Виталий Бернштейн - Осень в Бостоне
Подталкивая в спину, верзила увел наверх все еще заторможенного Городецкого. Какое-то время там было тихо. Потом послышался чей-то глухой крик, затопали по полу тяжелые шаги. Потом опять все затихло. «Господи, – подумал Белкин, – уж не снится ли мне? Сидел утром на кухне, болтал с Ритулей. Кажется, с той поры тысяча лет прошла…»
В люке опять показались сапоги верзилы. Сипло дыша, он тащил на руках Городецкого. Сбросив его тело, как мешок, на пол, верзила с включенным фонариком подошел к Белкину. Сквозь чуть приоткрытые веки Белкин увидел наклонившуюся к нему голову, бугристый шрам через правую щеку, блеснувшие в свете фонарика капельки пота на виске. Верзила присел на корточки, положил на пол фонарик. Белкин сжал гаечный ключ. Нет, еще рано… Пытаясь попасть ключом в отверстие замка, верзила наклонил голову ниже. Время!.. Левая рука Белкина яростно рванулась из-за спины к долгожданной цели. Головка гаечного ключа обрушилась на висок! Глухо хрустнула кость. Тело верзилы вяло завалилось на бетонный пол.
Белкин освободил из наручника затекшую правую руку, присел на корточки. «Видишь, сука, счет у нас сравнялся: один – один. И я пока на что-то годен… Да жив ли ты?» Он приложил пальцы к шее верзилы. Доктор Норочка когда-то просветила Белкина: пульс лучше всего прощупывать на шее, чуть ниже угла челюсти. В этом месте пальцы Белкина уловили слабые ритмичные толчки. «Здоров, однако, – с уважением подумал он. – Ведь таким ударом, гаечным ключом по виску, и быка убить можно».
Он защелкнул на безжизненной руке верзилы наручник, ключ от него положил себе в карман. Потом пошарил по карманам верзилы. Так и есть – без «пушки» не ходит. Тяжелый черный пистолет приятно холодил ладонь. Проверил магазин – все патроны на месте. Снял с предохранителя. Ну, теперь жить можно…
Белкин подошел к противоположной стене. В тусклом свете, падающем из подвального оконца, проступает сухонькое тело Ефимыча. Лежит на боку, голова неуклюже запрокинута назад, веки чуть приоткрыты, видны только белки глаз. Присев, Белкин слегка потряс друга за плечо. Потом приложил задрожавшие пальцы к его шее. Пульс не прощупывается!.. И дыхания не слышно!.. Ефимыч, да как же так?! Ах, суки, ах, суки… Ну, хорошо же.
С руками за спиной, сжимая в левой пистолет, Белкин начал медленно подыматься по лестнице. Голова достигла уровня люка. Еще шаг вверх, еще… Перед глазами большая комната. На полу несколько открытых чемоданов. В кресле с высокой резной спинкой у противоположной стены сидит лысый, буравит подымающегося из люка Белкина гипнотическим взглядом. Валяй гипнотизируй, недолго осталось… А где же дамочка?
Он достиг уже предпоследней ступеньки, когда чей-то истерический взвизг и одновременно сухой хлопок раздались сзади. Дамочка, которая стояла в дальнем углу комнаты, увидела пистолет в руке за спиной Белкина и выстрелила. Обожгло его правое плечо. Оттолкнувшись от ступеньки, Белкин кинул тело в сторону, вторая пуля прошла мимо. Падая на пол, еще в полете, он ткнул дуло пистолета в направлении взвизга – не целясь, нажал на спусковой крючок. А потом увидел медленно клонящееся вперед, отрешенное лицо дамочки, маленькую, вишневого цвета родинку над левой бровью, а над правой – фиолетовую дыру и струйку крови сползающую на глаз. Готова…
Лысый, оторопев, не двигался в кресле. Белкин быстро присел на корточки, палец на спусковом крючке. Потом поднялся, подошел ближе.
– Ну, что, пахан, вот и пришел твой «конец света», собирайся… Только вместо «страшного суда» будет мой – быстрый и правый. А то еще гуманисты в судейских мантиях сострадание проявят – мол, трудное детство виновато, не расщедрятся на «вышку». А уж я Ефимыча тебе не прощу, не такой я человек… Извини, будет чуток больно. Хотя для мазохиста это и есть самый смак, верно?
Белкин говорил по-русски, но было такое ощущение, что лысый понимает. Вскочив с кресла и выставив перед собой руки с растопыренными пальцами, он что-то лопотал – за жизнь цеплялся.
