Дарья Асламова - Приключения дрянной девчонки
Далее в течение получаса невидимая женщина выливала на меня свой гнев. Она оказалась той самой Галей из Севастополя, с которой Кирилл жил в общежитии полтора года назад. "Как вам не стыдно! Вы просто хищница, а я его люблю, и он меня любит. Я была беременна, но у меня случился выкидыш. Вы не имеете права с ним жить". – Я выслушала этот бессвязный монолог оскорбленной любящей женщины.
Во мне проснулась женская солидарность, я попыталась объяснить, что мы с ней в одинаковом положении, я тоже оскорблена и обманута и, в конце концов, ее гнев должен относиться не ко мне. Она бросила трубку.
Через минуту раздался еще один звонок. Услышав мягкий голос Юлии, я разрыдалась:
"Юленька, приезжай быстрее, я умираю". Пока Юлия ехала ко мне, я успела еще дважды поговорить с Галей, которая в полной истерике выкрикивала совершенно необоснованные обвинения. Я оказалась в дурацком положении: утешать плачущую женщину, когда сама находишься на грани истерики, чрезвычайно трудное дело. "Положив трубку, я в раздражении подумала:
"Меня бы кто утешил! Почему я, двадцатилетняя, должна утешать дамочку, которая старше меня на восемь лет?! Она старше, значит, должна быть умнее и опытнее. В конце концов, это мой первый мужчина и первая любовь, я должна просто на стенку лезть от горя".
Приехала умница Юлия, и я залилась слезами. Выслушав мой рассказ, Юлия побледнела и сказала: "Ну и сука! Я не знаю как, но мы должны отомстить!" "Если он свинья, значит, и я могу быть свиньей", – решила я и вытряхнула содержимое ящика письменного стола на пол. В течение часа мы перебирали шуршащие, как луковая шелуха, конверты, бесцеремонно читали нежные письма, пока не нашли еще одну жертву роковой влюбленности – некую Свету из города Волгограда, которую время от времени навещал любвеобильный Кирилл. Три романа в разных городах за один год – неплохой урожай для ловеласа средней руки. Как нелепо закончился мой восхитительный и скоротечный сон!
"Я знаю, что надо делать! – вдохновенно сказала Юлия. – Мы отомстим по-своему, по-журналистски. Мы выпустим разоблачительную стенгазету с выдержками из писем, жестокую и непристойную". Через некоторое время комната превратилась в маленькую, но боевую редакцию. Решив, что мое моральное состояние непригодно для сочинения язвительных заметок, Юлия сама взялась за работу. За окном была сырость и скука холодной октябрьской ночи, а в нашем номере стучала пишущая машинка, плавал сигаретный дым и кипел на маленькой плитке бульон из гадких магазинных шницелей – Юля сочла, что у меня бледный вид и меня надо покормить. (Кстати, ничего более вкусного, чем этот вонючий бульон, я в жизни не ела.) Профиль Юлии под светящейся лампой напоминал профиль римского военачальника – столь же суровый, целеустремленный и каменно-не-преклонный. А я, периодически всхлипывая, ползала по полу и наклеивала на кусок ватмана ее блестящие иронические заметки.
В два часа ночи у нас кончились сигареты, и мы разбудили соседей-американцев.
Мальчик лет двадцати, завернувшийся от холода в одеяло, слегка покачивался от недосыпания и выслушивал мою речь на невнятном английском о проблемах журналистской работы без сигарет. Потом он сказал "о'кей" и ушел на другой этаж будить своих курящих друзей, поскольку сам не курил.
К трем часам ночи нетленное произведение под неприличным названием "Кирилл, или Вечно стоящий хуй" было готово. В этом истинно женском сочинении каждая фраза источала яд, каждая строчка была укусом. По нашему мнению, после прочтения газеты Кирилл должен был бы утопиться. Этого не случилось, хотя великолепный слог, профессиональный поиск информации и подача материала были им оценены по достоинству.
С того времени я часто плачу во сне и вижу себя больной и бедной, в обносках, странствующей по плохой дороге в поисках давно утраченного счастья. Иногда я нахожу кружевной беломраморный дворец, в котором ветер гонит осенние листья под какой-то странный пронзительный мотив. Я брожу по огромным пустым залам и дохожу до маленькой закрытой двери. От моего осторожного толчка скрипят давно не смазанные дверные петли. Передо мной небольшая уютная комната. В ней тепло от горящего камина, и сюда не доносится холодный ветер из дворца. За столом сидит Кирилл и, как всегда, что-то пишет. Увидев меня, он бросает ручку, подбегает ко мне и нежно обнимает. В комнату входит кто-то еще, но я боюсь оглядываться. Кирилл сам берет меня за плечи и поворачивает к двери. На пороге стоит маленькая золотоволосая девочка, очень серьезно смотрит на меня и не улыбается. "Познакомься, – говорит Кирилл, – это моя дочь". Лицо мое становится мокрым от слез, я выбегаю из комнаты и несусь по мертвым залам в надежде найти выход. Но потом останавливаюсь, хочу вернуться назад, в ту маленькую комнату, но уже не могу и долго плутаю по коридорам и лестницам. Уже нет возврата в мою невозможную юность, в мой рухнувший карточный домик, в мою зачарованную страну.
Кирилл сейчас женат на Гале и, наверное, уже отец. Но, надеюсь, судьба никогда не покажет мне его ребенка – все могу вынести, только не это. Чтобы окончательно развязаться с ним, скажу, что после нашего расставания он бросил журналистику и ушел в экстрасенсы. Стал довольно известным врачом, по иронии судьбы лечил за хорошие деньги именно мою болезнь – нервную экзему. Как-то он пытался даже меня лечить, но все его манипуляции надо мной и его отрешенное застывшее лицо только смешили меня. По-видимому, к экстрасенсу надо относиться с долей внутреннего трепета, иначе пропадает весь эффект лечения.
Кирилл оказался брешью в крепости моей юношеской самоуверенности, трещиной, через которую утекала моя сила. Выгоревшая и опустошенная, я несколько месяцев жила в состоянии какого-то странного душевного окоченения. Меня спасло то, что я никогда не была одна. Рядом, в соседних комнатах, происходили точно такие же любовные трагедии, ко мне постоянно кто-то приходил плакаться в жилетку, и я убедилась, что в своем жалком тщеславии каждый считает, что он несчастнее другого. Люди раздражали меня и иногда доводили до бешенства, но я поняла: если останешься один, сожжешь всю душу. Нельзя замыкаться в свою отчужденность зверяодиночки.
Говорят, что молодость удивительно быстро исцеляется от ударов судьбы. Это не совсем так. Действительно, пока человек молод, он способен, как дерево, выбрасывать новые зеленые побеги, и на месте старых ран через некоторое время " распускаются цветы. Но болезнь уже поселилась в нем и медленно, исподволь подтачивает его силы. И когда думаешь, что уже поправился, что все самое страшное позади, боль _вдруг напомнит о себе – безжалостно и жестоко. Сразу после несчастья наступает состояние экзальтации, убивающей всякую способность рассуждать, и только потом, спустя несколько месяцев, сидя среди друзей на каком-нибудь шумном празднике и поднимая бокал с вином, вдруг сознаешь, что остался совсем один, золотой остров счастья давно растаял в тумане, и сердце сжимается единственной потерянной. Любовью
