Иштван Сабо - То памятное утро
— Подлинную историю, — ответил я.
— Но ведь вот в чем закавыка: двум воинам не справиться с таким числом врагов — чудеса только в сказках бывают. Ты же писал быль, а не небылицу. Тут, брат, надо смотреть в оба, не то такого понапишешь, что никто не поверит. Сколько бишь турок они поубивали? Триста или четыреста? — Он заливисто рассмеялся, хлопая себя по коленям.
Я слушал его, несколько смущенный, но без какого бы то ни было стыда или обиды. Скорее у меня было такое чувство, будто господин учитель чего-то недопонял в моем рассказе.
— Многовато… многовато будет, — твердил он свое, и тогда я решился возразить ему:
— Зато какие они сильные… И храбрые.
— Кто? Гашпар и его друг?
— Да.
— Тогда, значит, ты все-таки сказку сочинил.
— Нет, господин учитель! В сказках сражаются с драконами, а тут…
Я запнулся, пораженный собственной дерзостью.
— А тут с кем же? — подстегнул он меня вопросом.
— С турками.
Он опять рассмеялся, слегка поперхнувшись сигаретным дымом.
— Где им против мадьярских богатырей выдюжить! Четыре сотни турок не пикнув головы сложили. — Лицо его вдруг посерьезнело, и, глядя куда-то вдаль, он покачал головой. — Эх, брат, если бы оно и впрямь так было!..
Он снова обратил ко мне свой взгляд.
— Ты тоже это имел в виду?
Я радостно кивнул.
— Ну что ж, тогда ты прав. Только ведь в действительности все было совсем иначе.
С угощением я управился, сверкающая чистота кухни вынудила меня утереть рот носовым платком, а не рукавом, как обычно. Задушевный разговор с учителем поднял мне настроение, заставив забыть об унижении, постигшем меня в школе. Значит, все-таки не зря написал я свой рассказ! Мною овладело горделивое спокойствие человека, уверенного в собственной правоте.
— Конец рассказа мне нравится, гораздо больше, — задумчиво произнес учитель. — Правда, все там кончается плохо, зато звучит убедительно.
Я снова насторожился, как охотничий пес, и слушал, затаив дыхание.
— Звучит убедительно, — продолжал учитель, — потому что не похоже на сказку. Можно подумать, будто все так и было на самом деле. Почему он не смог есть за ужином, этот твой другой герой?
Я оробел: мне хотелось ответить получше, как в школе во время опроса.
— Ну… аппетита у него нету.
— Настолько он устал в сражении?
— Не потому…
— Турок стало жалко?
— Нет, — поспешно выпалил я, — просто ему опротивело.
Учитель уставился на меня с таким нескрываемым изумлением, что я вконец смешался.
— О чем это ты? Что ему опротивело?
— Да все это…
Он долго, пытливо изучал меня взглядом, точно видел впервые.
— Понимаешь ли ты, братец, что ты сейчас сказал?
Я отвернулся, не зная, куда деваться от стыда.
— Выходит, твой богатырь не любит сражаться? Чего же тогда он дрался бок о бок с Гашпаром?
— Ему нельзя было по-другому: у него служба.
— Ах так! Значит, и в следующий раз он опять выступит против врагов?
Я молча кивнул, хотя никак не мог взять в толк, почему учитель задает такие странные вопросы. В них не было ничего обидного, просто я боялся, что не смогу правильно ответить и господин Будаи высмеет меня. И с новой силой вспыхнуло беспокойство: значит, мой рассказ все же не очень нравится учителю. Но тогда он не стал бы допытываться с такой дотошностью да и глядел бы на меня по-прежнему — как в то время, пока я ел хлеб с медом.
— И имени ты ему не дал почему-то… А ведь он ничуть не хуже Гашпара.
Я упорно молчал, не смея признаться, что, пока писал рассказ, все время воображал себя на месте того богатыря; вот и не смог найти ему подходящее имя. А может, и не захотел.
Учитель поднялся.
— Ну, а теперь ступай домой, мама не знает ведь, где ты запропастился. — Он погладил меня по голове, но не так, как давеча в классе, и сердце мое подскочило от радости. — Вот только скажи мне: зачем ты написал этот рассказ?
Я опять не знал, как ответить, однако отметил про себя, что учитель больше не упоминает слово «сочинение».
— Не мог по-другому? — улыбнулся он. — Как этот твой воин без имени?
Я кивнул, благодарный ему за подсказку: ведь вопрос снова оказался трудноватым. Учитель перестал гладить мою голову, и я был рад, что он убрал руку, — еще минута, и я бы разревелся.
Он легонько подтолкнул меня к двери:
— Иди. И про свои мальчишечьи забавы тоже не забывай.
