Феликс убил Лару - Липскеров Дмитрий Михайлович
– Матка должна размножиться, – пояснил Абаз. – Она уже беременна. В каждом улье должна жить своя матка. Нужно время…
К вечеру шакалы приволокли двух зайцев, которых запекли на углях и съели с удовольствием.
Конек, учуяв вдалеке призыв молодой кобылицы, растворился в темноте, и бог знает, что он делал всю ночь в конюшне турецкого миллиардера. Вероятно, породу чистокровных арабок портил… Ослик Урюк давно был старым, да и раньше не слишком был охоч до женского пола. Старичок был девственником, всю жизнь тяжко трудился от зари до зари, и чтобы еще в конюшне работать… Урюк сладко заснул, и ничего ему не снилось. Ослы снов не видят.
Легли спать и пасечники.
Вокруг них вертелась Вселенная…
7.
Абрам Моисеевич старался не оставлять мадам Миру одну, хотя вокруг нее и так заботливо крутились дети и внуки. Фельдман шептал ей в ухо, что, пожалуй, и не было человека лучше на свете, чем ребе Злотцкий. Какая редкость, когда Всевышний, мир Ему, посылает на землю такого великого человека.
– Вы знаете, мадам Мира, многие думали, что ваш муж… что ваш муж – Мошиах. Мошиах, так и не открывшийся миру.
Здесь жена Злотцкого поглядела на Фельдмана и вдруг грустно заговорила, тоже шепотом, что Шлемочка был обычным раввином, не самым умным и образованным, но чрезвычайно добрым ко всем евреям, которых знал.
– А еще он был смелым! Вы знаете, рав Фельдман, как нестерпимо тяжело жить в Кшиштофе, когда каждые три года погром! Иной раз меньше десяти соблюдающих евреев оставалось в живых, но муж мой никогда и никого не боялся!.. Но простите меня, никак не Мошиах… – Женщина встала со стула, возвысившись в пространстве комнаты – монументальная при свете свечи, с ахматовским профилем, восхитительная своей силой духа. – Друг моего сына, – продолжила Мира, – приехавший на похороны поддержать, согласился стать здешним раввином минимум на год, пока мои сыновья переживут кадиш6 по своему отцу. Так что вы, пан Фельдман, абсолютно можете располагать своими помыслами и передвижениями.
– Квалифицированный? – поинтересовался Абрам.
– Кто? – не поняла Мира.
– Товарищ вашего сына – квалифицированный?
– О-о! Более того, у него есть теологическая степень. Он был раввином даже в Москве… – она тяжело вздохнула. – Третий год кончается после последнего погрома… И нет, Шломо не был Мошиахом. – Она отошла к окну и механически стала ощипывать засохшие листики с кустика герани в горшке. – Еще раз спасибо вам, Абрам, что столько хороших слов о муже моем сказали! Ему там, – женщина поглядела в потолок, – так хорошо… Я чувствую…
На следующий день Фельдман прибыл к Эсфирь Михайловне с визитом, почти родственным.
Попили чаю, повспоминали Злотцкого, а потом сваха рассказала гостю о переменах в планах. Родители Рахили отменили визит в Польшу, так как у отца фельдмановской невесты назревала тяжелая, но важная и денежная сделка по аккумуляторному заводу, который вдруг неожиданно решил приобрести господин из США. А Рахиличка, единственная доченька у папы, истинная доченька, попросилась остаться еще на полгода подле отца, чтобы облегчить своим присутствием тяготы заключения папиной сделки.
– Летите в Израиль! – всплеснула руками Фира. – Там и поженитесь!
Тяжело загрустив, Фельдман сказал в ответ, что не летает, но ходит пешком и плавает на кораблях. Он и так всю свою жизнь идет в Израиль, даже если дорога ведет совсем в другую сторону.
– Благославен тот, кто избрал нас из всех народов… – поцеловала в щеки Абрама Моисеевича на добрую дорогу Эсфирь Михайловна. – А на Купу мы прилетим, вы уж не сомневайтесь… Мы летаем, и плаваем, и ходим!.. Я вам перекину фотографии Рахили. У вас есть смартфон?.. Она специально сделала для вас несколько селфи.
Смартфона у Абрама не было, а потому он долго любовался, глядя в экран телефона Фиры. Лицо его постепенно разглаживалось, приобретая благостное выражение, но то лоб вдруг краснел, а за ним и уши. А все оттого, что мозг беззастенчиво рисовал ему эротические сюжеты, связанные с невольным представлением наготы своей будущей жены. Какая прелестная родинка на шее, так и слизнул бы…
Заметив блеск в глазах Фельдмана, такой знакомый каждой опытной свахе, Эсфирь Михайловна, вызволила из рук почти родственника образ племянницы, спрятавшийся в телефоне, и обнадежила его, что женщина всегда дождется любимого мужчину. Затем она еще раз попрощалась с ним, и Абрам Моисеевич, подхватив свой саквояж, надел поверх кипы бейсболку и бодро пошел по улицам Кшиштофа к его окраинам. Выйдя из города, он направился скорым шагом бывалого путешественника на юго-запад.
