Луна над горой - Накадзима Ацуси

– Проявлением человеколюбия? – переспросил Кун-цзы. – Би-гань был родичем Чжоу-вана, которому служил, и к тому же занимал очень высокий пост. Он мог рискнуть всем – и надеяться, что государь, казнив его, в скором времени раскается. Поэтому поступок Би-ганя был истинным проявлением человеколюбия. Что же до Се Е, он в родстве с Лин-гуном не состоял и ранг имел низкий. Ему следовало знать: если государь не почитает закон, то и все государство погружается в беззаконие, и тогда его лучше покинуть. Он же, забыв о своем положении, взялся беззаконие исправлять – и, таким образом, напрасно лишился жизни. Нет, его поступок не заслуживает того, чтобы называться человеколюбивым.

Ученик, задавший вопрос, был, как видно, удовлетворен ответом и удалился, но Цзы Лу не утерпел и вмешался в разговор: мол, человеколюбие человеколюбием – но неужели готовность пожертвовать собой, чтобы не дать государству погрязнуть в пороке, не достойна восхищения? И пусть это неблагоразумно и не приносит результатов – разве можно сказать, что жертва была напрасна?

– Ты, Цзы Лу, видишь красоту в малых делах, но не замечаешь общей картины. В прежние времена люди были преданы своему государству и служили ему со всем усердием, но покидали его, если там забывали про Путь. Ты, похоже, не понимаешь: в том, чтобы поступать сообразно обстоятельствам, есть особая красота. Помнишь, как сказано в стихах? «Когда ко злу склонились люди, не проживешь своим законом…» Это как раз про то, что пытался сделать Се Е.

Цзы Лу долго размышлял над его словами.

– В таком случае, – сказал он наконец, – выходит, главное – остаться в безопасности? А не жертвовать собой ради добродетели? Поступать сообразно обстоятельствам важнее, чем пытаться спасти мир? Ведь если бы Се Е из отвращения к царящему вокруг непотребству просто удалился прочь – быть может, так было бы лучше для него, но что насчет народа Чэнь? Пусть жертва не принесет результатов сразу, но разве не в том ее смысл, чтобы повлиять на умы?

– Я не хочу сказать, будто главное – остаться в безопасности, – ответил Кун-цзы. – Будь так, поступок Би-ганя тоже не следовало бы хвалить. Я хочу сказать, что, жертвуя собой из человеколюбия, следует подумать, когда и как это делать. Благоразумие – не то же самое, что себялюбие. А преждевременная гибель – не признак незаурядности.

Теперь согласиться с Учителем было куда легче. И все же Цзы Лу чувствовал смутную неудовлетворенность. Было в словах Кун-цзы что-то, заставлявшее думать, будто наивысшая мудрость – из лучших побуждений сохранить себе жизнь; а ведь он же и уверял, будто во имя человеколюбия нужно жертвовать собой. Противоречие смущало. Другие ученики, похоже, его не чувствовали – вероятно, для них «из лучших побуждений сохранить жизнь» было чем-то естественным, само собой разумеющимся, а иначе идеи долга и человеколюбия казались слишком опасными…

Цзы Лу, нахмурившись, удалился, а Кун-цзы, провожая его взглядом, с грустью заметил:

– Если в стране царит закон, он прям, как стрела. Если в стране царит беззаконие, он по-прежнему прям, как стрела. Вылитый Ши Юй из княжества Вэй [28]. Боюсь, Цзы Лу не суждено умереть своей смертью.

Когда царство Чу напало на княжество У, в чусском отряде был некий Шан Ян, распорядитель общественных работ. Он поднял лук, лишь когда принц Цицзи, ехавший с ним в колеснице, скомандовал это сделать. Так же, по команде, Шан Ян выстрелил – и убил одного из воинов, после чего убрал лук в чехол. Команда стрелять прозвучала вновь, и он поразил двоих – каждый раз после выстрела прикрывая глаза. Расправившись с троими, Шан Ян сказал: «Думаю, для человека своего положения я сделал достаточно», – и развернул колесницу.

Услышав эту историю, Кун-цзы был восхищен:

– Даже убивая людей, можно заботиться о приличиях!

Цзы Лу же посчитал рассказ нелепостью, в особенности слова Шан Яна: «Я сделал достаточно». В глазах Цзы Лу то был худший образчик ненавистного ему качества: когда человек печется о себе самом больше, чем о благе государства. Вспылив, он возразил:

– Но ведь долг подданного служить государю со всем усердием, до конца! Как вы, Учитель, можете одобрять этого человека?