Целясь в середину груди, туда, где сердце, Белкин мягко нажал на спусковой крючок… С удовольствием добавил бы и вторую пулю – в блестящую бугристую голову на полу. Но вовремя передумал. Неровен час, либеральные американские крючкотворы придут к глубокомысленному заключению, что второй выстрел превышал необходимый предел обороны. Доказывай им…
Пистолет выскользнул из разжатых пальцев Белкина, стукнулся об пол. Только теперь он заметил, что на его правом рукаве, пониже плеча, расплылось кровавое пятно. Но, вроде бы, навылет – кость цела. Белкин перешагнул через открытый чемодан с наваленными туда пачками денег. Бросил машинальный взгляд в отверстие люка на полу. Сквозь отверстие был виден цементный пол подвала, на нем чуть согнутая в колене нога Городецкого. Нога вдруг шевельнулась… Жив?!
Белкин торопливо спустился по ступенькам в подвал. Ефимыч лежал все так же, на боку. Но теперь его хриплое дыхание было хорошо слышно! Белкин подхватил сухонькое тело Городецкого на руки. Не чувствуя тяжести поднялся по лестнице, потом вышел на крыльцо. Возле крыльца еще валялся его раскрытый зонтик…
Поудобнее положив голову друга себе на плечо, Белкин шел по улице. Холодные дождевые струйки скатывались по лицу Ефимыча. И тот, не открывая глаз, слизывал их с губ. «Пить хочет! – сообразил Белкин. – Погоди, сейчас придем – дам тебе пить… Вот мы и дома уже…»
Толкнув ногой незапертую дверь, Белкин занес Ефимыча на кухню, уложил на мягкий диванчик у стены. Приподнял голову Ефимыча, придвинул к его губам чашку с холодной водой. Послушно сделав несколько глотков, тот на секунду приоткрыл глаза, вроде бы, даже улыбнуться попробовал.
– Ефимыч дорогой, как себя чувствуешь? – спросил Белкин.
– Спа-си-бо, – медленно произнес тот. С закрытыми глазами, допил воду, повернулся лицом к спинке дивана. Белкин сунул ему под голову подушечку. Дыхание у Ефимыча было теперь ровным, спокойным.
Белкин уселся за кухонный стол, снял телефонную трубку. Через справочную узнал номер ФБР и позвонил. Дежурный на другом конце провода ответил сперва, что Пол Белкин среди сотрудников Бостонского управления ФБР не числится; после долгих объяснений соединил с группой Стивенса. Там, узнав, что звонит отец, попросили подождать, пока позовут Пола. Ему на работу Ваня никогда не звонил – через минуту в трубке послышался встревоженный голос Павлика.
– Да нет, сынок, у нас ничего не случилось. Случилось, но не у нас… Короче, те, которых вы разыскиваете, – они здесь, в Рэндолфе, соседи Городецкого… Не беспокойся, никуда не убегут, я позаботился… Потом все расскажу. Приезжай со своими, я в домике Ефимыча.
Что-то теплое потерлось о мокрую лодыжку Белкина. Это был котенок. Он поднял на Белкина голову и сердито мяукнул.
– Лука, голубчик, кушать, никак, хочешь? Со вчерашнего голодный…
– Консервы для него в холодильнике, на нижней полке, – не открывая глаз, отозвался вдруг Городецкий.
Белкин достал из холодильника банку с кошачьими консервами, переложил их в кормушку. Туда сразу же уткнулась голова котенка.
Кровь из простреленной руки уже почти не сочилась, и боли особой Белкин не чувствовал. На всякий случай он забинтовал рану, отыскав бинт в одном из кухонных шкафчиков. Потом присел у стола, устало прикрыл глаза ладонью. Посидел так, приходя в себя. А когда убрал ладонь, заметил на столе исписанный рукою Ефимыча листок. Сверху на листке было аккуратно выведено: «Милой Верочке – от всей души…» Дальше следовал текст стихотворения:
Ах, какая осень золотая.
Солнышко в нежаркой синеве.
Как подранки, листья. Облетают.
Тихо умирают на траве.
Скоро, скоро запуржит, завьюжит,
Заметет, закружит, загудит.
Ляжет снег, настоянный на стуже,
Будто саван на земной груди…
Дочитать стихотворение Белкин не успел. Повернув голову к окну, увидел: две машины со скрипом тормозят возле дома. Из первой выскочил Павлик, за ним какой-то рыжеволосый в сером мешковатом пиджаке. Потом из машин посыпались еще люди в куртках с надписью «ФБР»… А дождь все моросил. Обложной, осенний.
1996