Меня удивило это его напутствие, но я ответил, как и подобает послушному ученику:
— Да, господин учитель, — и, распрощавшись по всем правилам, вышел.
Дверь за мной захлопнулась, и я, взбудораженный, бегом припустил через школьный двор, к ведущему домой проселку. Но затем перешел на шаг и, погрузившись в свои думы, неспешно побрел к дому. Стоило мне оглянуться по сторонам, и мир вокруг показался мне новым, незнакомым, а душу обременял непомерно тяжкий груз: радость и боль, слитые воедино, хаотическая смесь чувств, жаждущих ясности и порядка. В этот момент из-за садовой изгороди высунулась ухмыляющаяся физиономия одного из моих одноклассников, и слух резанула язвительная кличка:
— Эй ты, Гашпар!
Перевод Т. ВоронкинойУтро святого семейства
Они вышли из дома все вместе сразу же после завтрака. Ребенок собирался в школу, а родители — на ярмарку в Кестхей.
Жупан вывел из хлева предназначенную для продажи корову Пеструшку и остановился посреди двора, держа в руках веревку. Он был готов в дорогу и поджидал жену, которая торопливо одевалась: зашнуровывала свои высокие ботинки и при этом успевала отчитывать сына — Янчи вздумал идти в школу босиком.
— На улице-то тепло, — канючил мальчик, — все ребята ходят босиком.
— И пусть себе ходят, а ты надевай башмаки. Наступит лето, будешь дома босиком бегать, а пока я не позволю.
— Надо мной все смеются.
— Вольно им смеяться, — проговорила женщина, — будь у них такая обувка, они бы от нее не отказывались. Радуйся, что у тебя всего хватает!
Слова матери вовсе не утешили Янчи: только отсутствие башмаков могло бы его осчастливить. Он крепко возненавидел их.
— Все равно не надену!
— Попробуй-ка мне еще перечить, — сказала женщина, и глаза ее потемнели.
— Анна, — раздался со двора голос мужа, — что ты там копаешься?
— Парень никак не слушается. Башмаки надевать не хочет.
Ответом ей было молчание, и лишь немного погодя послышался неуверенный голос отца:
— Не упрямься. И не задерживай мать.
— Слыхал? — спросила женщина.
Мальчик присел на табуретку и стал зло, рывками натягивать башмаки.
— Не строптивься, не то получишь. Из-за тебя только время теряем. Нам давно ехать пора.
Янчи шнуровал башмаки и что-то бурчал себе под нос, стараясь, чтобы мать не разобрала слов.
Но той было достаточно его ворчания.
— Что ты сказал?
Тут Янчи так и взвился на дыбы.
— Ничего! Деньги мои отдавай! — крикнул он, задыхаясь от бешенства. — На ярмарку мне нельзя, босиком тоже нельзя… Отдавай деньги, ничего мне не покупайте!
Тут он враз схлопотал оплеуху, мать толкнула его так, что мальчонка вылетел за дверь и остановился лишь посреди двора. Рядом с отцом, который держал на веревке Пеструшку.
Янчи, понурясь, застыл на месте, с ранцем за спиной: один башмак зашнурован, второй — нет. Он молча изо всех сил боролся с подступившими слезами и, чтобы не разреветься, даже сгорбился весь, стиснув кулаки.
— Вот и достукался, сам видишь, — тихо проговорил Жупан.
Отец без гнева, чуть ли не смущенно смотрел на сына, перебирая в руках веревку.
— Чего ты матери перечишь?
Мальчик не ответил, но, услышав вопрос отца, все-таки расплакался, словно участливый тон взрослого лишил его остатков самообладания.
— Не реви, — расстроенно бросил отец, — ведь знаешь: мать хочет, чтобы ты ходил в ботинках. Ты должен ее слушаться.
— Все надо мной смеются.
— Не обращай внимания. Завидуют, вот и смеются.
— Нет, — произнес мальчик. — Они говорят, что я — барчук.
Тут Жупан неожиданно разозлился:
— Черт бы побрал эти башмаки! Сними их по дороге и иди себе босиком. А как домой возвращаться — опять натяни, чтоб мать не прознала.
— Тогда мне еще пуще достанется.
— Почему?
— Я уж пробовал. Ребята говорят, что я трус.
— Не бери в голову, — нерешительно повторил Жупан. — Подумаешь, экий стыд — в башмаках ходить!
— Да ведь надо мной ребята все время издеваются. Говорят, будто я маменькин сынок и трус.
— А ты их не слушай.
Мальчика, однако, не успокоили слова отца, хотя он и прекратил хныкать, но по тому, как он нервно переступал с ноги на ногу, было заметно: он не может и не хочет примириться со своей участью. Он бросил в сторону отца робкий, полный затаенной надежды взгляд.
