Юрий Черняков - Узбекский барак
— Извини, а что хоть за страсть такая, красный стрептоцид? Я что-то слышала про красную ртуть. Или я что-то путаю?
— Настоящая отрава. Нас пичкали ею с утра до вечера, убивая нас вместе с микробами. Вопрос был в одном: кто загнется первым. Микробы, как правило, были живучее.
— Бедный… — она протянула руку и погладила отца по щеке. — А как же…
— Меня спасла американская сгущенка. Как-то бабушка принесла мне целую банку.
— А бабушка мне запретила ее есть, — вздохнула Марина. — Сказала, что от нее здорово толстеешь.
— Надо изо дня в день есть вареную брюкву, жмых или кашу на воде, чтобы испытать потрясение от обыкновенной сгущенки… Теперь я каждый день ждал и гадал, принесет или не принесет. И капризничал, если она приходила с пустыми руками.
— Зря ты мне раньше не рассказывал…
Он вспомнил, как дрожала рука матери, когда она в первый раз поднесла чайную ложечку к его рту. Позже она призналась, что старалась не замечать взгляды других мальчишек. Стоило угостить одного, потом пришлось бы угощать остальных. И никому бы не досталось. Она будила его поздно ночью, когда все засыпали, чтобы никто не видел. Вернее, чтобы не чувствовать их взгляды.
Однажды она не выдержала и покормила самого маленького мальчика, к которому никто не приходил. Кажется, у него была дифтерия. Он умер. Потом накормила еще одного… И вскоре ее прихода ожидала вся палата.
— …И врач был прав, и бабушка права. Мне прекратили давать красный стрептоцид, и моя моча с каждым днем становилась все прозрачнее. Вскоре меня выписали.
— Кажется, я догадываюсь, где бабушка доставала сгущенку.
— Да. Ее доставал все тот же лейтенант Аркадий Грохолин, служивший в НКВД.
— Можешь дальше не объяснять, — Марина смотрела в упор округлившимися глазами. — Выходит, меня не было бы на свете, если бы моя бабушка не крутила амуры с энкавэдэшником?
— Он сопровождал военные эшелоны… — неохотно ответил он. — И был женат, если тебе это интересно.
— Ладно, сменим тему, а то далеко зайдем, — сказала Марина после паузы. Ты не хочешь узнать, что мне грозит, если я не верну долг?
— Вы так громко разговариваете, что меня разбудили… — Полина вошла на кухню сонная, в накинутом халате.
— Мамочка, извини, мы тут с папой кое-что выясняем.
— Я хочу наконец узнать, кому и сколько она должна, — сказал Игорь Андреевич.
— Объясняю. Вадим взял для меня на свое имя беспроцентный кредит в своем банке. Срок уже прошел. А я не хочу быть ему в чем-то обязанной. Теперь ясно?
— А Олег? — спросила Полина. — Он тебе не может помочь?
— Представь, в Тунисе пришлось платить за него в ресторане… — голос Марины был усталым. — Врал про свои большие доходы до последнего… Мы с Денисом летали на Камчатку кататься на горных лыжах. Там познакомились с Вадимом. В нашей группе был еще Олег. Он тоже подбивал ко мне клинья, но както робко… — она усмехнулась. — Вадим был у нас инструктором. Он учил меня кататься… Денис дико ревновал, устраивал сцены. Однажды Олег провалился под лед, мы его еле вытащили. До базы было далеко… Сауна как назло не работала. У него поднялась температура. Я гдето читала, как немцы во время войны спасали своих летчиков, попавших зимой в ледяное море. К ним под одеяло клали молодых девушек, и те их отогревали теплом своего тела. Я сказала народу об этом методе — никакой реакции. Наши девахи раньше строили Олегу глазки, а теперь скромно потупились. А мне, по семейной традиции, больше всех надо. При всех разделась и легла к нему под одеяло. Вот и вся лав стори…
— Какой ужас… — охнула Полина.
— Мама, иди лучше спать! Да, представь, твоя доченька пролежала с чужим мужиком в постели больше суток. Он был сначала совсем ледяной, потом стал отходить. Даже вспотел. Зато я от него застудилась. Пили с ним водку, горячий чай — и снова в постель. Денису это не очень нравилось. Стал выяснять отношения, а я его послала. Вадим спросил: если он провалится в полынью, буду ли я его так же отогревать? Я послала еще дальше. Денис потом просил прощения. А Олег ко мне привязался, везде за мной ходил, как телок… Все хотел, чтоб я его еще погрела. У него начался хронический кашель. Врачи велели его срочно в сухой жаркий климат, лучше к морю. Пришлось лететь с ним в Тунис… Но это все мелочи. Главное, я решила поставить бабушке нормальный памятник.
