Франсиско Умбраль - Пешка в воскресенье
Совершенно очарованный сиянием детства, которому нечего скрывать, Болеслао спрашивал у Флавии, как она учится и во что играет. Возможно, заставляя проституток брить лобок, он ищет среди них ее золотую вульву, которой никогда не видел. Однажды, столкнувшись с девочкой в лифте, Болеслао пригласил ее к себе, и она осталась под впечатлением от его почти пустой квартиры — от уединенного мира одинокого мужчины, незнакомой интимной атмосферы с кисточками для бритья, аккуратными стопками рубашек (тогда Болеслао еще следил за порядком) и едва уловимым запахом мужского одеколона, заполняющим единственную комнату, небольшую кухню и душевую.
Понятно, что Флавия была заранее расположена, предрасположена к тому, чтобы прийти в восхищение.
Болеслао без какого-либо умысла задал ей множество самых разных вопросов (он знал, что дети, так же как и взрослые, предпочитают говорить, а не слушать), и Флавия подробно рассказала ему о своих занятиях в школе, о том, когда уходит из дома и возвращается ее мать, о том, что она подолгу остается одна и что одной ей не страшно, но тоскливо. И Болеслао даже подумал, что они смогут составить друг другу хорошую компанию, так как неожиданно открылось, что оба одиноки. Общение приятнее всего, когда важнее, чем содержание разговора, вибрация голоса и то, как связаны между собой слова, продолжительность пауз, тончайшие оттенки сомнений, проступающие в интонации подобно водяному знаку на бумаге. Болеслао во время визитов Флавии, которые стали довольно частыми, получал наслаждение именно от этого. Флавию же, буквально ослепляло, как спокойно и неторопливо Болеслао пьет неразбавленное виски. Для нее виски было «огненной водой», как для дикарей. Ребенок и есть дикарь со сглаженными первобытными чертами или — находящийся под присмотром. Поэтому для нее это выглядело, как если бы он стаканами глотал пламя.
Для Флавии Болеслао был великолепным огнеглотателем. Он никогда не наливал ей. И, тем не менее, однажды спустилась ее мать, проститутка со стажем, несомненно, повидавшая в жизни всякого.
— Так и знала, что ты здесь, Флавия, бестолочь.
И, взяв ее за руку, увела. На Болеслао она лишь посмотрела, молча, укоризненно, с иронией и отвращением. Эта элитная шлюха, конечно же, знала о мужчинах все. А Флавия, не подозревая, чем занимается мать, относилась к ней как к маркизе, ведущей интенсивную светскую жизнь. Позже дорогая проститутка никогда не проявляла интереса к новому жильцу. Кому может быть интересен одинокий человек явно без средств? Флавия перестала приходить к Болеслао.
Встречаясь с ним в лифте или на улице, она все еще целовала его в щеки, но отчужденно и как будто чего-то не договаривая. Мать явно настроила свою дочку против него при помощи тех неясных, расплывчатых и странных аргументов, оформленных в причудливые и неуклюжие выражения (злой, нехороший человек, потрошитель и так далее), которые используют в разговоре с детьми, когда хотят оградить их от секса, не упоминая о сексе. Опытная проститутка мгновенно распознала в Болеслао специалиста по малолеткам и сразу же все обрубила. Таким образом, хотя никогда и ни за что на свете он ничего не позволил бы себе с Флавией, Болеслао потерял единственное, что придавало вкус его жизни в новом/старом доме.
Теперь Флавии уже исполнилось пятнадцать или шестнадцать лет. Болеслао видел, как она взрослеет, наблюдая за ней в зеркалах лифта, глядя на то, как она играет у входа в подъезд, разговаривает на углу с приятелем по колледжу, проводившим ее после уроков. Болеслао знает и чувствует, что Флавия это его Беатриче (в школе он читал Алигьери), но ограничивается лишь тем, что следит за мельчайшими изменениями в ее внешности и в детской одежде. И от него не укрылась эта вечно спадающая форменная гетра. Флавия носит форму монастырского колледжа (все проститутки отдают своих дочерей в хороший колледж, принадлежащий, конечно же, сестрам-монахиням).
Болеслао скрупулезный наблюдатель, и у него есть теория по поводу гетр, которые обязана носить учащаяся колледжа. Они должны доходить до колен: та, что носит их всегда натянутыми, причем одинаково высоко, фригидна; это женщина, подчиняющаяся установленному порядку, за ней не имеет смысла ухаживать, она выйдет замуж удачно и по расчету. Та, у которой сползают обе гетры, — неряха. А вот та, у которой одна натянута, а другая наполовину сползла (неважно — правая или левая), обнажая икру, сверкающую светлой апрельской чистотой или легкой золотистой охрой, нестандартна в жизни, доступна, с богатым воображением, и ее нужно добиваться.
