Татьяна Булатова - Мама мыла раму
– А ты?
– А по мне… – Женька хитро улыбнулась, – лучшее сладкое – это колбаса.
– Здорово, – хихикнула Катя и потянулась за сухарем.
– Слу-у-у-шай, – вскочила Женька и рванула дверцу холодильника. – Че-е-е там у нас есть?
Содержимое холодильника не впечатляло: стояла расписная эмалированная кастрюля, лежала ополовиненная пачка масла «Крестьянского» и консервная банка. Девочка схватила консервы и прочитала:
– «Бычки в томате». Будешь? – спросила Женя и плотоядно облизнулась.
Катька не знала, вкусно ли это, «бычки в томате», но из вежливости кивнула.
– Один момент, – веселилась Женька, роясь в ящике в поисках консервного ножа.
Пока открывала, в кухню притащилась Рена, цокая по полу своим когтями.
– Пришла, морда? – поприветствовала ее хозяйка, а потом щедро вывалила полбанки бычков в собачью миску. – На-а-а, жри…
Псина клацнула зубами и одним движением языка слизнула содержимое миски.
– Разве ее накормишь! – возмутилась Женька и протянула гостье вилку.
Бычки в томате оказались безумно вкусными. Их запивали сладким чаем и закусывали печеньем. Рена сидела рядом с Катькой, положив гостье морду на колени.
– Хорошая… хорошая, – приговаривала девочка и тайком засовывала собаке в пасть маленькие кусочки печенья.
Псина пустила слюни. Женька рассказывала анекдоты и сама над ними смеялась. Катька разомлела от удовольствия. Вот только дышать было как-то трудновато, словно в груди комками застряла вата и не пропускала воздух.
– Тебе что, жарко? – спросила Женька, увидев, как покраснело лицо гостьи.
– Не-е-ет… – выдавила из себя Катя. – У меня аллергия на шерсть. Убери, пожалуйста, собаку.
– На место! – строго крикнула хозяйка овце, и та недоуменно подняла уши: ее все устраивало.
– На место! – повторила Женька собаке. – Я кому сказала?!
Животное нехотя покинуло кухню.
Катьке становилось все хуже, нужно было срочно ретироваться, но она отчаянно тянула время, дабы не завершать дружественную встречу бегством.
В дверь громко постучали.
– Систер, – сообщила Женька. – Наверное, ключи забыла.
Стук повторился с еще большей силой.
– Иду-у-у-у! – заорала Женька и затопала к двери.
Это была не систер… На пороге стояла сама Антонина Ивановна Самохвалова, запыхавшаяся от подъема на пятый этаж.
– Где? – хрипло выдохнула она в растерянное лицо Женьки Батыревой.
– Здрасте. Вы кто?
– Это ты кто? – Антонина шагнула в квартиру, как пожарник в горящее здание.
– Я – Женя Батырева, – представилась девочка, пропуская гостью.
Катька, увидев мать, выскочила в коридор, пытаясь выдавить из себя объяснения, но ее сразу же схватили за шиворот и выволокли на лестничную площадку.
– Ах ты дрянь такая! – орала Антонина и лупила дочь по голове, плечам, шее.
Сгорая от стыда перед подругой, Катька даже не пыталась вывернуться из материнских рук. Собака залаяла, пытаясь пролезть между Женькиных ног, девочка схватила ее за ошейник, впихнула в квартиру и закрыла дверь.
– Уйди отсюда! – рявкнула Антонина Ивановна и потащила дочь вниз по лестнице.
– Вы что?! – визжала от ужаса Женька. – Вы что? Прекратите!
За дверью выла собака, чувствуя, что с хозяйкой творится что-то неладное.
– Прибью! – неистовствовала Самохвалова, не замечая, что Катька не может выдохнуть скопившийся внутри воздух.
На лестничных клетках захлопали двери, залязгали цепочки, защелкали глазки. Самохваловы громко покинули подъезд, около которого переминался с ноги на ногу Петр Алексеевич Солодовников. Жениха объял ужас: перед ним была не его веселая Антонина, а фурия, волочившая за собой ничего не соображающего ребенка, пусть и двенадцати лет.
– Тоня! – бросился Солодовников. – Тоня! Прекрати, как ты можешь! Посмотри на нее.
– Что стоишь? – грохотала Самохвалова. – Беги, «Скорую» вызывай! Сейчас задохнется… Сволочь… Сволочь! – Антонина рыдала, волоча за собой задыхающуюся Катьку. – Сволочь какая…
Дважды, вечером и глубокой ночью, Петр Алексеевич выбегал к подъезду встречать «Скорую помощь». Антонина, черная, разом постаревшая, сидела у кровати дочери и гладила той руку:
– Холо-о-о-дная, – шептала мать и покрывала руку поцелуями. – Катенька… Доченька… Дыши…
Катька булькала, хрипела. Солодовников пил корвалол и тайком плакал, вытираясь грязным кухонным полотенцем. Ждали утра. Накачанная всем, чем только можно, девочка затихла. Бригада «Скорой помощи» покинула свой пост, настоятельно рекомендуя ребенка все-таки госпитализировать.
– Ну уж нет, – сухо проронила Антонина. – В больницу не дам! Умрет – так уж дома.
– Ничего не умрет! Ничего не умрет! – запричитал Петр Алексеевич и бросился на кухню, давя рыдания.
Он ничего не мог поделать с собой. Испуганный, с красными глазами, в измятых штанах и потной под мышками рубашке, Солодовников был жалок. «Эта девочка… – думал он. – За что? Ребенок… Мука такая…» И еще невыносимо было смотреть на сгорбившуюся у кровати возле того самого «Сениного места» Антонину. Она то садилась на край кровати, то вставала на колени и все время смотрела-смотрела в измученное лицо дочери.
Спустя несколько дней страсти улеглись. Освободившаяся от постоянного напряжения Антонина снова заперламутрила свои губы и, собираясь на работу, бездумно поинтересовалась у дочери:
– Ну и зачем ты поперлась?
– Там собака…
– Там – собака, а тут – астма. Чуть не сдохла сдуру.
– А я хотела… – призналась девочка, глядя в спину прихорашивавшейся перед трельяжем матери.
Антонина выронила из рук расческу, медленно повернулась и глухо спросила:
– Почему?
– Я не хочу…
– Чего?
– Не хочу, чтобы он жил здесь…
– Почему? – разом отупев, переспросила Антонина.
– Ненавижу его, – наконец-то выдавила из себя Катька и заплакала навзрыд.
…
Свадьбы не было.
* * *
Может, и не надо было на поводу у нее идти? Надо было настоять на своем. А все равно жалко. Она ж у меня одна. Ладно, если замуж выйдет. А то и не выйдет, может. Может, и к лучшему, что не выйдет.
Вон Борька женился. И что? Помнит он о матери? Сча-а-а-с… Если вот денег занять и не вернуть, это он пожалуйста. А как спросишь? Тебе что, для единственной внучки жалко? Для внучки-то мне не жалко. Только где та внучка?
А ЭТА со мной, рядом. Еще и больная вся. Это еще непонятно, кому из нас уход нужен. Права Ева: если Бог тебе детей дал, вот для них живи. И радуйся. И, как она говорит, «не ходи дома в носках». Господи, чего только эти евреи не придумают…
