Анатолий Тосс - Женщина с мужчиной и снова с женщиной
А значит, все снова зависело от меня, от главного Инфантова толкователя — как захочу, так и истолкую. Вот такую власть мы, толкователи, над людьми имеем. Хотя я ею никогда не злоупотреблял.
— Послушай, Б.Б., не тебе Инфанту вопросы задавать, особенно на тему поэзии, — начал я толкование. — Не дорос ты до Инфантовой поэзии. Потому что ты метафор не чувствуешь. Ведь «греки, реки, раки» — это и есть метафора, ассоциативный ряд, понимаешь, построение эмоциональной связки. А… — махнул я рукой на нечуткого к поэзии Илюху, который все пытался прервать меня еще одним своим каверзным вопросиком. — Кстати, про острова, которые «все похожи друг на друга», это автор именно тебя имел в виду. И тех остальных серых обывателей, с которыми ты заодно пытаешься охулить и опошлить…
Я говорил, а Инфант смотрел на меня с благодарностью слоненка, вытащенного из кишащей крокодилами реки, и незаметные слезы все текли и текли по его едва проклюнувшимся бивням.
А вот Маня, та на меня не смотрела. Она в основном вглядывалась в свою собственную душу, пытаясь найти в ней отголоски только что прозвучавших строк про метафорических греков и не менее метафорические острова. И, видимо, нашла. Потому что рука ее потянулась к Инфанту, дрогнув на полпути, и глаза ее уже выплескивали на него сгустки сердечной муки, в которой были и замирание, и трепет, и еще… Много чего в ней было еще, и все оно наслаивалось новыми и новыми витками.
Вот так, почти играючи, я добился требуемого результата, и получалось, что миссия моя практически выполнена. Если бы не Илюха, который, отпивая все больше и больше из одного за другим бокала, просто растекался голубоватым весельем своих глаз, просто расплескивал его по поверхности комнаты и уже очень хотел принять участие в происходящей мизансцене. И принял.
— Инфант, — попросил он, и глазки его блеснули золотоносным рудником. — А почитай нам сам. Что-нибудь из своего, метафорического.
Что сказать, сильный был ход! Настолько сильный, что выстроенное мной здание тут же на глазах стало коситься и наклоняться, как та самая башня в Пизе. Только в отличие от Пизанской башни наша была готова немедленно рухнуть. И Инфант тоже понял про «рухнуть», он только моргал и моргал, не находя никаких звуков.
— Нет, — начал отказываться он наотрез хриплым от ужаса голосом. — Все должны профессионалы делать: поэты — писать, а чтецы — читать.
— Ой, вы все такие прикольные. Да, Мань? — удивилась нам перешедшая к Илюхе девушка. И Илюха закивал ей в ответ, соглашаясь, мол, да, действительно, жутко прикольные. Ты еще не знаешь, насколько прикольные. Ты посиди еще здесь немного — сама убедишься.
— Ну, пожалуйста. — Манина ладонь все же коснулась Инфантова запястья. — Ну, для меня. Поэты ведь иногда читают свои стихи на публике.
— Это те, которые не уважают свое творчество, — отбрыкивался из последних сил Инфант. — Я не из их рядов…
Но его слова потонули в море просьб, уговоров и заверений, и Инфант оказался сильно прижатым к стенке. Мне даже стало интересно — как именно он от этой стенки отожмется? Я, например, даже представить себе не мог! Да и Инфант, видать по всему, тоже не мог. Он все так же шарил по глазам, то по моим, даже по Илюхиным шарил. Но везде его встречали полные любопытства взгляды, пропитанные жаждой незамедлительной поэзии.
И понял Инфант, что ему несдобровать, если, конечно, он все еще Маню хотел заполучить. А ее он заполучить хотел.
Он долго молчал, наш Инфантик. Сначала он залпом опорожнил стакан вина, потом задумался, потом налил себе снова. Может быть, в этом и заключался его план — быстро напиться и тут же бессознательно уснуть. Но достаточно быстро уснуть у него не получалось. И ему пришлось читать.
Все-таки выяснилось, что он знал приблизительно на память одно стихотворение. А кто бы мог подумать?
— «Ехали медведи…» — выдохнул Инфант, растягивая каждый слог, и здесь же установил первую паузу. Мы все ожидали продолжения — все-таки оно хоть чем-то должно было отличаться от известного с детства текста. — «В частной беседе», — нашел продолжение Инфант, и снова пауза, снова долгая. — «А за ними зайчики», — отдирал от себя в натуге слог за слогом Инфант и снова задумался. — «Милые лезбиянчики». — Тут даже я удивился изворотливости Инфантовой рифмы. — «А за ними кот, мастер апперкот».
Вот что делает с человеком нужда, подумал я.
«А подальше раки».
Ну нет, не может быть, предположил я рифму.
