Антон Фридлянд - Запах шахмат
– С кем? – переспрашивает она. – С тобой или со мной?
– С Миро. Он повесился.
– Да, я знаю, – отвечает Мухина. – Не могу точно сказать, как это произошло. Я была очень напугана.
– Все позади, – пытаюсь я ее успокоить. – Забудь.
– Ничего не позади! – она всхлипывает. – Миро висит за стеной, а ты говоришь «Забудь!»
– Как он повесился? – мне действительно важно это знать.
– Не знаю, – Мухиной совсем не хочется вспоминать события последнего часа. – Когда ты назвал его имя, он резко отпустил твою голову, и ты ударился об угол кровати. После этого Миро вышел из комнаты, а я пыталась привести тебя в чувство. Когда я пошла за водой для тебя, он уже был мертв.
– А записка?
– Что записка?
– Оставил ли он какую-нибудь записку? – спрашиваю я.
– Понятия не имею. Хочешь – сам иди на кухню и смотри.
И я отправляюсь на кухню, перед этим максимально нежно чмокнув Мухину в нервно наморщенный нос.
Первое, что я вижу возле трупа – это синяя спортивная сумка, из которой вывалено на пол все содержимое – какие-то коробки, железные банки и куски провода. Все перемешано страшным образом, сумка и рухлядь подернуты кокаиновым инеем. Основная часть порошка причудливыми Карпатами рассыпана на черной пластиковой столешнице. Это больше, чем я когда-нибудь видел, больше, чем хотел бы увидеть.
На переменчивой поверхности кокаиновых барханов можно ясно разглядеть буквы имени – как в детстве, тайные письмена, оставленные пальцем на песке у кромки моря. «Роден». Значит, все-таки Роден.
Что ли коксу понюхать?
В данный момент эта идея кажется предельно неуместной, но я, тем не менее, нюхаю немного с помощью соломинки для коктейля, а потом еще.
– Ренуар? Привет, это Альбрехт. Ты не мог бы поскорее приехать ко мне домой?… Я не хочу объяснять по телефону… Одним словом, здесь нужна уборка… К сожалению, я не смогу тебя дождаться, но Вера будет дома… Мне нужно уходить. Я тебе потом расскажу. Увидимся вечером.
До вечера оставалось не так много времени. Разговор с Мухиной о злополучной сумке я решил перенести на ночь.
40. Клубная смерть
Миро не существовал больше, но от этого не перестал источать угрозу. Благодаря этому неугомонному покойнику жизнь Яблонской должна была прекратиться в ближайшее время. Я чувствую, что Шагал все-таки согласился на убийство звезды. Высокая мотивация?
Поднимаясь на ее этаж, я больше всего боялся обнаружить двусмысленную пустоту за дверью. Снова не знать, что с ней, как не знаю этого сейчас, не знать, жива ли. Нервничаю. Привязанности.
Дверь открыла Алиса. Яблонской дома не было.
Где она?
– Ты так и будешь стоять на пороге?
Я вхожу в квартиру и только теперь замечаю, что глаза у девочки заплаканы, а нижняя губа струится прикушенной полосой. Выглядит Алиса жалко.
– Сколько тебе лет? – спрашиваю я. Еще при первой встрече с девочкой мне хотелось это узнать.
Она не отвечает – мол, не твое дело.
– Где Яблонская?
– В клубе. Она выступает там сегодня.
– Чего ревешь?
Алиса думает: сказать – не сказать? Говорит.
– Я ей совсем не нужна.
– А она тебе?
– Не знаю. Теперь не знаю, – она снова готова была заплакать.
Я присел на диван – «на дорожку», перед поездкой в клуб Яблонской, где певица сегодня выступает. У Шагала наверняка есть билет на этот концерт.
– Почему ты думаешь, что ты ей не нужна? – я не собирался лезть Алисе в душу, просто искренне хотелось ее поддержать.
– Я не думаю, а знаю, – резко ответила девочка. – У нее есть другая. Ее она любит по-настоящему. А я для нее всего лишь домашний зверек, с которым можно играть, пока не надоест.
– Яблонской угрожают большие неприятности, – невпопад сказал я.
– Не поверишь, – ответила Алиса. – Мне все равно.
Я пожал плечами и поднялся с дивана – пора двигаться дальше.
– Почему ты ее ждешь тогда, если тебе все равно? – спросил я на прощание.
– А я не жду, – ответила Алиса и чмокнула меня в щеку – то ли был поцелуй, то ли не было. – Я здесь живу. А Яблонская живет теперь в другом месте.
«В другом» означало – «с другой». Мне очень жаль, Алиса, что все именно так. Я и сам ревную это странное существо, Татьяну Яблонскую, которую почти не знаю, к другим существам, которых совсем не знаю. Все вокруг очень странное и недружелюбное, мне тоже так кажется в эту минуту.
– В клуб к Яблонской, – сказал я Гогену сквозь телефонный звонок, заполнивший салон автомобиля.
На проводе был Ренуар.
