Уроки русского - Девос Елена

— Все началось, когда я десять лет назад заговорил с духом предков, — поднял палец Папис-Демба. — Я понял, что должен не только лечить людей, но и делать их совершенными. Чтобы они были здоровы всегда, чтобы не дошли до болезни.

— Профилактика? — понимающе уточнила я.

— Профилактика, да, — милостиво кивает он, — но это европейское слово, Светлана. Туда не войдет все, что я почувствовал тогда. Я понял, что в человеке сокрыта бездна возможностей. Мы просто не умеем отличить зерно счастья от зерна страдания. Я понял, что зеленая раса победит синюю. Что моя миссия на Земле — это делать людей счастливыми.

Я так растерялась, что замолчала, и он продолжал витийствовать еще минут двадцать, пока я, почуяв паузу в монологе, не схватила его за вышитый рукав:

— А русский-то вам зачем, Папис-Демба???

— Ах, дорогая Светлана, — снисходительно вздохнул целитель, — третья ступень моего учения о магическом голосе напрямую касается женщин. Вы знаете, что женщина в Африке — сакральное существо? Она зачинает и рожает. Она хранительница жизни. Через нее напрямую к нам идет вибрация природы. Эта вибрация, воплощение магии, проявляется во всем. Но самое могучее проявление магии — в голосе. Если научиться вибрацией управлять, можно говорить с людьми так, чтобы они вас слушали и выполняли ваши желания. Самые тайные, — многозначительно посмотрел он на верхнюю пуговицу моего платья.

Мне стало холодно.

— А в Европе женщины — несчастны, — довольно продолжил он. — Они разрывают связь с природой! И самые несчастные женщины — русские. Свою историю забыли, новой не нашли. Вот я захожу в метро и сразу вижу: русская! А знаете, по каким приметам?

— Длинные волосы и высокие каблуки, — не задумываясь, ответила я.

— Печаль! — укоризненно поправил меня Папис-Демба. — Глубокая печаль в красивых и больших глазах. А русских женщин в Париже — знаете сколько? Я знаю. И знаю, что они очень красивы и очень несчастны. Я хочу им помочь.

— Всем? — с ужасом прошептала я.

— Всем, — твердо ответил он. — Запишу заклинания на MP3 и буду продавать через Интернет. Но для этого мне нужен язык. Вы будете учить меня и переводить для меня. А я обучу вас магическому голосу. Он пригодится вам при разговоре с чиновниками, полицейскими, ревнивым мужем или просто с любимым человеком… Даже сдать на права можно с первого раза! Светлана, мое учение…

И тут меня как ударило. Ну как же. Как же я не вспомнила сразу дивное объявление, над которым полгода назад ухохатывалась вся наша семья (включая Сережу). Мы нашли его в почтовом ящике, вместе с рекламой пиццы и гербалайфа. Листовка была набрана разномастным шрифтом, размер которого возрастал по мере того, как читатель приближался к диагнозу «разбитое сердце»:

ВАШ ДОКТОР отныне и навсегда. Лечение многих болезней, избавление от всех проблем. Традиционная медицина, старинные гомеопатические методы. ЛЕЧУ: Миопия, ревматизм, бессонница, булимия, аллергия (все виды), астма, алкоголизм, пристрастие к табаку, к еде, к женщинам, к мужчинам, импотенция, фригидность, истерия, проблемы с соседями, с детьми, с начальством, денежные затруднения, любовные треугольники, разбитое сердце. Помогу сдать на водительские права,~ укреплю иммунитет. Древние методы, испытаны веками. ДОВЕРЬТЕСЬ: ваша жена пылко полюбит вас снова, будет вам верна и преданна, как собака! Звоните и приходите СЕЙЧАС.

Доктор Папис-Демба Сеис-младший

— Мне надо подумать над вашим предложением, Папис-Демба, — почтительно сказала я. — Я вам перезвоню.

— Двадцать евро тогда дайте, — сказал он.

— За что?!!

— Так я же вам открыл смысл жизни, — произнес он магическим голосом.

Вероятно, я была единственной женщиной в Европе, на которую не воздействовали сонорные вибрации потомственного доктора Паписа-Дембы Сеиса-младшего. Он умудрился-таки впихнуть мне стопку своих пестрых листовок и сказал, что я на пути к истине, но что над собой мне еще работать, работать, — вздохнул искренне Папис-Демба, — и работать.

В чем я была с ним абсолютно согласна.

