Магсуд Ибрагимбеков - Кто поедет в Трускавец
Первой, кого я встретил в коридоре, была Седа, секретарша Директора. Длинноногое, милое и привлекательное создание — она поступила на эту работу приблизительно в одно время со мной. Внутриинститутская статистика утверждала, что среди вновь поступивших молодых сотрудников не было ни одного который не просидел бы в приемной шефа без надобности какое-то более или менее длительное время, безуспешно пытаясь наладить с ней более тесные контакты. Каждый год она брала месяц отпуска для того, чтобы сдать вступительные экзамены в институт, и каждый год возвращалась на работу раньше срока из-за проваленного экзамена. А потом, полтора или два года назад, она взяла отпуск на шесть месяцев, декретный, и это уже после того, как вышла замуж за особенно настойчивого молодого сотрудника.
— Ой! — сказала она. — Посмотрите, пожалуйста, кто пришел! Ужасно рада я!
— Имей в виду, — поздоровавшись и разузнав все последние новости, сказал я, — срок моего бюллетеня кончается только завтра, а я уже сегодня хоть и в конце дня, но все-таки пришел. Доведи это, соответствующим образом прокомментировав, до сведения шефа, это укрепит его веру в лучшие качества человечества.
— И зря пришел, — сказала Седа. — Сразу видно, что ты еще не выздоровел. А с другой стороны, тебе идет такая бледность и томность.
— Закон жизни, — философски сказал я. — В одном проигрываешь, в другом выигрываешь.
Она шла рядом со мной по направлению к нашей лаборатории и без остановки говорила о событиях последней декады, а я довольно-таки внимательно слушал, стараясь в этой шумной бессистемной лавине сведений не пропустить что-нибудь, представляющее интерес и для делового человека. И вдруг я увидел седые волосы: их было не очень много, несколько седых волосков. По правде говоря, они были и не очень заметны в ее пышных светлых локонах.
— Сколько времени мы уже работаем вместе?
— В этом году лет семь будет, — подумав, сказала она. — А почему ты спросил?
— Просто так. Как дела дома?
— Хорошо, — сказала она. — Все в порядке.
— Дачу свою оборудовали?
— Да. Надоело уже, каждую субботу и воскресенье только там и проводим.
— Как-нибудь приеду в гости.
— Не верю я тебе. Каждую весну обещаешь.
— Приеду, приеду.
— А зря ты на работу раньше времени пришел. Я на твоем месте пошла бы домой и полежала. Очень у тебя вид болезненный.
— Все понятно, — сказал я. — Ты, кажется, в медицинский поступала?
Свинюшка ты, — беззлобно сказала она. — А я его еще жалею. Вот твоя противная лаборатория, куда я отныне ногой не ступлю.
— Завтра же придешь, — пообещал я. — После того как весь ее коллектив явится к тебе и объяснит тот факт, установленный в результате многолетних исследований, что ты самая красивая среди всех женщин страны, не имеющих высшего образования. Так сказать — «мисс необразованная женщина», прости, точнее — «мисс — среднее образование». Теперь ты понимаешь, как бы ты погорела, если бы окончила институт и стала бы рядовым врачом? Потеряла бы сразу все!
— Очень интересный факт, — поразмыслив, сказала она и улыбнулась. — Приходите все вместе и еще раз подробно объясните мне это. Может быть, я вас всех за это чаем угощу.
Все было в порядке. Показания приборов и стабильность прохождения реакции точно соответствовали графику, не было ни одной неприятной неожиданности.
Медленно, но неуклонно наливались соком зрелости прекрасные плоды — Результат, Успех и Признание, первый сбор которых, по моим расчетам, должен был состояться месяцев через семь-восемь. И ребята были все на месте, и все были искренне рады моему приходу, что доставило мне такое же удовольствие, пожалуй, не меньшее, как чтение последних страниц лабораторного журнала.
И все-таки в атмосфере этой комнаты ощущалось наличие чего-то непривычного. Ярко светило солнце, но ласточки почему-то летали низко над самой травой, а издали доносились еле слышные, но отчетливые раскаты. Все трое сидели за лабораторным столом и дружно поддерживали беседу, стенограмма которой представила бы интерес для самого узкорафинированного научного журнала, настолько она была лишена слов и понятий, не имеющих самого непосредственного отношения к нашей работе. Я помолчал, давая им возможность разразиться по своей инициативе. Инициативы проявлено не было.
— Ладно, — вздохнув, сказал я. — Выкладывайте, в чем Дело.
Все трое переглянулись, но не проронили ни слова. Я с досадой подумал, что не мешало бы позвонить и сообщить завхозу, что весна наступила, как всегда, в установленные сроки, и по этой причине можно было бы перестать так яростно отапливать здание института. Было очень жарко, я чувствовал, как у меня вспотел лоб.