Он шел, глядя по сторонам, и удивлялся, думая, какой волшебной красотой наделена средняя часть Европы. Бесконечной красоты леса, ухоженные поля, поделенные на ровные прямоугольники, на которых, впрочем, ничего не растет несколько лет. Высокое синее небо, нежное солнце согревает к вечеру, а поля пустые, просторные в своей наготе, как будто уже весь урожай собрали. На самом деле Кремль закинул что-то в несколько мест. Из-за этого во всем мире погибли все пчелы и сама Москва, почти со всей Россией. Через два года с продуктами стало так плохо, что спрогнозировали через сорок-пятьдесят лет общий конец света… А в данной ему Всевышним стране, на родине, только пустыня и море, а солнце белое, как будто старается выжечь глаза. Но все люди в его стране счастливые… Божественное присутствие… Он так же сильно любил и Михайловскую область, с красотой ее лесов, полей и рек, и народ соседский любил, вынужден был признаться себе Абрам. И даже этих сволочей Нюрок, Ивановых и всю областную шоблу с ее издевательствами и побоями терпел, так как родился среди них, появился на свет почти таким же, почти православным. Его родители были чистокровными евреями, но работали технарями в Министерстве космоса СССР, в его Михайловском филиале, и ведать не ведали, что есть такое иудаизм, Тора с Мошиахом7 и еврейская Пасха. Они были искренне убеждены, что Израиль сионистское, почти фашистское государство, и чувствовали себя на сто процентов русскими… Что они могли дать своему сыну, кроме протухшего призрака светлого коммунистического будущего?.. Ну если только одно – за что спасибо! В детстве они подарили ему ежегодные летние каникулы у дальних родственников в Польше. Он был сверстником своих троюродных братьев и сестер, проживающих в небольшом городке Кшиштоф, а оттого лето было самым счастливым воспоминанием детства.
Но если смотреть глубже, в самую суть, родители дали Абраму все. Позже он узнал, что они понемногу рассказали ему о космосе, как строили дорогу к нему, о разных космонавтах и бытовых моментах, часто смешных. Он это понял, когда в ответ в Москву прилетело по полной со всех сторон, когда стерлось с лица земли русское тысячелетие, когда Михайловский губер объявил о суверенитете области и возвел вокруг нее семиметровую стену безопасности. В это же время в поселке городского типа Изи Гоу случился первый еврейский погром за сорок лет. В нем погибли сотни евреев, и среди них удивленные реальным антисемитизмом родители Абрама Фельдмана, не знающие, что евреев убивают и в мирное время. Фашисты и Холокост – это да… Но соседи – соседей?! Пьяные персонажи Достоевского привязали мужчину и женщину к гусеницам трактора ДЭТ-250 и распахали ими землю… За десять дней до погрома Абраму Моисеевичу Фельдману исполнилось девятнадцать лет.
Так озверевшие от крови погромщики, сделали из уцелевшего юноши еврея не только по происхождению, но и по вере.
В следующие пять лет Абрам выучил иврит, Тору знал наизусть, каждый год проходил ее круги, пробовал даже комментировать слово Всевышнего, но кшиштофский раввин Злотцкий, который его обрезал, а потом учил, запретил даже думать пробовать толковать что-либо религиозно-каноническое. Раввин наущал только учиться и повторять! Учение и повторение!
Пан Злотцкий написал ему рекомендательное письмо в Иерусалимский теологический университет, который Фельдман окончил с отличием и тотчас, после получения диплома, вернулся В Михайловскую область, так как чувствовал потребность укоренить среди местных евреев по крови слово Всевышнего. Но за десять лет ему так и не удалось кого-либо вернуть из светскости к Его Книге, а оттого в Михайловской области не было ни одной синагоги. Он был единственным соблюдающим евреем, и за это его берегли на государственном уровне. Выдавали продуктовые наборы и вызывали на всякие собрания в качестве представителя малого народа, где тоже подкидывали на халяву настоящую водочку и некошерные продукты, которые он скармливал соседям. Сам же Фельдман был подавлен своей неспособностью к организаторским делам, миссионерству, так сказать, тем, что не создал он в этом деле ни одной мицвы, хорошего дела, а оттого и оставался жить с чужаками по вере, принимая от них на себя все беды России с ее народом. Так он наказывал себя.
