Норман Мейлер - Нагие и мёртвые
И все же они потеряли его. Они подошли к тому месту реки, где Хирн переправлял на другой берег виноградную лозу. За истекшие четыре дня ее смыло, поэтому держаться при переходе по быстро несущейся через пороги воде теперь было не за что. Но едва ли они сознавали грозящую им опасность. Они вошли в стремнину, сделали три или четыре шага, и их сбило с ног водоворотом. Носилки вырывались из ослабевших пальцев, а лямки тянули Гольдстейна и Риджеса вниз по течению. Они барахтались и кувыркались в ревущей воде, скользя по камням, задыхаясь и захлебываясь, отчаянно пытаясь освободиться от носилок, встать на ноги, но течение было слишком бурным. Почти захлебнувшиеся, они отдались во власть течения.
Ударившись о скалу, носилки сломались, послышался треск брезента. Носилки еще раз ударились о скалу и развалились пополам, лямки соскользнули с их плеч, а их самих, полузадохнувшихся, вода пронесла через самую страшную часть порога. Шатаясь, они едва добрались до берега.
Они остались одни…
Это медленно доходило до их затуманенного сознания. Осознать по-настоящему случившееся они не могли. Минуту назад они несли Уилсона, а сейчас он исчез. Их руки были пусты.
— Он пропал, — пробормотал Риджес.
Они пошли искать его вниз по реке, постоянно проваливаясь и падая, но вставали и продолжали идти. Там, где река круто поворачивала, перед ними возникало открытое пространство, и вдали за следующим изгибом реки они заметили тело Уилсона.
— Идем, мы должны поймать его, — проговорил Риджес слабым голосом. Он сделал шаг вперед и упал лицом в воду. С большим трудом поднялся и двинулся снова.
Они дошли до другого изгиба реки и остановились: дальше река терялась в болоте. Тонкая полоска воды виднелась лишь в середине, а по обеим сторонам тянулись заболоченные участки. Труп Уилсона уже вынесло туда, и он затерялся где-то в камышах и болоте. Потребовалось бы много дней, чтобы найти его, если он еще не затонул.
— Ох! — простонал Гольдстейн. — Он пропал.
— Да, — пробормотал Риджес.
Он шагнул вперед и снова упал в воду. Вода приятно плескалась по его лицу, и ему не хотелось вставать.
— Ну, поднимайся, — сказал Гольдстейн.
Риджес начал плакать. С трудом он заставил себя сесть и продолжал плакать, уткнувшись головой в сложенные руки; вода обтекала его бедра и ноги. Гольдстейн, пошатываясь, стоял над ним.
Неожиданно Риджес грубо выругался. Он не ругался так со времени своего детства, а сейчас ругательства одно за другим так и сыпались с его языка. Уилсона не похоронят по-христиански, ну и ладно, какое это имеет значение. Главное другое. Они так долго несли свою ношу, а под конец вода взяла и унесла ее, смыла, и все. Всю свою жизнь он трудился, ничего не получая за это. Его дед, отец и сам он вели постоянную борьбу с неурожаями и беспросветной нуждой. А что им дал их труд? Что на этой земле получает человек за свой труд в поте лица? Ему пришло на ум это изречение из Библии, которую он ненавидел всю жизнь. Сейчас Риджесу было так горько, как никогда. Это несправедливо. Однажды они вырастили хороший урожай, но он погиб от страшного ливня. Воля господня… Внезапно он возненавидел бога. Какой же это бог, если в конце концов он всегда обманывает тебя?
Обманщик и насмешник!
Риджес плакал от горечи, от несправедливости, от отчаяния; плакал от изнеможения и крушения надежд, от открывшейся ему истины, что все бессмысленно.
Гольдстейн стоял рядом, держась за плечо Риджеса, чтобы сохранить в воде равновесие. Время от времени он шевелил губами, потирал дрожащими пальцами свое лицо. У него не было слез. Он стоял возле Риджеса с тяжелым чувством человека, узнавшего, что тот, кого он любил, мертв. В этот момент он не испытывал ничего, кроме смутного гнева, глубокой обиды и полной безнадежности.
— Пойдем, — пробормотал он.
Риджес наконец поднялся, и, шатаясь, они медленно побрели по воде, чувствуя, что уровень ее снижается до колен. Река расширялась и мельчала. Галька под ногами сначала сменилась илом, а потом появился песок. Они миновали изгиб русла и за ним увидели солнечный свет и океан…
Через несколько минут они добрались до побережья. Несмотря на усталость, прошли еще несколько сот ярдов. Находиться слишком близко к реке было как-то неприятно.
Как бы по взаимному молчаливому согласию, они растянулись на песке ничком и лежали неподвижно, уткнувшись головой в руки, а солнце согревало им спину. Была середина дня. Им ничего не надо было делать, только ждать возвращения взвода и десантного судна, которое должно было их подобрать. Они потеряли свои винтовки, рюкзаки и продукты, но не думали об.этом. Сейчас они были слишком измучены.