— Тимо, сделай одолжение, открой форточку. Как вы выдерживаете эту жару? И ради бога, объясните мне, что здесь происходит? Алик, говори ты, и поскорее, я пришел ненадолго, у меня еще дела.
— Тимо уходит, — сказал Алик.
— Так. Прекрасное известие. Ай да Тимо! Это правда?
Тимо, стоя — на табурете у окна, кивнул головой.
— А почему он уходит?
— Он говорит, — сказал Алик, — что ему предложили на химкомбинате место начальника крекинг-установки, зарплата на сорок рублей больше, чем у нас.
— Это правда?
Тимо вздохнул и опустился на пол.
— Все правильно, — сказал я. — Кроме суммы. Эти сорок рублей звучат как тридцать сребреников… А, Тимо?
— Зря ты так, — вяло сказал Тимо. — Ничего особенного, перехожу на другую работу. — Он старательно прятал от меня свои глаза.
— Эх, Тимо, Тимо! Одевайся, пошли. Проводи меня немного. Или ты и разговаривать не хочешь?
— Да ладно, — сказал Тимо, — ничего особенного не происходит. Ухожу на химкомбинат. Ждал тебя…
— Дождался. Пошли! Вы, ребята, извините меня, я тороплюсь. Придется с этим карьеристом по дороге поговорить. Мы вышли на улицу и пошли по направлению к рынку.
— Рассказывай.
— Да нечего рассказывать, — сказал Тимо. — Ухожу на химкомбинат. Ничего особенного. Хорошие условия.
— Вон до той будки…
— Что до будки? — подозрительно спросил Тимо.
— Я буду терпеть эти «ничего особенного» и «химкомбинат».
— Не гожусь я для этой работы, — объявил Тимо еще раньше, чем мы дошли до будки. — Я же давно над этим думаю.
— И это все? Тимо кивнул.
— Индюк! — с облегчением сказал я. — Я-то думал! Так и сказал бы, что из-за этой дурацкой вчерашней ошибки ты так расстроился.
Тимо даже приостановился:
— Ничего подобного. Никакого отношения я к ней не имею. Я давно решил. А несколько дней назад решил окончательно. Пойду на химкомбинат и буду там спокойно работать. Крекинг-установку я знаю хорошо… А институт не для меня. В теории я просто слаб. Какой из меня ученый! Да ты сам знаешь.
— Что я знаю?
— Да ты сам сколько раз говорил, что у нас в институте на каждые десять человек приходится всего двое, из которых может получиться что-нибудь путное в смысле науки. Остальные все иждивенцы. Ты думаешь, я забыл? — Все время помню.
— Тимо, это же нечестно! Почему же ты решил, что я имею в виду тебя?
— Не ты. Я это решил.
— А ты не подумал, что можешь ошибиться?
— Подумал…
— Ну и что?
— Пока думал, заявления не писал, а когда решил окончательно, написал.
— Все это не так. Работаешь ты нормально.
— Как арифмометр, — сказал Тимо. — Как логарифмическая линейка. А я ведь должен работать как ученый. Да ты сам знаешь, что я прав.
— Не знаю, — сказал я сердито. — Ничего не знаю. Легче всего на меня все свалить. А сейчас тебе уходить нельзя. Подожди окончания работы, а потом уходи куда хочешь.
— Нет.
— Что нет?
— Ждать долго, — объяснил Тимо. — И потом, какое я имею право на эту работу? Никакого.
Тимо стоял передо мной и смотрел мне прямо в глаза.
— Выбрось ты все это из головы, — сказал я. — У каждого бывают сомнения, но решать вот так, как ты, бесповоротно, никто не имеет права.
— А я не сразу.
— Откуда тебе эти мысли в голову полезли?
— Ты знаешь, я раньше над этом как-то не думал, — сказал Тимо. — А после того как женился, и особенно после того как у нас ребенок появился, я все больше стал думать о себе и вообще о жизни. И тебя часто вспоминал, ты же мой самый близкий друг. И потом я вдруг понял, что я и есть тот иждивенец, о котором ты говорил. А я не хочу быть иждивенцем. И эту степень я не хочу получать за чужой счет. Никто мне не скажет этого. Даже, может быть, и не узнает. Но я-то буду знать, что я иждивенец. И всю жизнь так. Не хочу.
— Тимо, — я не знал, что ему сказать, потому что никак не мог — собраться с мыслями. — Но почему ты не пришел ко мне, почему ты мне ничего не сказал? Поговорили бы, выяснили, что происходит на самом деле…
— Надо было, — вяло сказал Тимо. — Все собирался. Знаешь, я всегда целину вспоминаю. Как мы там хорошо с тобой жили. Помнишь нашу палатку? Я все время вспоминаю. С тех пор как-то все изменилось.
