Зародыш мой видели очи Твои. История любви - Сигурдссон Сьон
«И что же людям снилось?»
«У нас сейчас нет времени углубляться в каждый сон и каждый кошмар, но раз тебе хочется получше узнать душу городка, я могу рассказать о нескольких, которые, как мне кажется, верно отражают его историю и дух времени».
«Да, расскажи!»
(ИЗ ДНЕВНИКА СНОВ АНГЕЛА ФРОЙДЕ) «Я захожу в мансарду с покатым потолком, и мне кажется, что это моя комната. У стены справа стоит школьная парта, над ней – полки, на полках стоят книги, лежат морские камешки и ржавая корона. На кровати под окном сидит бледный ребенок. Я не вижу, девочка это или мальчик. В руках у ребенка – картонная коробка.
Я подхожу к ребенку. В коробке лежит маленькая щука: она живая, но крепко примотана бинтами к щепкам-шинам, глаза ее заклеены лейкопластырем. Я вспоминаю, что пришла сюда, чтобы снять с рыбы этот лейкопластырь. Я знаю, что, если этого не сделать, она ослепнет».
Гертруда А., домохозяйка, 47 лет.
«Я на палубе круизного лайнера, там еще какие-то люди, все слишком легко одеты, хотя небо сплошь затянуто тучами. Девочка, на вид не старше семи лет, с плетеной корзинкой в руках расхаживает от пассажира к пассажиру и предлагает им глазированные свиные ножки. Пассажиры со снисходительными улыбками отказываются от лакомства, и это начинает меня бесить: ножки щедро покрыты глазурью почти в дюйм толщиной.
Я подзываю девочку и зачерпываю из корзинки целую пригоршню ножек. Как только я вонзаю зубы в первую и сахарное покрытие с восхитительным хрустом разламывается у меня во рту, люди один за другим начинают взлетать в воздух.
Они зависают над палубой, но чем больше глазури с ножек я обгладываю, тем выше они поднимаются. Мне кажется, что это им по заслугам – за невежливое обращение с маленькой девочкой, и я налегаю на ножки до тех пор, пока вся толпа не исчезает в небе.
С мостика ко мне на палубу спускается капитан лайнера, благодарит крепким рукопожатием и произносит: «Они, как скорпионы… облака…»
Капитан – наш мясник Аксель».
Конрад Б., окулист, 68 лет.
«Черноволосая девушка в розовом платье жестами указывает мне следовать за ней на лесную поляну. Я сначала не узнаю ее, но потом понимаю, что это Элиза, моя бывшая одноклассница.
В центре поляны стоит детская коляска, она покрыта инеем, хотя на улице жарко и светит солнце».
Фердинанд С., часовой мастер, 35 лет.
«Я стою перед гостиницей с целью снять женщину. Когда я захожу в фойе, мне навстречу выходит медсестра, и я понимаю, что это больница. Медсестра спрашивает о цели моего визита. Я отвечаю, что пришел забрать фотографии.
Она ведет меня по оклеенным обоями коридорам, указывает на дверь в большую палату и просит меня там подождать. Я осматриваюсь. Больничные койки кажутся мне шикарными ложами с балдахинами.
Женщина возвращается. Она совершенно голая. Меня охватывает похоть, я обнимаю ее и провожу рукой по ее вульве. Когда я засовываю внутрь нее свой палец, ее живот внезапно выпячивается и тут же снова вжимается – и вот я уже держу в руке рулончик фотопленки».
Вильхельм Д., смотритель железнодорожных путей, 23 года.
«Я стою у плиты и жду, когда нагреется чайник. Пока вода закипает, я ставлю на поднос блюдечко и чашку с ложечкой. Потянувшись к сахарнице, отдергиваю руку: ее отверстие заплетено паутиной.
Орудуя чайной ложечкой, я пытаюсь достать паука из паутины живым, но оказывается, что он уже мертвый. Он падает в сахарницу.
Я осторожно разгребаю сахаринки в поисках паучьих лапок, которые, отвалившись от тушки, рассыпались по всей сахарной поверхности. Подойдя к окну, я начинаю ложкой выгребать за него сахар и обнаруживаю там же, в сахарнице, шкурку и мясо форели. Их я тоже выбрасываю за окно.