Они лежали так до вечера, слишком обессиленные, чтобы сдвинуться с места, ощущая блаженную радость отдыха и солнечного тепла. Они не разговаривали. Их недовольство было направлено теперь друг против друга, ими овладела тупая и раздражающая ненависть, какая бывает у людей, переживших вместе что-то унизительное. Время летело, они то впадали в полузабытье, то приходили в себя и снова погружались в сон, просыпаясь с ощущением тошноты, которая появляется после долгого лежания на солнце.
Гольдстейн наконец сел и потянулся к своей фляге. Очень медленно, как будто делал это впервые в жизни, он отвинтил крышку и поднес флягу ко рту. Только теперь он понял, как сильно ему хочется пить. Вкус воды вызвал у него исступленное восторженное чувство. Он заставил себя пить медленно, опуская флягу и снова поднося ее ко рту для каждого глотка. Когда она была наполовину опорожнена, он заметил, что Риджес наблюдает за ним, и почему-то сразу понял, что у Риджеса воды не осталось.
Риджес мог пойти к реке и наполнить свою флягу, но Гольдстейн понимал, что означало это "пойти". Он был так слаб. Мысль, что надо подняться и пройти хотя бы сотню ярдов, была мучительной, и Гольдстейн не мог даже подумать об этом. И Риджес, должно быть, чувствовал то же самое.
Гольдстейна охватило раздражение. Почему Риджесу не хватило предусмотрительности и он не сэкономил воду? С упрямой решимостью он снова поднес флягу ко рту. Но вкус воды стал неожиданно противным. Гольдстейн почувствовал, как она нагрелась. Он заставил себя сделать еще один глоток. Затем, сгорая от стыда, протянул флягу Риджесу:
— На. Хочешь пить?
— Да.
Риджес пил жадно. А когда почти опорожнил флягу, взглянул на Гольдстейна.
— Мне не надо, пей до конца, — тихо сказал Гольдстейн.
— Завтра нам придется поискать в джунглях какой-нибудь еды, — молвил Риджес примирительно.
— Я знаю, — кивнул Гольдстейн.
Риджес слабо улыбнулся:
— Мы с тобой как-нибудь поладим.
13
Когда Рот сорвался в пропасть, взвод был потрясен. Целых десять минут люди стояли неподвижно на каменистом выступе, тесно прижавшись друг к другу и от испуга пе могли двинуться дальше. Всех охватил непередаваемый ужас. Они словно прилипли к скале, пальцами цеплялись за трещины в ней, а ноги у них подкашивались. Крофт сделал попытку привести их в чувство, но люди пугались его команд, пугались его голоса, как собаки пугаются сапога хозяина. Вайман рыдал в нервном припадке, рыдал тихо, тонким монотонным голосом, с которым сливались голоса остальных — ворчливые выкрики, или слабый стон, или истеричная ругань, столь беспорядочные и бессвязные, что люди едва ли сознавали, что именно они издавали их.
Наконец они смогли овладеть собой настолько, чтобы продолжать путь, но шли теперь страшно медленно, не решаясь сдвинуться с места перед самыми мелкими препятствиями, и исступленно цеплялись за скалистую стену всякий раз, когда выступ в скале снова сужался. Через час Крофту удалось вывести их из ущелья. Выступ расширился и шел через хребет; за ним не было ничего, кроме другого глубокого ущелья и другого обрывистого ската. Он привел их на дно ущелья и начал было новый подъем, но солдаты не последовали за ним. Один за другим они распластались на земле, глядя на него бессмысленно и тупо.
Почти стемнело, и Крофт понимал, что не сможет больше заставить их идти: они были слишком измучены и напуганы, и мог произойти новый несчастный случай. Он приказал сделать привал, давая свое согласие на то, что было уже свершившимся фактом, и уселся среди них.
На следующее утро надо будет одолеть еще один обрывистый склон, пересечь несколько горных лощин, а затем — главный хребет. Они смогли бы это сделать за два-три часа, если… если только удастся их заставить. Сейчас он серьезно сомневался в этом.
Люди спали плохо. Было очень трудно найти ровную площадку, к тому же все очень устали, руки и ноги ныли. Большинство лишь дремало, громко разговаривая во сне. В довершение ко всему Крофт распорядился выставить пост, приказав сменяться через час; люди просыпались раньше и в течение долгих томительных минут нервно ожидали своей очереди, а вернувшиеся с поста подолгу не могли заснуть снова. Крофт знал все это и знал, что людям нужно получше отдохнуть и что практически маловероятно, чтобы на горе мог оказаться какой-нибудь японец, но он понимал, что сейчас важнее этого было не нарушать воинский распорядок. Смерть Рота временно пошатнула его власть командира, и было крайне важно восстановить положение.
