Олег Лукошин - Каждый ублюдок достоин счастья
Ссукабля, ну что ты за мудила такой!?
— Да заплачу я тебе, что ты жмёшься.
— Ей тоже надо.
— Ну, и ей заплачу.
— Дорого выйдет.
— Братела, ты моих денег не считай! Сажай, и всё.
Водила прикинул в уме цифры.
— Тысячу мне и пятьсот ей.
Я отсчитал полторы штуки.
— Держи.
— Сейчас, — буркнул он, — договорюсь.
Сопровождающая, по всей видимости, находилась внутри рыгаловки — шофер двинулся туда. Меня вся эта церемония напрягала. Надо было просто сесть и никому не платить. Дуло бы достал, и все б обоссались. Но опасно это, опасно. Сейчас себя тихо надо вести.
— Садись, — вернулся водила. — В конец куда-нибудь, чтоб в глаза не бросаться.
Ну, а мне туда и надо. Я забрался в салон, уселся. Люди потихоньку подтягивались.
Вскоре автобус тронулся. Я отхлебнул из горла джин.
— Когда в Москве будем? — спросил у соседки, квадратной бабы с квадратной мордой.
— Завтра, — отозвалась та, — утром.
Завтра утром?! Ёкэлэмэнэ!
Ну, а впрочем, ладно. Мне это с руки. Отоспаться надо.
ДЕНЬ ШЕСТОЙ
Толкотня, шевеление, крики — проснулся от них. Люди копошились в салоне и тянулись к выходу. За замерзшими окнами автобуса было уже светло. По ходу приехали.
Я кинул взгляд на сумку. Здесь. Расстегнул молнию, обозрел содержимое. Вроде то же количество. Пересчитать бы надо с точностью до рубля. А то как узнаешь, всё ли на месте?
Москва, она, родная! Узнаю её, курву. Был здесь хрен знает когда, лет в двенадцать, и, в общем-то, не очень рад тебя видеть. Говорят, капризная ты, недружелюбная, злая. Говорят, слезам не веришь. А, разве можно так — люди плачут, а ты им не веришь? Нехорошо, подруга. Я плакать не собираюсь и верить себе не прошу. Ты мне просто не мешай, и всё. Ладно?
— Конечная что ли? — бросил водиле на выходе.
— Ага, — отозвался тот, — поезд дальше не идёт.
Эх, мудак! Типа шутишь, да? Твоё счастье, что я сейчас добрый, а не то…
Место, куда нас доставили, совершенно однозначно походило на рынок. Рынком оно и оказалось — куда ещё могут доставить долбанных челноков. Черкизовский — вот как он назывался. Не знаю такой, раньше здесь не был. Мне бы куда сумку припрятать. В камеру хранения.
Камеры должны быть на вокзалах. Из Московских вокзалов я помнил только один — тот, куда и приезжал в Москву в детстве. Казанский. Надо дуть туда.
Где находится Казанский вокзал подсказали быстро — отзывчивая бабуська сообщила как на допросе: станция метро «Комсомольская». Я прошвырнулся слегонца по рынку, но обилие народа напрягало. Больше нескольких минут выдержать эту толкотню физически не получилось. Хотя, надо признаться, особой ярости люди не вызывали. Как-то снисходительно, даже — чёрт возьми! — понимающе взирал я на них.
Над Москвой расстилалось голубое небо, в котором ослепительно ярко сияло солнце. Солнце я видел впервые со дня освобождения. Солнце меня не по-детски радовало. Я выпил бутылку пива, съел шаурмы — этого хитрого блюда, о котором до этого только слышал — и, к моему удивлению, она мне понравилась. Ничё, ничё. Москва — такая же тварь, как и я. Она меня примет.
Отсутствие автоматических камер хранения на Казанском вокзале меня немного расстроило. Я даже и предположить не мог, что те чудные камеры-саркофаги моей юности, которые надо было закрывать с помощью кода и пятнадцатикопеечной монеты, больше не существуют. Сколько же всё-таки лет я был оторван от жизни!
Пришлось сдавать сумку в отделение ручной клади усатому мужичку в синей спецовке. Ссукабля, стрёмно. Ненадёжно. Мало ли чего. У меня в сумке не подшивка «Пионерской правды», у меня там куча бабок. И ствол. Вдруг кто заглянет?
Ствол я хотел оставить при себе, но благоразумно передумал. От одной пули толку мало, зато засветиться с ним проще простого. Подойдёт мент, постукает по бокам — и хоба, вот он я, снайпер. Ментов беречься надо, я без паспорта.
Людей на Казанском не меньше, чем на рынке. Господи, как в Москве народ живёт в таком количестве!? Наверно, богатые все, а потому спокойные. Я вот тоже по ходу спокойным делаюсь со своим нежданным богатством. Хули, деньги лечат.
И тут же чуть не врезал какому-то наступившему мне на ногу ухарю.
— Алло, гараж! — оттолкнул его вежливо.
Тот бросил на меня мимолётный взгляд и дальше почесал. Ну, твоё счастье, что ты такой скорый.
В газетном ларьке бросилась в глаза газетёнка под названием «Недвижимость». Так, так, ну-ка гляну, почём здесь квартиры.
