Говард Немеров - Игра на своем поле
Портрет, естественно, не ответил ему – разве что еще более смущающим стал этот ясный и твердый взгляд. Но Чарльз, довольный своим решением, погасил свет и, оставив портрет в темноте, спустился по лестнице, вывел из гаража машину и покатил к ректору.
Глава третья
1
В гостиной ректора собрались местные сливки общества, олицетворяющие подлинную закулисную власть академического городка, и в этом небольшом избранном обществе профессор Нейджел должен был чувствовать себя довольно неловко, как флюгер – плоский петушок, вращающийся в разные стороны с таким видом, будто не ветер крутит его, а он сам направляет ветер. В этой среде Нейджел все еще считался пришлым человеком, хотя он прожил здесь уже несколько лет. Даже престарелый профессор геологии, который двадцать лет назад ушел в отставку, завел себе китайских мопсов и редкие вылазки из дому совершал только в сопровождении медсестры, даже он имел у этих людей больше веса, чем ректор Нейджел мог надеяться приобрести когда-либо в самом отдаленном будущем. Впрочем, и древний профессор, в свою очередь, котировался ниже некоторых присутствующих членов попечительского совета и двух-трех выпускников колледжа, которые могли бы при желании (а оно вполне могло у них возникнуть!) в один прекрасный день купить этот колледж и устроить вместо него опытную овцеводческую ферму, школу ордена иезуитов или спортивный загородный клуб. Для этих особ ректор колледжа был обыкновенным служащим, чем-то вроде дворника, как признался Нейджел Чарльзу Осмэну во время их утренней беседы. Конечно, он сохранял авторитет и внешнее достоинство – без этих атрибутов власти он был бы просто бесполезен, но все это было зыбко и непрочно, ибо границы власти, к тому же весьма условные, устанавливал не он. На таких сборищах, как сегодняшнее, Нейджел болезненно ощущал себя посторонним, попавшим сюда по ошибке, чужаком, которого в лучшем случае терпят. Он старался убедить себя, что ему все равно, но это было не совсем так. Конечно, даже при таких условиях можно считать, что ему повезло сверх всякого ожидания, и он верил в свои способности и не хотел бы потерять это место. Сейчас он чувствовал, что атмосфера сгущается, назревает кризис, и хотя случай был вроде бы пустячный, но предугадать, к чему все это может привести, было трудно. Правда, прямой угрозы своему положению Нейджел еще не видел, – а впрочем, как знать? И в его душе зашевелились давние страхи, что должность эта ему не по плечу и даже характером он для нее не подходит.
За эти несколько лет Нейджел усвоил одну важную истину: попечителей и влиятельных выпускников колледжа чрезвычайно волнует футбол, хотя они как будто этого стыдятся и тщательно избегают слишком бурного выражения своих чувств. Никто из них, например, не являлся на матч в традиционной енотовой дохе, хранившейся дома в нафталине со студенческих лет, не кричал и не размахивал флажками, однако, если надо было принять какое-нибудь решение, касающееся футбола, они сразу же становились серьезными, словно речь шла о религии или о патриотическом долге. Место, которое колледж занял по футболу, досталось не легко: в свое время, еще до Нейджела, была разработана программа, рассчитанная на несколько лет, и для ее осуществления потребовался не только спортивный дух, но и деньги. В первую очередь построили стадион, и, хотя это было смело и дальновидно, те, кто финансировал строительство, понимали, что это еще не все: надо, чтобы трибуны не пустовали. При хороших сборах постройка окупится за каких-нибудь пять лет, и тогда – греби деньги лопатой (так было сказано Нейджелу при поступлении на работу, разумеется, не в столь вульгарной форме); их альма матер станет, наконец, солидным, рентабельным учреждением, и с попечителей снимется часть финансового бремени. Но выгода не только в этом: дивиденды возрастут и за счет престижа колледжа – повысится приток студентов, причем и сами студенты будут сортом повыше, чем теперь. В подтверждение Нейджелу даже привели статистику. Ну, а дальше уж дело ректора – превратить колледж в университет, если он сумеет заинтересовать денежных тузов, – так прямо ему и сказали.
Хармон Нейджел был вынужден скрепя сердце принять такие условия. Он ответил, что будет счастлив, если под его руководством колледж превратится в университет, и, смекнув, что это тоже прозвучит смело и дальновидно, поведал попечительскому совету свою заветную мечту – первым делом основать в будущем университете аспирантуру по богословию. Совет торжественно выразил свое одобрение.
