Георгий Эсаул - Маугли
Судьба приговорила меня к этому пню, к алкоголю в загробной жизни и к стрельбе по воронам с Анджеем, но только до того момента, как я исполню предначертанное - так художник рисует лучшую картину в своей жизни, а потом идет в сантехники.
Как только я прикреплю орден матери-героини к твоей груди, девица, так сразу оковы рухнут, и я перенесусь в Мир иной, без ворон, без шутовских каблуков и без красных туфель с загнутыми концами.
Солдат разжал руку, а в ней тускнеет орден - не вижу за какие заслуги и перед кем, но, если солдат сказал, что орден матери-героини, то значит - Правда великая в словах солдата без презрения к соломенным юбкам папуасов.
Солдат мне орден на кофточку прикалывает, а кофточка, словно латы железные стала, не пропускает шпильку ордена - так охранники не пропускают в клуб Сохо безбородых девушек.
Солдат злится, тужится, краснеет на фоне белого тумана, тискает мне грудь, коленом в живот упирается, старается стахановец.
- Жми, солдат, не жалей моих грудей, моих белых лебедей! - я словом помогаю солдату - очень орден хочу, аж во рту пересохло, словно после попойки вышла в сон.
Но перед сном ничего алкогольного не пила, разве днём только бутылку Массандры, но она не считается, потому что ничтожная.
Орден пошел - сначала неохотно, а затем щелкнул и нашел свое место на моей многострадальной девичьей груди.
Солдат усмехнулся, по-доброму поцеловал меня, без страсти, а я ему и страсть бы простила - во сне всё можно, сон, как война, всё спишет.
- Орден ты получила, но еще один совет-завет за мной, потому что я тебе должен открыть ВАЖНОЕ, в важном тоже задача моя и предназначение шиповника.
Шиповник витаминами излечивает людей от авитаминоза, а я поучением предостерегу тебя, чтобы ты не погибла, когда твоя приемная матушка на улице куриную голову глодает. - Солдат шутливо ударил меня ладонью по левой щеке - шутливо, но больно, потому что ладонь солдата жесткая, как ягодицы столетнего барана.
Прежде я часто получала пощечины от мужчин, предпоследняя - смех, а не пощечина - дяденька чиновник спьяну меня ударил, а рука у него рыхлая, мягкая, влажная, как тесто.
Рука солдата - не расфуфыренная жужелица с Тверской, поэтому я почувствовала важность момента, вздохнула и открыла уши, чтобы в них пророчество попало, и ни одна буковка бы не улетела в грязь под ногами.
Во сне тоже грязь случается, и часто.
- Ты повстречаешь волка на Московской улице, девушка, - солдат закатил глаза, как бешеная сойка, ниже ног солдат уже испарился, потому что исчезнет полностью после последнего слова. - Беги от волка, девица, беги со всех своих ног девичьих, которые красотой заканчиваются.
Матушку приемную прихвати, и беги, беги, даже в борьбу не вступай с волком, потому что не по силам он тебе, ох, не по силам.
В волке погибель твоя кроется, как смерть Кощея на острие иглы.
Возникнут у тебя сомнения по поводу волка, потому что каждая девушка мучается сомнениями с утра: что ей надеть.
Подумаешь, что волк мертвецки пьяный, и даже прутиком его захочешь отстегать по глазам и по ягодицам, как развлекаются парни с лошадьми в Белоруссии.
Но спрячь своё желание и спрячь прутик, не по волку прутик, ох, не по волку. - Девушка замолчала, испытующе переводила взгляд с Маугли на приемную мать, и с приемной матери - обратно на Маугли, затем робко добавила, словно спрашивала сама себя. - Где волк?
Парня вижу странного, но не волк он, потому что без шерсти и человек.
Очень хочу прутиком испытать тебя, парень, но помню завет солдата, или солдат меня обманул, потому что Анджея подстрелил и над бедной девушкой от радости потешался словами, больше нечем потешаться, ниже пояса у солдата ничего нет в тумане.
Солдат испарился, даже вина на прощание мне не налил, и я уверена, что не по забывчивости не налил, а из жадности: мужики жадные - обещают золотые горы, а вино жалеют.
Прутиком голову замутил, чтобы я вина не спросила, словно обворую его матушку на кладбище.
- Прутик? Прутик меня не возьмет, не пробьет дубленку моей кожи! - Маугли засмеялся, гордый, потому что крепкий, как прутья решетки. - Я на снегу спал, среди льдов купался, по тайге бежал, а в тайге деревья живые, они меня прутиками стегали - ни одного шрама, ни одной отметины, потому что смеется моё тело над прутиками - волка прутом не раззадоришь, потому что волк не ночная бабочка. - Маугли расстегнул рубаху, задумался на минуту:
"Хорошо ли это, если я предстану перед оборотнем и волчицей в натуральном виде, как по тайге бегал, то есть - голый, как ощипанный ворон Анджей.
