Виктор Пелевин - Чапаев и Пустота
«Откуда здесь взяться самолету? – подумала она. – Хотя, с другой стороны, откуда здесь взяться Шварценеггеру? Но все равно, это очень странно».
– Что это? – спросила она.
– Истребитель вертикального взлета и посадки «Харриер», – сказал Шварценеггер, – модель «А-4».
Мария увидела на его щеках прославленные ямочки – Шварценеггер улыбался. Она чуть нахмурила свои пушистые брови, и страх в ее душе сменился ревностью к этому огромному насекомому из стекла и металла, который явно занимал в сердце Шварценеггера не меньше места, чем она сама.
Шварценеггер пошел к самолету. Поглощенная своими мыслями Мария не сразу стронулась с места, и ее дернуло вперед, как будто Шварценеггер был трактором, а она – наспех прицепленным сельскохозяйственным агрегатом.
– Но ведь тут всего одно место, – сказала она, увидев под стеклянным колпаком кабины спинку сиденья.
– Это не страшно, – сказал Шварценеггер, подхватил ее и одним легким движением посадил на крыло.
Мария подтянула ноги и встала на косую дюралевую плоскость. Подул ветер, ее одежды затрепетали, и она подумала, что ей всегда удавались романтические роли.
– А ты? – спросила она.
Но Шварценеггер уже был в кабине – залез он удивительно быстро и ловко, и Мария подумала, что это наверняка монтаж или комбинированные съемки. Высунув голову из кабины, он улыбнулся и показал ей кольцо из соединенных большого и указательного пальцев; Мария подумала, что может считать это кольцо обручальным.
– Садись на фюзеляж, – сказал Шварценеггер, – там, где кончаются крылья. Не бойся. Представь себе, что это карусель. Представь, что ты сидишь на лошадке.
– Ты что, собираешься…
Шварценеггер кивнул.
Его черные очки смотрели Марии прямо в душу, и она поняла, что сейчас, именно сейчас, решается ее судьба. Это, несомненно, был экзамен. Женщина, достойная того, чтобы быть рядом со Шварценеггером, не могла оказаться трусливым и пошлым существом, годным только для вялых многосерийных интриг на сексуально-бытовой почве. Она должна была быть способна встречать лицом к лицу смертельную опасность и не выдавать своих чувств ничем, кроме улыбки. Мария попробовала улыбнуться и почувствовала, что улыбка выходит немного вялой.
– Отличная мысль, – сказала она. – А я не замерзну?
– Мы ненадолго, – сказал Шварценеггер. – Садись.
Мария пожала плечами, осторожно шагнула к фюзеляжу, который рыбьим позвоночником выпирал над плоскостью крыльев, и аккуратно присела на него.
– No, – сказал Шварценеггер. – Амазонкой ты будешь садиться тогда, когда мы поедем на мое ранчо в Калифорнии. А сейчас сядь нормально. Сдует.
Мария секунду колебалась.
– Отвернись, – сказала она.
Шварценеггер улыбнулся левым углом рта и отвернулся. Мария перекинула ногу через дюралевый хребет и оседлала фюзеляж. Металл под ней был холодным и чуть влажным от росы; она привстала, чтобы подоткнуть под себя куртку, и ей вдруг померещилось, что самые нежные части ее тела распластались на угловатых бедрах лежащего на спине металлического человека – не то поваленного ветром перемен Дзержинского, не то какого-то адского робота. Она вздрогнула, но эта короткая галлюцинация сразу же кончилась. На смену пришло ощущение, что она сидит на вынутой из холодильника сковородке. Происходящее нравилось ей все меньше и меньше.
– Арнольд, – позвала она, – а ты уверен, что нам надо это делать?
Эти слова она приберегала для совсем других обстоятельств, но сейчас они сами сорвались с языка. Шварценеггер несколько секунд думал.
– Ты же хотела ввысь, – сказал он. – Но если тебе страшно…
– Нет, – переборов себя, сказала Мария, – мне ни капли не страшно. Просто я создаю тебе столько хлопот.
– Никаких хлопот, – сказал Шварценеггер. – Сейчас будет очень шумно, так что надень свои наушники. Кстати, а что ты слушаешь?
– «Джихад Кримсон», – сказала Мария, поправляя на ушах маленькие розовые подушечки.
Лицо Шварценеггера окаменело. Если бы не ветер, шевеливший его осветленные перекисью водорода волосы, Мария решила бы, что кто-то из съемочной группы заменил настоящего Шварценеггера манекеном.
– Что случилось? – испуганно спросила она.
Шварценеггер некоторое время не шевелился. На стеклах его очков задрожали странные красные блики – Мария подумала, что это отражаются увядшие листья поднимающихся за гаражами кленов.
– Арни, – позвала она.
У Шварценеггера несколько раз дернулся угол рта, а затем к нему, видимо, вернулась способность двигаться. Он повертел головой – далось ему это с усилием, словно в подшипник, на котором она вращалась, попал песок.
– Кримсон Джихад? – переспросил он.
– «Джихад Кримсон», – ответила Мария. – Нусрат Фатех Али Хан с Робертом Фриппом. А что?
– Так, – сказал Шварценеггер, – пустяки.
Его голова исчезла в кабине. Внизу, где-то под металлическим брюхом самолета, раздалось электрическое жужжание, которое за несколько секунд переросло в чудовищный по силе рев, – Марии показалось, что она чувствует, как поролоновые подушечки вдавливаются ей в уши. Затем ее плавно качнуло, и гаражи поплыли вниз и назад.
Покачиваясь из стороны в сторону, как лодка, «Харриер» поднимался вертикально вверх – Мария даже не знала, что самолеты могут так летать. Она подумала, что если закрыть глаза, будет не так страшно, но любопытство оказалось сильнее страха, и меньше чем через минуту она снова их открыла.
Первым, что она увидела, открыв глаза, было наезжающее прямо на нее окно – оно было настолько близко, что Мария отчетливо увидела на экране работавшего в комнате телевизора танк, который поворачивал пушку в ее сторону. Танк на экране выстрелил, и в ту же секунду самолет сильно наклонился и поплыл прочь от стены. Чуть не съехавшая на крыло Мария завизжала от страха, но самолет быстро выровнялся.
– Держись за антенну! – крикнул Шварценеггер, высовываясь из кабины и махая рукой.
Мария опустила глаза. Прямо перед ней из фюзеляжа торчал продолговатый металлический предмет с круглым утолщением на конце – было непонятно, как она не заметила его раньше. Он походил на короткое и узкое вертикальное крыло и сразу вызвал у Марии нескромные ассоциации, хотя его размер был значительно больше, чем встречается в реальной жизни. От одного взгляда на этот мощный выступ страх в ее душе сменился радостным воодушевлением, которого ей так не хватало со всеми этими утомленными Мигелями, немытыми Ленями и пьяненькими Иванами.
