Татьяна Соломатина - Психоз
Сашка настолько хорошо изучила кладбище напротив, что ей даже не нужен был белый день, чтобы знать, что там происходит.
Ночью на кладбище ничего не происходило. Глаза давно привыкли к темноте, и можно было различить отдельные могилы. «Если долго и внимательно смотреть на далеко отстоящий объект – ты начнёшь его видеть». Этому её научил Вовка. В «прошлой» жизни он был кадровым офицером, участвовавшим в боевых действиях. В настоящей – рестораторской – как-то раз они вместе поехали на море. Ненадолго. На пару дней. У него были дела по расширению бизнеса, а Сашку он прихватил с собой для развлечения. Нет, не её развлечения, конечно же. Своего. Они бродили вдоль берега и смотрели на корабли, стоящие в акватории. Если долго смотреть на линию горизонта и представлять себе, что ты смотришь за горизонт, то тебе откроется то, что от праздных отдыхающих всегда скрыто. Хотя вот оно, только умей смотреть.
Сашка не умела. Но научилась. Она вообще была очень способной ученицей. Особенно в том, что ей совершенно не пригодится.
«Лучше бы ты научилась готовить лазанью!»
Просто Вова очень любил поучать. Её внимание было одной из самых сильных составляющих этих странных отношений. Женщины, как правило, так же мало слушают мужчин, как мужчины – слушаются женщин. Сашка была тем самым подтверждающим исключением.
«Лучше бы он научил тебя обращаться с распределителями в щитках. Что толку в том, что ты теперь можешь ночью видеть кладбищенские кресты?!. «Здравствуйте, Василий Пименович Филимонов, 1896–1997 гг. Что ж это вы, Василий Пименович, до стольника годик не дотянули, не расстарались, голуба? И почему серьёзный такой? И лик у вас синий-синий, краше в гроб кладут. Нефотогеничны-с? Простите! Не хотели-с. Неудачная шутка. Мы же с вами друзья, Василий Пименович. Бывает, брякнешь глупость. Хотите выпить, Василий Пименович? У меня не только чёрная водка в загашнике была. У меня и коньячок хороший имеется. Вы не против? Отлично! Я мигом!»
Сашка быстрой тенью метнулась в комнату, достала из трёхстворчатого шкафа бутылку отменного коньяка. Вовка не одобрял её одиночного пьянства. Но кого это волнует, одобряет он или нет? Мужчина волнует женщину ровно пока он рядом. А как только вышел за дверь – привет! Пора примерять тряпки, слова, спиртное и других мужчин. Вот Василий Пименович, царствие ему небесное, рядом. Невдалеке, по крайней мере. Буквально через дорогу. Во всяком случае, они с Сашкой видят друг друга. И покойный господин Филимонов не против Сашкиного коньяка и живой беседы. Ровно через сто граммов они будут близки, как старые друзья или даже близкие родственники. Родные люди.
«Коньяк!»
Как-то раз Сашка возвращалась из командировки. СВ, как и полагается руководителю отдела каких-то очередных коммуникаций. Публика в спальных вагонах обычно «приличная», то есть статусная. На Лёх шанса нарваться нет, если только на что куда похуже. И надо же, шофёр-дальнобоец затесался. Других билетов на московский поезд не было, а ему срочно. Так он, раз уж «гулять так гулять!», бутылку коньяка приличного прикупил. Весьма и весьма приличного, кстати. Коммуникациям только, жаль, не обучен был. Начал запросто, как нынешние соседки:
– Здрасьте! Я Павло. Павлик. А вы кто будете?
– Александра Александровна, – высокомерно бросила Сашка. Она была не в настроении, и меньше всего ей хотелось разговаривать. Да ещё и с человеком явно не её социального круга. Ни с кем не хотелось. Промозглый Львов был недружелюбен. Обледенелые дорожки вдоль трамвайных путей, зловещие в своём величии костёлы. Памятник Первопечатнику. Неудавшийся совместный проект. Украинцы не захотели делиться с русскими американскими деньгами.
«Ну, ничего, ребята. Долг платежом красен!»
Фрикативная обслуга гостиницы и изысканный бизнесмен со степенью доктора наук и профессорским званием, советско-комсомольской ещё формации, прекрасно говорящий по-русски. И по-английски. Ещё бы! «Вэжа крамарив». Как её? «Башня торговцев», вот.
– Мы торговцы и есть. Только не рыбой и не кирпичом. И даже не интеллектуальными услугами. Мы торгуем фикцией. Впариваем веру в то, что сотрясение эфира звуковыми волнами способно принести счастье, здоровье и деньги, – хихикала хмельная, сидящая под роскошными оленьими рогами Сашка.
Башня торговцев недалеко от оперы. Прекрасный итальянский тенор. Аида. У Сашки внезапно заболел зуб. До одури. До невозможности. Она никогда не думала, что в человеческом теле может так что-то болеть. Тенор изящно взбегал к верхам – и туда же взлетала Сашкина боль. Его голос струился вниз – и её боль проникала в желудок и сигмовидную кишку. Никогда прежде Сашка не знала, что зубная боль – это так страшно. Ей казалось, что нет боли, лишающей сна. Нет боли! Они врут. Вызывают жалость к своей вялости. А оказалось, что есть боль, лишающая дыхания. Буквально. Боль, вскипающая под диафрагмой. Зажаривающая изнутри. Если тенор ещё раз взовьётся, у Сашки лопнет голова, войдя в резонанс. И разлетится алыми осколками по бордовому бархату партера.
Наплевав на приличия, она встала и пошла. Из центра ряда. Публика шикала. Ещё бы. Профессор-бизнесмен, как человек воспитанный, поплёлся за Сашкой. Кроме разрывающей голову боли Сашку тревожил ещё только один вопрос: «Как идти?! Передом к недовольным зрителям, как и положено этикетом? Но тогда к сцене она будет задом. Неловко. «Меня тревожит этический вопрос: как к вам развернуться – задом или гениталиями?» Откуда это?» Тенор в очередной раз взвыл. «Треснуть бы тебя!»… «Бойцовский клуб». Точно! Одноразовые друзья…»
Сашкин выход не остался не замеченным никем, от солиста до галёрки. Она крутилась то так, то эдак, внезапно скрючиваясь от очередного обжигающего всплеска в мозгу. Она танцевала диковинный танец. Вслед за ней дрифтом продвигался профессор, клокоча на ходу: «Прошу выбачэння! Прошу выбачэння!»
– Что с вами, Александра?! – заботливо взял он Сашку под руку, когда они, наконец, выбрались в холл.
– Зубы, – простонала Сашка. – Никогда не болели.
– Идёмте лечить! Немедленно! Тут недалеко, буквально за углом, есть стоматологический кабинет. Кажется, круглосуточный, – спутник источал искреннее сочувствие.
Вот так Сашка и лишилась сразу двух зубов мудрости. Ночью. Во Львове. Без помощи всяких «кодированных» записных книжек. Профессор заплатил. Она протестовала, но было поздно. Пока здоровенный молодой дядька, напевая, что-то колол в самые отдалённые латеральные углы распахнутой Сашкиной пасти, затем орудовал там устрашающего вида железякой, не прерывая пения, львовский профессор-бизнесмен уже заплатил. Джентльмен.