Профессор Нейджел никак не думал, что он связался с темными силами. Он всегда сурово осуждал подобные сделки. Впрочем, спортивная жизнь колледжа шла сама по себе, не касаясь его, и совесть Нейджела могла оставаться спокойной. Кроме того, он действительно многое сделал, чтобы поднять авторитет колледжа: так, на спортивную стипендию зачислялись лишь абитуриенты с хорошими школьными аттестатами, к тому же прошедшие ряд специальных проверок с целью выявления не только умственных способностей, но и нравственных качеств.
Далее был установлен жесткий лимит командировочных расходов футбольной команды; переход в другие команды и переманивание игроков не поощрялись. Поступив в колледж, молодой спортсмен сразу понимал, что наукам здесь отдается предпочтение даже перед футболом и к игре допускают лишь успевающих (из-за чего и случилась сегодняшняя неприятность). Да и тренера Харди нельзя было назвать футбольным дельцом в обычном смысле слова, никто его Нейджелу не навязывал – наоборот, ректор сам выбрал его из трех кандидатов, рекомендованных попечителями. Выбор пал на него потому, что Харди не сулил фантастических рекордов, готов был считать себя рядовым членом преподавательского коллектива, ставящего своей целью, как любили выражаться педагоги, «формирование индивидуума».
При таком положении дел единственное, что, как ни странно, тревожило Нейджела, это успехи футбольной команды. За несколько лет Харди как-то незаметно вырастил очень сильных игроков, показывающих в каждом новом сезоне всё лучшие и лучшие результаты. По отзывам газет, их стиль отличался сочетанием блистательного мышления с великолепной техникой и превосходной сыгранностью, что указывало на «твердое знание основ». Профессор Нейджел сомневался, заслуживают ли подобной похвалы другие кафедры его колледжа: обеспечивает ли, например, твердое знание основ кафедра английского языка? Способны ли профессора философии научить блистательно мыслить? А взрыв в химической лаборатории на той неделе? К счастью, обошлось без жертв, но никак не скажешь, что с техникой все обстоит великолепно!
Пожалуй, в этом сезоне не будет поражений. Несколько дней назад пришло письмо с Юга, от одной из торговых палат, в котором сообщалось о намерении основать с будущего года почетный кубок и колледж приглашался принять участие в соревнованиях. Однако бог с ним, с кубком. Это потом. А сейчас…
Сейчас профессор Нейджел нервничал.
Возможно, гости еще не заметили, что сегодня тон задавала жена ректора.
Молли Нейджел, седая неряшливая болезненная женщина, страдавшая приступами мигрени, не могла отделаться от назойливой мысли, что она уже не пара своему преуспевающему супругу, а по мнению некоторых, даже мешает его успеху в обществе. Несомненно, колледж, в котором Хармон столь неожиданно получил пост ректора, оказался совсем непохожим на те учебные заведения, где протекала их прежняя жизнь. И Хармон здесь тоже стал другим, а вот сумела ли она изменить свои привычки?
Это был старинный колледж, и он имел полное право на такое почетное название, так как был основан на Востоке страны еще в те далекие времена, когда здесь проходила граница обжитой части Соединенных Штатов.
Молли и ее муж происходили совсем из другой среды, хотя тоже преподавательской. Они познакомились, еще будучи студентами маленького колледжа в Айове, и поженились сразу после его окончания. Хармон защитил диссертацию в Айовском университете и вернулся в свою альма матер преподавать историю религии и этики. За пятнадцать лет он сумел продвинуться, хотя далось ему это не так-то легко, и занять единственную во всем колледже обеспеченную каким-то благотворительным фондом должность профессора христианской этики. Потом его пригласили на пост ректора баптистского колледжа в Кентукки. Как трудно было им решиться, как долго и тщательно они обсуждали это приглашение, взвешивая все «за» и «против»! В то время Хармон еще подумывал стать священником, и его с Молли главным образом волновал вопрос, где сумеет он принести больше пользы человечеству – в скромной роли духовного наставника или на посту главы учреждения при всех соблазнах власти и житейских благ.
В конце концов перевес оказался на стороне житейских благ, хоть и не бог весть каких, за что Нейджел был незамедлительно наказан судьбой. Баптистский колледж в Кентукки находился на грани банкротства, благотворительный фонд, на средства которого он существовал, был почти исчерпан, финансы – в крайне запутанном состоянии (скорее по неумению, чем по злому умыслу), и люди, окружавшие Нейджела, вполне заслуживали, чтобы их назвать, пользуясь языком евангелия, нищими духом. Став ректором, Хармон сразу же столкнулся не только с бедностью, но и с соблазном избавиться от нее неправедным путем. Один гнусный старик – местный житель – предложил вытащить колледж из долгов и обеспечить его средствами на будущее при условии, что учебная премудрость отныне будет доступной лишь «белым стопроцентным американцам, исповедующим протестантскую религию».