Спустя некоторое время мне приходит в голову, что это, возможно, не лучшая идея, что под окном может кто-нибудь быть, например, играющие дети. Я высовываюсь из окна и вижу, что внизу поблескивают два донышка шляп-цилиндров. Под шляпами – двое мужчин. Они поднимаются вверх, стоя в строительной корзине. Когда я уже почти исчезаю в окне, они, будто почувствовав мое присутствие, смотрят вверх. Это – женщины».
Хельмут Е., пастор, 51 год.
«Я веду за руку маленького сына Клары. Мы идем в церковь, но двигаемся очень медленно, потому что шнурки на его ботинках то и дело развязываются. Я снова и снова завязываю их – они должны быть завязаны, когда пастор будет его крестить».
Кете Ф., акушерка, 80 лет.
«Георг протягивает мне красный воздушный шарик, но я отказываюсь его брать».
Аксель Г., мясник, 56 лет.
«Я – в кафе «Берсерк». Напротив меня за соседним столиком сидит мужчина. Он поглощен чтением воскресного выпуска «Kükenstadt-Anzeiger».
Я вижу передовицу: «В Мильхбурге казнен последний слепец!» Газета перевернута вверх ногами.
Это кажется мне безумно смешным, но засмеяться у меня не получается – такое чувство, будто мой рот плотно набит твердой глиной, которую я не могу ни проглотить, ни выплюнуть».
Элиза Х., секретарша, 29 лет.
«Я ругаюсь со своей матерью. Укрытая одеялом, она лежит на полу гостиной.
– Вставай! Мы идем кататься на лыжах с Тристаном и Изольдой!
– На лыжах? Но ты же даже плавать не умеешь!
Я начинаю плакать».
Жизель И., повариха, 62 года.
«В мою гостиную набились все жильцы нашего дома, а на улице перед домом собралась куча народа. С моим радиоприемником что-то не в порядке. Гюнтер, торговец лошадьми, сидит на подоконнике и кричит толпе внизу то, что доносится из приемника – что-то похожее на смесь пения и смеха. Я понимаю, что не всем по нраву то, что они слышат».
Карл «Блитц» И., пенсионер, 73 года.
«В магазин входит пьяный мужчина и просит меня починить пиджак, который порван у него под мышкой. Я приказываю ему уйти, но он пропускает это мимо ушей и просит меня пришить висящую на одной нитке пуговицу на ширинке его брюк. Я отвечаю, что если он сию же минуту не уберется, я попрошу полицейского вышвырнуть его вон, и тогда мужчина просит принести ему стакан воды.
Когда я собираюсь обойти пьянчугу, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, то замечаю в его глазах игривый огонек. Мгновение я колеблюсь и затем говорю: «Конечно-конечно, господин, в Кюкенштадте мы не отказываем в глотке воды тем, кого мучает жажда».
Однако в подсобке я обнаруживаю, что водопровода там больше нет и все стаканы и чашки куда-то исчезли. Я кричу мужчине, что мне нужно вымыть стакан, прошу его немного подождать, после чего бесшумно выскальзываю через заднюю дверь и стучусь к парикмахеру, но тот печально сообщает, что у него вода тоже кончилась и что все чаши для бритвенной пены разбились.
Та же история повторяется везде, куда бы я ни подалась: кондитер в отчаянии – у него нет ни воды, ни мерок, а в кафе вообще чрезвычайное положение – клиенты выпили всю воду и разворовали все чашки и стаканы.
Я перехожу из дома в дом, с улицы на улицу, выбираюсь за город, иду через поля и луга, пока не упираюсь в густой лес, и тогда наконец сдаюсь.
В этот же момент рядом со мной возникает низенькая избушка, которой раньше там не было. Я думаю, что, раз даже в лучших домах страны не нашлось ни капли воды, ни посуды для питья, безнадежно искать это у обитателей столь бедных жилищ. Но тут в дверях избушки появляется седобородый старец, тычет в мою сторону ржавой поварешкой и спрашивает: «Что ты готова отдать за старую поварешку?» И я отвечаю: «Мою душу!»
Он протягивает мне поварешку и спрашивает: «Дуб или виноградная лоза?» Я, полагая, что он имеет в виду рукоятку, отвечаю: «Дуб». Улыбнувшись мне, старик тянется к ветке дуба, что растет за избушкой, а крону раскинул над ее крышей, срывает листик, укладывает его на свою ладонь и сжимает в кулаке. Сквозь его пальцы начинает сочиться кристально чистый сок, который до краев наполняет поварешку.
