Чарльз Буковски - Истории обыкновенного безумия
Рой окинул меня взглядом убийцы, оторвал ярлычок с указаниями по поводу того, как сохранять полировку дерева, бросил его в гробик и закрыл крышку.
Воцарилась полная тишина. Единственный подарок был отвергнут. Но вскоре они взяли себя в руки и вновь принялись нести ахинею.
Я умолк. Я и вправду гордился своим маленьким ларчиком. Я искал подарок часами. Я едва не сошел с ума. Потом я увидел его на полке, в полном одиночестве. Потрогал снаружи, перевернул вверх дном, потом заглянул внутрь. Цена была немалая, но я платил за тонкую, безупречную работу. Дерево. Маленькие петельки. Все прочее. Одновременно мне был нужен пульверизатор с ядом от муравьев. В глубине магазина я отыскал «Черный флаг». Муравьи соорудили под моей входной дверью гнездо. Я понес покупки к прилавку. Там была девчушка, я выложил товар перед ней. Я показал на гробик.
— Знаете, что это такое?
— Что?
— Это гроб!
Я открыл его и показал ей.
— От этих муравьев я скоро рехнусь. Знаете, что я намерен сделать?
— Что?
— Я намерен убить всех муравьев, положить их в этот гроб и похоронить!
Она рассмеялась:
— Вы скрасили мне весь день!
Молодым нынче палец в рот не клади; их поколению нет равных. Я расплатился и вышел из магазина…
Но там, на свадьбе, никто не смеялся. Их осчастливила бы перевязанная красной ленточкой скороварка. Да и то вряд ли.
В конце концов самым доброжелательным из всех оказался богатей Харви. Может быть, потому, что доброжелательность была ему по карману? Потом мне вспомнилось кое-что из моих публичных чтений, кое-что из древних китайцев:
«Кем бы ты хотел стать, богачом или художником?»
«Богачом, потому что художник, похоже, вечно сидит на крылечке у богача».
Я приложился к бутылке, и мне стало на все наплевать. Так или иначе, все как-то незаметно кончилось. Я очутился на заднем сиденье моей машины, Холлис вновь была за рулем, Роева борода опять развевалась и лезла мне прямо в лицо. Я приложился к бутылке.
— Слушайте, вы что, выбросили мою шкатулочку? Вы же знаете, я люблю вас обоих! Зачем вы выбросили мой гробик?
— Смотри, Буковски! Вот он, твой гробик!
Рой поднес его ко мне поближе, показал его мне.
— Ага, чудненько!
— Хочешь забрать его назад?
— Нет! Нет! Это мой подарок вам! Единственный ваш подарок! Храните его! Прошу вас!
— Хорошо.
Остаток пути мы проделали в полном молчании. Я жил в выходившем на улицу дворе, неподалеку от Голливуда (естественно). Стоянка была тесная. Им с трудом удалось найти место примерно в полуквартале от моего дома. Они поставили машину, отдали мне ключи. Потом я увидел, как они переходят улицу, направляясь к своей машине. Я посмотрел на них, повернулся, чтобы пойти в сторону дома, и, все еще глядя на них и сжимая в руке бутылку с остатками взятого у Харви виски, я зацепился башмаком о брючный отворот и упал. Когда я падал на спину, инстинкт подсказал мне, что первым делом надо спасать остатки чудесного виски, не дать бутылке разбиться о бетон (мамаша с ребенком), и, падая, я попытался удариться плечами, подняв повыше голову и бутылку. Бутылку я спас, но грохнулся затылком о тротуар — ШМЯК!
Они оба стояли и смотрели, как я падаю. Я был оглушен почти до потери сознания и все-таки сумел крикнуть им через улицу:
— Рой! Холлис! Проводите меня до дома, прошу вас, я сильно ушибся!
Они постояли немного, глядя на меня. Потом они сели в машину, завели мотор, откинулись на спинку сиденья и преспокойненько тронулись в путь.
Со мной рассчитались сполна, но за что? За гробик? Что бы это ни было — вождение моей машины, я сам в роли шута и (или) шафера, — к дальнейшему употреблению я был не годен. Род человеческий я всегда считал омерзительным. Но что делало его особенно мерзким — так это болезнь внутрисемейных уз, в том числе и брак, подмена силы и взаимопомощи, болезнь, которой, точно кожной язве или проказе, подвержены все: сначала ближайший сосед, потом ближайший квартал, район, город, округ, штат, вся страна… каждый в своей ячейке хватается за жопу ближнего, пытаясь выжить в атмосфере животного страха и тупости.
Да, свое я получил сполна, я понял это, когда они бросили меня там, не вняли моей мольбе.
Еще пять минут, подумал я. Если никто не помешает мне полежать здесь еще пять минут, я встану и доберусь до дома, я попаду домой. Я оказался самым последним изгоем. Билли Кид в подметки мне не годился. Еще пять минут. Дайте мне только добраться до моей пещеры. Если они еще хоть раз позовут меня на свое торжество, я сообщу им, куда его стоит засунуть. Пять минут. Это все, что мне нужно.
Мимо шли две женщины. Они обернулись и посмотрели на меня.
— Ой, смотри. Что с ним?
— Он пьян.
— А может, болен?
— Да нет, смотри, как он вцепился в бутылку. Точно это ребенок.
А, черт! Я принялся на них орать:
— Я ВАМ МОЧАЛКИ-ТО ОТСОСУ! НАСУХО ОТСОСУ ОБЕ ВАШИ МОЧАЛКИ, ПИЗДЕНКИ СТАРЫЕ!
Обе вбежали в многоэтажный стеклянный дом. Скрылись за стеклянной дверью. А я лежал на улице, не в силах подняться, — лучший шафер на чьей-то свадьбе. Мне надо было лишь добраться до дома — одолеть тридцать ярдов, так же мало, как три миллиона световых лет. Тридцать ярдов до арендованной парадной двери. Еще две минуты, и я сумел бы встать. Каждая новая попытка подняться придавала мне силы. Любому старому пьянчуге это всегда удается, надо лишь дать ему время. Одна минута. Еще одна минута. Я вполне мог бы встать.
И тут появились они. Частица бессмысленной мировой семейной структуры. Безумцы, едва ли задающие себе вопрос о том, что именно заставляет их поступать так, как они поступают. Подъехав, они оставили гореть свой удвоенной яркости красный свет. Они вышли из машины. У одного был карманный фонарик.
— Буковски, — сказал тот, с фонариком, — похоже, ты вечно напрашиваешься на неприятности, а?
Он откуда-то знал мою фамилию, я ему уже попадался.
— Послушайте, — сказал я, — я просто споткнулся. Ударился головой. Я никогда не теряю рассудка и способности связно мыслить. Я не опасен. Может, проводите меня домой, ребята? Это в тридцати ярдах отсюда. Дайте мне только рухнуть в кровать и проспаться. Право же, вам не кажется, что это был бы поистине благородный поступок?
— Сэр, две дамы сообщили, что вы пытались их изнасиловать.
— Господа, я никогда не сделал бы попытки изнасиловать одновременно двух дам.
Один полицейский все время светил мне в лицо своим идиотским фонариком. Это вселяло в него колоссальное чувство превосходства.
— Всего тридцать ярдов до Свободы. Ну как вы не поймете!
— Ты самый уморительный клоун в городе, Буковски. Только найди себе оправдание посерьезней.