— А кто его знает, может, и правда лечит, — задумчиво посмотрела Груша на пеструю бумажку, положила ее на стол, а потом, крадучись, сунула в свою пухлую розовую сумочку. Поймала мой потемневший от ужаса взгляд, опомнилась, достала, скомкала в комочек и выбросила в большой пакет с мусором на кухне. Встрепенулась, посмотрела в зеркало, вспомнила, о чем начала:

— Слушай-ка, Свет. Сон вчера видела. Слушай…

Все они рассказывают мне свои сны. Груша днем, дети вечером Мне выпала роскошь — не я рассказываю сказки на ночь, они сами лопочут, сыплют приключениями и событиями, умащивают мечту. Я успокаиваю, обнадеживаю, толкую, обещаю голосом Паписа-Дембы и смотрю в хрустальный шар.

— …Вижу, работаю, будто в садике. Рассаду сажаю какую-то, что ли. На клубнику похоже. Будто лето, жарко, солнце, и забор такой высо-о-окий, прутья металлические, и мне видно, что Костик за ним ходит — туда-сюда, туда-сюда, а ко мне зайти не может… Что это значит?

— Ты, наверное, разговаривала с ним недавно по телефону, — добродушно говорю я. — Кто этот Костик?

— По какому телефону? — укоризненно сказала Груша. — Это мой муж первый! Помнишь, я тебе говорила, умер он два года назад.

— Грушенька… — вздохнула я. И смущенно добавила: — Я думала, Лысенко — твой первый муж.

— Это мой четвертый, — засмеялась она.

Только ты и фуги Баха

У него светло-русые волосы и по-мальчишечьи веселые серые глаза. Он уже начал седеть, легко и рано, носил очки в серебряной хрупкой оправе и очень напоминал Ростроповича в молодые годы.

— Ну, что вы, что вы! — добродушно махнул рукой Шарль, услышав это от меня. — Ничего общего. Мы, кстати, виделись с ним, разговаривали после концертов. Во-первых, Ростропович — гений. Во-вторых, манера игры у нас разная, у меня другой учитель, и вообще…

Шарль был виолончелист. Настоящий. Никогда еще у меня не был учеником настоящий музыкант. И если завтра музыкант, какой угодно, придет на урок русского, дернет мой дверной колокольчик — я соглашусь немедленно. Музыканты — замечательные слушатели. Им можно объяснить все. Мало того, когда грамматическая часть урока заканчивалась и наступало что-то вроде перемены, Шарль рассказывал мне свои, как он с удовольствием произносил, байки, все уверенней перемежая рассказ замечательно правильными русскими фразами. «Тяжела и неказиста жизнь народного артиста», — выпалил он в первый же день в конце урока, сразив меня наповал. Подобным секретным оружием его снабжали коллеги-музыканты на концертах и гастролях — они-то и учили Шарля куда успешнее, чем любые учителя своему родному языку — русскому.

Вот, скажем, имелся такой персонаж — музыкант, коллега, если не сказать — доппельгенгер Шарля, который делил с ним продюсера, агента, студию звукозаписи, выступал на совместных концертах. Вместе они репетировали, записывали диски, вместе отмечали удачи и дни рождения. Я бы очень хотела сказать, что этим музыкантом был какой-нибудь Д’Артаньян, какой-нибудь бравый эксцентричный гасконец, и именно поэтому он как-то раз опился арманьяком перед изысканным концертом в частном замке в Бордо, так что Шарлю пришлось срочно его заменять. Но это, увы, не так. Это был наш, русский талант, и звали его Леша, на афишах — Алексей Корсаков. Шарль поехал в Бордо и выступил за Лешу. Он знал, что это дело житейское, что у всех есть слабости и он просто всех выручит.

За тот концерт Шарлю заплатили не арманьяком, но хорошим бордо — какое-то время спустя гонорар торжественно доставили на маленьком грузовичке прямо к трем сияющим окнам его квартиры на первом этаже, в излучине одной маленькой парижской улочки недалеко от метро «Сен-Сюплис». Когда вино прибыло, Шарль распахнул окно, сел на подоконник и стал разговаривать с водителем. В нашем уроке возникла небольшая пауза. Я с восторгом смотрела, как мускулистые волосатые руки водителя осторожно передали деревянный пыльный ящик через окно в изящные длиннопалые ладони Шарля. Контраст был столь очевиден, что мне стало страшно за ящик.