— Но у нее уже есть памятник, — сказала Полина.
— Я же сказала: нормальный! Какой я хочу. А не это уродство. Он уже почти готов, но его еще надо выкупить. Короче, если денег не найдем, мне придется срочно продать мою четырехкомнатную. Только тогда хватит.
— Нет, только не это… — нахмурился Игорь Андреевич. — Она с таким трудом досталась твоей бабушке…
— Папа, давай расставим все по своим местам, — она наклонилась к нему через стол. — Эта квартира моя, правильно?
— Тебе нужно не разрешение, а согласие, — кивнул Игорь Андреевич. — Где ты собираешься жить?
— С вами. Пустите блудную дочь? Обещаю ложиться не позже одиннадцати, поступлю в МГУ… А твою квартиру мы сдадим. И будем на это жить. Сейчас все так делают.
— Тогда, может, лучше продать наши две квартиры, а нам втроем жить в твоей? — сказала Полина.
— Я подумаю… — сомкнула брови Марина. — Действительно, может, так будет лучше. Но я хотела бы сначала услышать, какие такие трудности преодолела бабушка, когда ее получала. Может, расскажете наконец?
— Это длинная история, — неохотно ответил отец. — Она тебе ничего не рассказывала?
— Ну, будто все началось с ужасного барака, в котором вы жили во время войны и никак не могли оттуда вырваться. Его еще называли узбекским, потому что там до вас жили узбеки. Это все, что я знаю.
— Они там сгорели. Заживо. И только поэтому его так назвали.
— Какой ужас… — она прикрыла рукой рот.
— Уже поздно, — он посмотрел на часы. — В другой раз. Оставайся ночевать, завтра поговорим.
— Завтра тебе опять будет некогда, расскажи сейчас! — потребовала дочь. Как ваш поздний и потому любимый ребенок я могу знать…
— Хорошо… — он переглянулся с женой. — В эвакуации она подружилась с одной партийной дамой, ее звали Нина Константиновна. Она была парторгом на заводе. Ее все там боялись. У нее был сын — даун, мой ровесник. Она его тоже растила без мужа. Это и сблизило их с твоей бабушкой. Она помогла нам выбраться из барака. Мы получили большую комнату в двухкомнатной квартире. По тем временам это была роскошь. Все нам завидовали. Но после войны началось массовое строительство хрущоб с отдельными квартирами. Их давали тем, кто жил в бараках и подвалах. Или у кого было меньше трех метров на человека. У нас с твоей бабушкой было двадцать четыре метра на двоих.
Во второй комнате было десять метров. Обычно туда въезжали вдвоем, старались побыстрее родить, чтобы иметь вожделенный метраж и встать на очередь. Когда семья получала квартиру и переезжала, в эту комнату селились другие. Всего там сменилось пять семей.
Эта долгожданная комната оказалась ловушкой. Последняя, пятая семья, молодожены Бачурины, задержалась дольше других — никак не могли родить. Игорь Андреевич слышал, как молодая плакалась матери на кухне: когда жили в бараке, она сделала подпольный аборт. Чуть не померла. Теперь ходит по знахарям и женским консультациям, чтобы родить, но все без толку. Наконец Бачурины привезли и прописали маленькую, пересохшую старушку из глухой деревни. Кажется, это была ее прабабушка. Подали документы, встали на очередь, но за неделю до получения ордера родственница померла, и метраж снова оказался выше предельной нормы.
Выход подсказала мать: никому ничего не говорить до получения ордера. Покойницу держали на балконе, благо была зима. Ночью ее поливали водой, днем одеколоном, чтобы отбить запах.
Наконец получили ордера, зашили усопшую в перину — много места она не занимала — и переехали в новую квартиру. Бачурина, рыдая, обнимала мать, звала на новоселье.
О том, что старушка преставилась, они объявили уже с новой жилплощади. Мол, ее сердце не выдержало этакой радости. И, говорят, правнучка очень убивалась, когда ее хоронили. Мать на поминки не пошла. Села и написала письмо в Москву Нине Константиновне.
— …Помогла все та же Нина Константиновна. Ее перевели с повышением по партийной работе в Москву, она заняла там важный пост в ЦК. К тому времени ее сын умер — дауны долго не живут. Она перевела бабушку в Москву и устроила в свой отдел.
— И наша Лариса Михайловна стала видным партфункционером… — вставила, не удержавшись, Полина.
— Я это знаю, — прервала ее Марина. — Кто-нибудьодин, можно?
— Тогда скажи, что для твоей матери отдельная квартира стала идеей фикс! — сказала Полина, заметив их переглядывание. — Она ведь их все время меняла, как одержимая. Старую на новую, меньшую на большую, плохой район на лучший… Я что-то не то сказала?