«Знаки, зодиаки», — снова нашел Инфант цензурное продолжение.
С ними велосипедист,
Знойный гомосексуалист,
Едут они все, —
все живее и живее сбалтывал с себя Инфант, входя в шаманский раж.
В розовом купе.
Поезд Москва — Питер,
Кто хочет, заходите…
Я посмотрел на Илюху, он на меня, и наши взгляды совпали. «Век живи, век познавай Инфанта — все равно не познаешь», — согласились наши взгляды и снова навелись на бесчинствующего поэта. Который уже, кстати, не очень себя контролировал и все заходился новыми и новыми поэтическими строчками. В них, возможно, и присутствовало немало скрытых метафор и ассоциаций с аллегориями, но также чувствовалась сильная нехватка обычного здравого смысла. Впрочем, Маня в нем совершенно, похоже, не нуждалась. — «Асса», — заходился Инфант все дальше и дальше в своей безудержной стихотворной пляске.
А не выпить ли нам кваса.
Чавелла,
Как всем все осточертело:
И медведи в их беседе,
И зайчики-лезбиянчики,
И велосипедисты,
Которые иногда бывают
непредсказуемые садисты…
— Какой все же богатый русский язык, — прошептал Илюха давно всем известное. — Если даже этот, — он указал на Инфанта, — может на нем гнать не задумываясь. — Так его богатством большинство отечественных мастеров слова и кормятся, — согласился я.
А вот и Москва,
Оторвать бы ей плинтуса.
Особенно в переходах,
У всех здешних великих народов,
Чтобы полностью обмыться
в священных их водах.
Тоска!!!..
— закончил свое пенное заклинание Инфант и вытер с губ подступившую творческую накипь.
Заклинание подействовало. Маня готова была броситься Инфанту на шею, просто приличия не позволяли. И даже мы с Илюхой кивали одобрительно головами.
— Ну прикол, — повторяла Илюхина девушка, которая еще недавно казалась моей.
— Это полный постмодернизм, — признал Илюха Инфантово творчество. — Полнейший и глухой! Откровенный пост… — тут Илюха заколебался на мгновение, подыскивая более емкий термин, — …ну да, модернизм, — согласился он с собой, не осмелившись, видимо, произнести емкий термин вслух.
— Да, да, — подтвердила Маня, — глубоко и энергетично. Сколько эстетики, и череда образов, особенно зайчики и велосипедисты эти. Просто все наше общество в разрезе. А про Москву как сильно! Точь-в-точь мифический Вавилон! Вы абсолютно правы, давно уже пора оторвать ей «плинтуса». Как вы все-таки цепко заметили! Вам бы, Инфант, на музыку все это положить. Потому что, может, вы не знаете, но русский рок жив.
Тут Инфант взметнул в удивлении свои густые брови, потому что про живой русский рок он не знал приблизительно ничего. Даже кто это такой.
— Энергично, это точно, — разделил я с Маней мнение.
— И про разрез общества тоже правильно. Действительно, все в полном разрезе. На многие мелкие кусочки, — согласился Илюха и тут же предложил: — Может, тебе, Инфантище, все же в Гвинею-Бисау податься, там шаманы еще, кажется, требуются. Мелкий рогатый скот ты, наверное, неплохо сможешь заговаривать.
— Почему только мелкий? Зачем себя мелким ограничивать? — возмутился Инфант, которому первые признаки славы подменили, как часто бывает, чувство реальности. И его тут же потянуло на крупный.
Впрочем, по всему было ясно, что Инфант обессилен от вышедшего поэтического заряда и не осталось в нем больше сил на натужно злобствующего БелоБородова. А тот не сдавался, глазки его все сильнее и сильнее наливались всепожирающим огнем, что не обещало ничего хорошего. Именно Инфанту не обещало.
— А чего-нибудь более консервативное, в классической традиции у тебя имеется? Что-нибудь по поводу амфибрахия или хорея? — вышел Илюха с новой идеей.
— Сам ты амхибрахий, — тут же обиделся на сомнительное слово Инфант еще и потому, что несправедливо обиженные имеют полное право своих стихов обидчикам не читать. Тем более стихов консервативных, в классической традиции.
Да и я тут за Инфанта заступился. В конце концов, он выдержал испытание, и нечестно было его еще одному подвергать. Во всяком случае, поэтическому.
— Б.Б., — предложил я Илюхе, — давай согласимся: Инфант крупный поэт, и по росту, и по весу. И вообще, по всему крупный. Ты бы про зайчиков и садистов, согласись, вот так с ходу не смог бы. Тут, старикашка, специальный улет от реального мира должен происходить. Который у Инфанта, по всему видать, имеется. А ты, Б.Б., приземленный, да и я вместе с тобой, и за Инфантовыми полетами нам с поверхности не уследить.