Кун-цзы, как и следовало ожидать, не стал отвечать, только усмехнулся:

– Да, ты прав. Я удивлялся тому, что человек, отнимая чужие жизни, проявляет столько деликатности.

По-прежнему сопровождая Кун-цзы, Цзы Лу четырежды посетил княжество Вэй, три года провел в княжестве Чэнь, бывал в уделах Цао, Сун, Цай, Шэ и Чу.

Он давно перестал надеяться, что отыщется правитель, который претворит в жизнь идеи Кун-цзы. Как ни странно, впрочем, эта мысль его больше не огорчала. На протяжении долгих лет он злился и сокрушался из-за царящего в мире хаоса, из-за бездарных правителей и обрушивавшихся на Учителя несчастий; но в конце концов понемногу начал понимать, какая судьба уготована Кун-цзы и его ученикам, в том числе ему самому. Не то чтобы Цзы Лу смирился со своей участью – скорее он увидел некую миссию, предназначение, заключавшееся в том, чтобы служить наставлением для всех времен и всего мира, а не только лишь для единственной страны на коротком отрезке времени. Когда в княжестве Куан им перекрыла путь разъяренная толпа, Кун-цзы гордо сказал:

– Если Небо не пожелает уничтожить мое учение, что могут нам сделать куанцы?

Теперь Цзы Лу понимал, о чем говорил Учитель, – и заново восхищался его прозорливостью. Да, Кун-цзы никогда не впадал в отчаяние, не закрывал глаза на правду и просто делал то, что мог. Выходит, он каждую минуту вел себя так, будто на него смотрят грядущие поколения, – вот какая истина открылась Цзы Лу. Умница Цзы Гун, например, высшего предназначения не осознавал – возможно, ему мешал как раз его ум, слишком для этого практичный. Но прямой и честный Цзы Лу смог взглянуть на вещи чуть шире – так велика была его любовь к Учителю.

Годы странствий тянулись и тянулись – и вот Цзы Лу сравнялось пятьдесят лет. Нельзя сказать, что в его натуре совсем не осталось острых углов, но куда заметнее теперь были спокойствие и зрелость. Взгляд его не потух, и бескомпромиссная неподкупность не смягчилась – однако от прежнего юного и праздного сорвиголовы нынешнего полного достоинства мужа отделяла огромная дистанция.

В свой четвертый приезд в Вэй Кун-цзы по просьбе тамошнего молодого князя и его главного советника Кун Шуюя порекомендовал им нанять на службу Цзы Лу. Поэтому, когда Учитель через десять с лишним лет странствий наконец вернулся на родину, в княжество Лу, Цзы Лу остался в Вэй.

Последние десять лет в землях Вэй было неспокойно. Началось все с распутного поведения Нань-цзы, супруги прежнего князя. Первый заговор с целью избавиться от нее организовал Гуншу Сюй, но хитрая красавица сумела добиться его изгнания в страну Лу. Потом старший сын Лин-гуна, Куай Куй, попытался убить Нань-цзы, но тоже принужден был бежать и укрыться в уделе Цзинь. Лин-гун, лишившийся наследника, вскоре умер. Единственным кандидатом на престол оказался юный Чжэ – сын бежавшего Куай Куя и внук Лин-гуна. Он-то и стал новым князем под именем Чу-гун.

Тем временем Куай Куй, поддерживаемый правительством Цзинь, вторгся в западные пределы Вэй, где затаился, выжидая шанса вернуть себе трон. Выходило, что сын защищает свой престол, а отец пытается захватить власть. Так обстояли дела в княжестве Вэй, где по рекомендации Кун-цзы предстояло служить Цзы Лу.

Назначили его наместником в уезд Пу, где он управлял делами от имени семьи Кун – самого могущественного рода Вэй, занимавшего такое же положение, как клан Цзисунь в Лу. Глава семьи Кун Шуюй, человек незаурядный, распоряжался своими владениями разумно. Прежде Пу принадлежал Гуншу Сюю – тому самому, что восстал против власти Нань-цзы и был изгнан по ее навету. Жители уезда были обижены за своего прежнего господина и настроены весьма враждебно. Впрочем, земли эти и раньше не отличались спокойствием – Цзы Лу уже приходилось сталкиваться с мятежной толпой, когда он проезжал здесь вместе с Кун-цзы несколько лет назад.