасно жаль.
Они лежали рядом, Виллем на боку, лицом к нему, он на спине.
– У меня был пропащий год в Вашингтоне, – сказал он наконец, хотя это была, конечно, неправда. Но сказать правду значило начать долгий разговор, а он не был готов к этому разговору, пока еще нет.
– Джуд, мне ужасно жаль, – повторил Виллем и потянулся к нему. – Ты расскажешь мне об этом?
– Нет, – ответил он упрямо. – Я думаю, нам надо перейти к делу. Сейчас.
Он уже приготовился. Еще один день ожидания ничего не изменит, а он может растерять всю решимость.
Так они и сделали. Какая-то его часть надеялась и даже ожидала, что с Виллемом все будет иначе, что он наконец сможет получить от этого удовольствие. Но как только все началось, он испытал то же, что испытывал прежде. Он старался концентрировать внимание на том, что было явно лучше: Виллем был нежнее Калеба, не проявлял нетерпения, и вообще это был Виллем, любимый человек. Но когда все кончилось, он испытывал тот же стыд, ту же тошноту, то же желание причинить себе боль, вытащить у себя внутренности и швырнуть их об стену с громким чавкающим звуком.
– Все хорошо? – тихо спросил Виллем, и он повернулся и взглянул в лицо Виллема, которое так любил.
– Да, – сказал он.
Может быть, думал он, в следующий раз будет лучше. А потом, в следующий раз, когда все было так же, он думал, что, может, в следующий. Каждый раз он надеялся, что будет по-другому. Каждый раз говорил себе, что обязательно будет. Печаль оттого, что даже Виллем не может его спасти, что он безнадежен, что этот опыт потерян для него навсегда, была одной из больших печалей в его жизни.
В конце концов он придумал для себя правила. Во-первых, никогда не отказывать Виллему, ни при каких обстоятельствах. Если Виллему это нужно, то так и будет, он никогда его не отвергнет. Виллем стольким пожертвовал ради него, дал ему такой покой, что он отблагодарит его всем, чем только сможет. Во-вторых, он попытается – как когда-то велел ему брат Лука – быть немного поживее, проявлять хоть какой-то энтузиазм. В конце отношений с Калебом он стал возвращаться в давнюю колею: Калеб поворачивал его, снимал с него штаны, он лежал и ждал. Теперь, с Виллемом, он пытался припомнить указания брата Луки, которых всегда слушался – повернись, издавай звуки, скажи, что тебе это нравится, – и применял их по возможности, чтобы казаться активным участником процесса. Он надеялся, что опыт скроет недостаток желания, и пока Виллем спал, он заставлял себя вспоминать уроки брата Луки, уроки, которое он всю свою взрослую жизнь пытался забыть. Он знал, что Виллем удивляется его опытности – ведь он всегда молчал, когда другие хвастались своими постельными подвигами или рассказывали о своих планах; он никогда не принимал участия в подобных разговорах, лишь молча слушал все, что говорили его друзья.
Третье правило было такое: на каждые три раза, когда секс происходит по инициативе Виллема, должен приходиться один раз, когда инициативу проявляет он, чтобы было какое-то равновесие. И четвертое: он будет делать все, чего от него захочет Виллем. Это же Виллем, напоминал он себе снова и снова. Он никогда нарочно не причинит тебе боль. Любое его желание остается в пределах разумного.
Но потом он начинал видеть перед собой лицо брата Луки. Ты и ему доверял, говорил ему голос. Ты и о нем думал, что он тебя защитит.
Как ты смеешь, спорил он с голосом. Как ты смеешь сравнивать?
Какая разница? – издевался голос. Они хотят от тебя одного и того же. Ты – одно и то же для Виллема и брата Луки.
В конце концов его страх перед сексом уменьшился, а отвращение – нет. Он всегда знал, что Виллему нравится секс, но он был неприятно удивлен, что тот получает такое удовольствие от секса с ним. Он понимал, как это несправедливо, но меньше уважал Виллема за это и еще больше ненавидел себя за эти чувства.
Он пытался сосредоточиться на том, что с Виллемом получается лучше, чем с Калебом. Ему все еще было больно, но не так больно, как с другими, и это точно было хорошо. Ему было неловко, но опять же не так, как раньше. И он испытывал стыд, но с Виллемом он мог утешаться тем, что дает хотя бы малую толику удовольствия тому, кого любит больше всех, и эта мысль всегда его поддерживала.
Он сказал Виллему, что потерял способность к эрекции из-за того случая с автомобилем, но это была неправда. Энди уверял (много лет назад), что не существует никакой физической причины, по которой он мог бы потерять эту способность. Но в любом случае эрекций у него не было уже много лет, с колледжа, и даже в колледже они были редкими и бесконтрольными. Виллем спросил, может ли он что-то сделать – может быть, укол, таблетка, – но он сказал, что у него аллергия на один из ингредиентов подобных лекарств и что ему это не важно.
Калеба эта его особенность не очень заботила, но Виллем огорчился.