Сергей Иванович Абрамцев поучал меня, что человек отличается от животного обликом, моралью, поэтому не разгуливает по улицам без одежды, как поступила бы горилла или нудист из Могилева.
Нудиста в Могилеве за появление в общественном месте без одежд осудили на семь лет лишения свободы без права переписки с нудистками и норвежками.
Семен Михайлович Тополь (когда Сергей Иванович Абрамцев ушел на обед с ассистенткой Светланой - я часто видел Светлану без одежд, когда она помогала Сергею Ивановичу Абрамцеву) сказал, что за раздевание в общественном месте накажут, но случается, что и наградят: нужно знать где и перед кем можно оголяться, а где - возмутительно и опасно, как в яме с оборотнем медведем.
Как я узнаю: правильный ли сейчас случай, или неподобающий, словно кислое молоко рыси.
ИЫЫЫХ! Ноги волка спасут!"
Маугли мигом скинул одежды, остался нагой, как в тундре Тунгусии:
- Посмотрите на моё тело, на ягодицы мускулистые, на плоский живот с канатами мышц.
Я не спортсмен, я - лучше, и вы не видите следов от веток на моем теле, потому что ветки его не пробивают, даже иголки не пробивают, а прутики - подавно, словно обиделись и растревожились.
Можете провести пальцами по моей коже, здесь и здесь, - Маугли взял руки Михайло Потаповича и волчицы, провел чужими ладонями по телу: - Здесь самая нежная кожа на теле мужчины, но и на ней не остается следов от прутика, а вы меня солдатом пугаете с орденом матери-героини.
- Ах! - Михайло Потапович подавился свиной рулькой, словно гранату засунул в пищеблок.
- Ох! - девушка-волчица быстро-быстро моргала, но затем пересилила себя - так раб толкает тачку с камнями, схватила тележку левой рукой, приемную мать - правой, и так побежали они от Маугли, что он, если бы и захотел, то, пока надел бы штаны, пока собрался с мыслями и вспомнил имена всех птиц в тундре, не догнал бы.
Но не догонял женщин, и не собирался, потому что в удивлении стоял нагой, не верил в своё счастье, что медведь-оборотень убежал, не разорвал его, не закопал под твердый асфальт в мягкую землю.
Что испугался оборотень, чем заинтригован на каменной тропе?
Маугли в сильнейшем волнении - так волновался, когда тонул в бурной речке, а за ногу в омут тащила трехпудовая щука - оделся под свист и улюлюканье попрошаек, пошел без дороги, по газонам, мимо магазинов, вдоль аллей, словно потерял мозжечок в схватке с бешеной лисицей.
Запоздало мелькнула мысль, что надо было схватить колбасу из рук Михайло Потапыча, но мысль (Маугли осознал даже в бреду) чужая, надуманная, оттого, что не до еды, когда смерть рядом, а смерть прошла - все храбрые.
Сергей Иванович Абрамцев учил, что среди людей путь к пище лежит через деньги, и эти же деньги отбирал у Маугли.
Сначала деньги, потом - пища, закон каменных джунглей.
По закону Маугли не имел право забежать в магазин и украсть мясо, но должен сначала захватить деньги у прохожего (Сергей Иванович Абрамцев называл захват грабежом, а Семен Михайлович Тополь - экспроприацией), а затем на эти деньги приобрести пищу, которая согреет желудок и приятным комом напомнит о туше оленя.
"Недоброе предчувствую, чую, потому что смердит недоброе, как туша недельного кабана. - Маугли присел на лавочку (старушка с подозрением посмотрела на него, плюнула, и прижала пакет с творогом к груди):
- В каменной тайге разброд мыслей - вместо одной ясной - как преследовать живую пищу, мысли мои разбежались ручейками.
Многомыслие до добра не доводит - в этом и Сергей Иванович Абрамцев и Семен Михайлович Тополь оказались единодушны, как сурки братья.
Я не зарабатываю баллы, а теряю вес, теряю веру в кедровые орехи и печенку лося.
По ночам я бегал к ручью, качался на деревьях, но не на живых деревьях, а на мертвых, иногда слышал плач леммингов, они молили сову, чтобы она не убивала, а, если и убьет, то сразу.
Тайга улыбалась мне Луной, холодной землей и подарками из капканов чукчей.
Волк в тайге имел предназначение, терпел, и терпение я не называл чрезмерным, избыточным, а подозревал, что не терпение, а - избавление мне, откуп пьяниц и забулдыг геологов.
В городской тайге я потерял себя, словно тень брожу, а сам я далеко, в норе, или выслеживаю дичь или жену чукчи, когда она пойдет к ручью.
Волчица в Москве, ах, почему волчица? и зачем - волчица?
К ней в карман не полез, а она скрывает от приемной матери, что волчица, или со мной играют, как лиса играет с раненой вороной.