Флавия. Уже много лет она лишь здоровается с Болеслао, не поворачивая головы, так же как с остальными соседями, или даже более холодно. Сейчас она поглощена другой жизнью, и этому способствуют период полового созревания, колледж, мальчики. И наверняка на нее все еще оказывает влияние то, что ее мать наговорила ей, пытаясь внушить, что она больше никогда не должна спускаться (подниматься) в квартиру Болеслао, «того сеньора». Она будет вспоминать или думать обо мне как об омерзительном старике, который хотел погубить девочку. Она будет испытывать ко мне отвращение.
Когда они встречаются в рыбном, Болеслао делает вид, что хочет проверить что-то во внутренностях морского леща, которого держит в руках, и полностью сосредоточен на этом занятии, чтобы не здороваться с Флавией, избегая чувства унижения от ее сдержанного приветствия, вызванного необходимостью соблюсти приличия.
Между ними нет ничего общего. И только солоноватый, характерный запах рыбного магазина и секса одинаково обволакивает их. И, по всей вероятности, Флавия уже знает, что означают скрытые от посторонних глаз просоленные миры, фаллические выделения и запах как в рыбном ряду.
* * *Мотоцикл катится под уклон, по направлению к Мадриду, по шоссе, очистившемуся от снега за счет интенсивного движения транспорта. Ханс рулит, подняв воротник своей куртки астронавта, а Грок обнимает его, прилипнув к спине своего друга, не столько из соображений безопасности, сколько спасаясь от холода, которым веет с заснеженных полей.
Нет ни ночи, ни дня; нет ни земли, ни неба; нет «здесь» и «там»; есть только напористое движение и красный мотоцикл на детских колесиках, пробивающийся сквозь черноту и холод, подобно воздушным судам, летящим сквозь пространство вне пространства и времени. Ветер скорости прогнал алкогольное опьянение и сон. В мире воцарился лунный или сомнамбулический покой, как это бывает во время снегопада. Кажется, что луна упала наконец на землю мягкими хлопьями.
Ханс закладывает вираж и съезжает с магистрали к бензозаправке, почти такой же огромной, как аэропорт. Пока им заливают бензин, Грок начинает теребить Ханса:
— Ханс, я хочу вернуться в Шахразаду.
— В такое время, Грок? Думаю, что уже поздно. Ты запал на Клару.
— Не скажу, что ты ошибся.
— Но сейчас там уже закрыто.
— Для таких клиентов как ты открыто всю ночь.
Они разговаривают, сидя на мотоцикле, пока служащий в желтом комбинезоне заправляет бак топливом. Ханс повернул голову так, что Гроку виден его профиль эфеба, постаревший, но не повзрослевший. Грок выпрямился и засунул руки в карманы пальто. На ходу они у него замерзли.
— Но Клара, скорее всего, спит с каким-нибудь тупым янки.
Вокруг стоит крепкий запах свежего бензина и стародавней авторемонтной мастерской. Грок ловит себя на мысли, что мог бы отхлебнуть бензина, и его пугает перспектива такой стадии алкоголизма, когда человек пьет что попало и это становится для него нормальным. Ему причиняет боль безжалостный реализм Ханса: «…скорее всего, спит с каким-нибудь безмозглым янки». Он чувствует боль в своем списанном на пенсию сердце, представив Клару голой, с выбритым лобком, прижимающейся в постели к щетинистой как у кабана коже отвратительнейшего светловолосого янки.
— Безмозглые янки бывают не каждый день, — отвечает Грок.
Ханс расплачивается, и они снова едут. И нет ни времени, ни пространства, ни света, ни темноты: только луна, бесшумно упавшая на землю и рассыпавшаяся. И в этом есть что-то невыносимо рождественское.
Шахразада закрывает свои двери. Грок заглядывает внутрь, где пахнет отсутствующими женщинами, остывшим дымом и ковром. Один из барменов сообщает ему:
— Сеньорита Клара ушла часа два назад с кавалером.
— Со свиным рылом, с тупым янки?
— Не знаю, сеньор.
Грок подходит к замызганному проститутками телефонному аппарату и звонит в отделение интенсивной терапии. После долгих и мучительных поисков его все же соединяют с Андреа: да, спасибо за звонок; он уже отключен; ты уже знаешь, что все состоится в восемь утра; будут, по всей вероятности, Саура, Бархола, Антонио Лопес и еще кое-какой народ, в общем, его друзья, его товарищи; надеюсь, что ты тоже придешь.