Ренуар: Мы прибрали у тебя в квартире, вынесли все лишнее. Можешь не волноваться.
Дюрер: Как Вера?
Ренуар: В порядке. Сидит рядом. Передать ей что-нибудь?
Дюрер: Да, передай ей что-нибудь.
Ренуар (мимо телефонной трубки): Альбрехт передает тебе привет и обнимает. Он очень рад, что с тобой все хорошо. (Дюреру): У меня вопрос по поводу того, что лежало на столе в кухне. Это твое или оно принадлежало Миро?
Дюрер: Теперь можно считать, что это – мое.
Ренуар: Извини, что я вмешиваюсь не в свое дело, но зачем тебе столько этого?
Дюрер: Я разберусь с этим, Огюст. Ты прочитал белые буквы на столе?
Ренуар: Да. Очень интересная надпись. Где ты?
Дюрер: Встречаюсь с Яблонской в ее клубе через десять минут.
Ренуар: С Яблонской?
Дюрер: А что тебя удивляет?
Ренуар: Я думал, она уже… Ладно. Созвонимся позже.
Он дал отбой как-то слишком торопливо. Я попросил Гогена вести машину быстрее. У клуба мы оказались не через десять минут, а через шесть.
Первый знакомый, которого я встретил в холле – Марк Шагал. Он уже собирался уходить. «Я случайно услышал, что концерта не будет», – сказал он. Значит, я опоздал.
41. Борьба с пустотой
Если бы только шахматы! Теперь другой незримый символ маячил внутри и снаружи моего истощенного мозга. Символ, символизирующий сам себя, древний и банальный, как сама жизнь. Я о смерти. Этого явления стало слишком много вокруг меня – мои новые знакомые один за другим выбывают из ротации, и ничего с этим поделать я не могу, лишь стою и слушаю, как рвется паутина невидимых связей, стою и слушаю, словно юный природовед, которого кульминация бабьего лета застала в тихом неподвижном лесу.
Мне жаль. Вот что я могу сказать.
Жаль Дали и Пикассо, Миро и Яблонскую. Жаль Родена, который, судя по всему, тоже скоро перейдет из разряда близких знакомых в разряд незнакомых понятий. Даже Шагал, убивший только что мою несбывшуюся любовницу, вызывает у меня жалость – ведь очень скоро и его не станет, как не станет Ван Гога, Ренуара и, наверно, Дюрера. Я успел забыть свое настоящее имя, и оно звучало в моих мыслях словно чужое.
– Эй, Шагал, подожди! – я догнал его на улице.
– Чего тебе? – видно Шагал не настроен был сейчас общаться. Понимаю.
– Яблонская… – я немного запыхался. – Она…
– Да, – бросил Марк в сторону. Он уже был возле своей машины.
– Почему это случилось? – спрашиваю я.
Шагал остановился.
– Что? – он удивлен.
– Почему вы убили Яблонскую? – расшифровываю я свой вопрос.
– А кого нужно было убить? Меня? Родена? Миро? Тебя?
– Почему вообще нужно было кого-то убивать?
– Если удалить одно звено, вся цепь развалится, – Шагал явно повторял чьи-то слова. – Если удалить именно то звено, которое нужно.
– А ты уверен, что Яблонская была именно тем звеном?
Шагал пожал плечами.
– Не уверен, – он открыл дверцу автомобиля. – Но меня это не особо волнует. А вот почему тебя это так взволновало, Альбрехт?
Действительно, почему?
– Пока, Альбрехт.
– Пока, Марк.
Если бы я мог удалить этот разговор из случившегося, обязательно нажал бы «Delete». Нет смысла обсуждать с убийцей убийство, все равно, что беседовать с лунатиком о Луне.
Восемь часов вечера. Одна публика прибывала, другая публика покидала клуб, обсуждая отмену концерта. Я стоял на площадке перед клубом, и был совсем один – движущаяся вокруг толпа помогала ощутить чувство агрессивной пустоты, хорошо знакомое, хорошо забытое, хорошее чувство. С этого момента я свободен. Расследование истории взаимопроникающих самоубийств закончено – персонажи истории мертвы, а заказчик повествования находится в бегах. Самое время навестить родителей.
42. Родительский вечер
Я – единственный ребенок у них. Мои родители родились в один день, и им в этом году исполняется пятьдесят пять. Я очень люблю стариков и пока, к сожалению, не нашел способ демонстрировать им свою любовь.
Я позвонил им, чтобы предупредить – я в Киеве, через пол часа приеду. Трубку взял папа.
– Здравствуй, папа. Я в Киеве. Через пол часа приеду.
– Приезжай, дорогой. Ты надолго в Киев?
– Еще не знаю. Мама дома?
– Вышла в магазин.
– Ну, давай, пап. Скоро увидимся.
– Купи торт.
Гоген был мрачен – видно, ему досталось от Ренуара за сегодняшний визит Миро через балкон.
– Где Ван Гог? – поинтересовался я. – Уже вернулся в Киев?