Купил. Развернул, посмотрел. Мне какую надо: двух, трёх комнатную? Да, бля, и одной хватит! Нашёл страницу с вариантами по однокомнатным квартирам. Прихуел. Моих бабок даже на такую не хватает. Я ебу, и куда только мир катится!
— Уважаемая, — говорю продавщице газет, — чё-то я от жизни отстал малость. Объясни-ка мне, тупому, это что, все квартиры сейчас столько стоят, или это газета какая-то не такая, не на простых людей рассчитана?
— Газета? — переспрашивает. — Обыкновенная газета, для всех. А квартиры действительно столько стоят.
Вот так, обломись.
— Ну спасибо тебе, радость, утешила. Дай бог тебе мужа красивого.
А снимать?
Цены за съём вроде божеские. Ну как божеские… Пару дней назад я бы от них не меньше напрягся, а сейчас, с баблом на кармане, вроде бы уже выбирать можно. Ладно, это позже. Пока город надо рассмотреть, надышаться пьянящим столичным воздухом.
Солнце светило, снег хрустел под ногами, настроение, к моему великому удивлению, было очень даже ничего. Я шёл по улице куда-то вдаль от Казанского вокзала и рассматривал всё, что попадалось по пути. Магазины, магазины, магазины — они тянулись бесконечной чередой, почти во все я заходил. Сначала попались с какой-то белибердой — игрушки, женское бельё, аксессуары из кожи, на хуй никому не нужные. Потом подвернулся с мужской одеждой. Я зашёл, кинул взгляд на рубашки, брюки, пиджаки и тотчас понял, что мне необходимо здесь задержаться. Тело, с самой макушки по самые ступни отозвалось нехорошим зудом на облегавшую меня одежонку, которую я не снимал вот уже несколько дней. Тело запросило свежести и комфорта.
В магазине рассекали пространство штуки четыре продавщицы, но ко мне почему-то ни одна не подходила. Мельком я увидел в зеркале свою физиономию. Щетина, почти превратившаяся в бороду, обветренная красно-тёмная морда, круги вокруг глаз, пронзительно-тяжёлое выражение глаз. Даже самого себя пригрузило это выражение. Надо поменьше в зеркало смотреться.
— Подруга! — позвал я одну. — Подь-ка сюда!
Она недоумевающе, но резво подвалила. Вот скажи я волшебное слово «пожалуйста», и пришлось бы ждать полчаса. Не, как ни крути, а люди вежливость не понимают. Их в напряжении держать надо.
— Чем интересуетесь? — спросила жеманно.
— Знаешь чего, радость моя, — говорю с неимоверным обаянием, — я только что с золотых приисков вернулся. Мне деньги ляжку жгут. Давай-ка устроим маленькое бордельеро!
Печально помолчав и трагически закатив свои блядские глазки, продавщица выдала:
— Что-нибудь посмотреть желаете?
То ли на самом деле не врубилась в мой тонкий юмор, то ли сделала вид. Хотя какой вид, разве эта тупорылая овца смотрела «Калину красную»? Мда, а нас на зоне ей чуть ли не каждый месяц грузили. Я уже и не помню, сколько раз эту «Калину» смотрел. Наизусть её знаю.
— Желаю, — ответил. — Костюмчик бы мне, пару рубашек. Что ещё… А, галстук! Обязательно галстук!
— Какой размер у вас?
— Понятия не имею.
Она — это же надо! — достала из кармана метр и, брезгливо отводя нос, обмерила меня.
— Светлый костюм, тёмный?
— Потемнее.
— Взгляните на эти.
Овца овцою, но костюмчики предложила неплохие. Я выбрал тёмно синий, сходил в примерочную. Переодевшись, взглянул на себя в зеркало и… был тронут до глубины души. Тёлка и пару рубашек подогнала: белую и синюю. Галстук я выбрал красный — как-то вдруг почувствовал в себе вкус к ярким вещам.
— Беру, — сказал решительно.
Продавщичка выписала счёт. Сумма — охуительная! Полгода можно на эти деньги жить. Но сейчас мне пофиг. Один раз живём. Хоть в приличной одежде похожу.
Вещи мне загрузили в большую яркую сумку. Я шёл с ней по улице, и люди на меня оглядывались. Наверно думали: вот чмо какое идёт с такой неслабой сумкой. Спиздил наверняка, урод.
После магазина одежды встретился магазин обуви. Пришлось зайти. Не в этих же раздолбанных, покрытых слоем грязи ботах шастать при новом костюмчике?
Обувь шикарная. Блестящая такая, пахучая. Дорогущая — умереть и не встать! Продавщица подвалила ко мне сразу. Видимо, по моей яркой сумке поняла, что посетитель платежеспособен. Ну, обирай меня, шалава! Сегодня можно.
Выбрал итальянские зимние ботиночки. Лёгкие, удобные, тёплые. По крайней мере, продавщица так по ушам поездила. Ладно, поверим. Одевать не стал, решил, что как-то сразу надо будет переодеться. В один момент перевоплотиться. К сумке с одеждой добавилась сумка с обувью.
