Борис Виан - Сердце дыбом
— Ничего подобного, — сказал Анжель. — Клемантина все привезла с собой из города. Она и в деревню-то никогда не ходит.
— И напрасно. Там много интересного.
— Ну-ну, — усмехнулся Анжель. — Пообщаетесь с местными — и сами скоро спятите.
— Может быть, но все равно интересно. Взять хоть ту же… да что там, скажу… ту же портниху: у нее есть точные копии всех нарядов вашей супруги. Всех, какие я на ней видел. Разве не забавно?
— Вот как? — вяло отреагировал Анжель. Он посмотрел на лодку. — Скоро отчаливаю. Хотите испытать лодку вместе со мной?
— Но не отчалите же вы прямо так… — сказал Жакмор, вконец расстроившись.
— Именно. Не сегодня, но прямо так.
Анжель подошел к подпиленному клину, замахнулся и одним ударом кулака вышиб деревяшку. Раздался оглушительный скрежет. Лодка дрогнула, покачнулась. Смазанные жиром дубовые рельсы тянулись через весь парк к краю каменного гребня, а оттуда сворачивали круто вниз, к морю. Лодка сорвалась с места, стрелой пронеслась по парку и, нырнув, скрылась из виду, только от рельсов поднималось вонючее облако — пары разогретого жира.
— Уже, наверно, на воде, — сказал Анжель спустя полминуты. — Так не хотите прокатиться? Проверим ход.
— Вы сошли с ума! — воскликнул Жакмор. — Спустить лодку с такой высоты!
— Наоборот, здорово! — возразил Анжель. — Чем выше, тем интереснее.
Они быстро, хотя и не с такой скоростью, как лодка, дошли до нижнего конца парка. Стояла жара, воздух был насыщен густым ароматом трав и стрекотом насекомых.
На краю скалы Анжель сердечно обнял Жакмора за плечи. У психиатра кошки скребли на душе. Он привязался к Анжелю и боялся за него.
— Будьте осторожны, — сказал он.
— Разумеется.
— Провизия-то у вас есть?
— Есть питьевая вода и удочки.
— И все?
— Буду ловить рыбу. Морское лоно неисчерпаемо.
— Ага! — оживился Жакмор. — Классический комплекс!
— Идите вы своими комплексами! — огрызнулся Анжель. — Я все эти штучки давно знаю и без вас: лоно моря, лоно матери, тяга назад в материнскую утробу и все такое прочее. Приберегите свой психоанализ для местных олухов. А я материнской стихией сыт по горло.
— Вы так говорите, потому что думаете о жене. А тяга к собственной матери у вас все равно есть.
— Не только тяги, но и матери-то нет.
Наконец Анжель ступил на узкую тропу, ведущую с гребня скалы к морю. Лодку уже было видно — она покачивалась на волнах прямо внизу. Между тем рельсы у самой воды выдавались вперед почти под прямым утлом к отвесному склону. Учитывая скорость разогнавшейся лодки, она должна была отлететь метров на триста от берега.
— У нее приводная бечева, — сказал Анжель в ответ на недоуменный вопрос Жакмора.
— А-а! — сказал ничего не понявший психиатр.
Они спустились и пошли вдоль берега, под ногами громко скрипела галька. Худощавый Анжель наклонился и подобрал конец легкого эластичного троса. Лодка медленно подплыла к самой кромке воды.
— Влезайте, — сказал Анжель.
Жакмор так и сделал. Лодка под ним качнулась. Он осмотрелся: суденышко оказалось не таким уж маленьким. Анжель прыгнул за ним и скрылся в рубке.
— Вот только поставлю балансир — и поплывем, — заверил он.
— Но ведь не по-настоящему? — забеспокоился Жакмор.
Голова Анжеля высунулась из рубки.
— Не бойтесь, — улыбнулся он. — У меня еще не все готово. Я отправлюсь через недельку, не раньше. А пока — небольшое испытание.
1427 июльня
Жакмор столько раз ходил в деревню и обратно, что дорога туда стала под его ногами прямой, как больничный коридор, и гладкой, как физиономия побрившегося бородача. Превратилась в чистое расстояние, существующее, как известно, условно и лишенное реальной ширины. Да и в длину она укоротилась, истопталась, как разношенные башмаки, обкаталась и вошла в привычку стоп («стоп» не в стоятельном, а в ступательном смысле). Жакмор же, как колоду карт, каркас, чтоб злую скуку, ломаньем фраз, хоть как-то разогнать, перетасовывал клочки нехитрых мыслей. И худо-бедно каждый раз доходил до конца. А то еще и пел песенку под стать:
В дорогу пора
Дорога стара
Творог с утра
Носорогу ура
Пам-пара-пам-пара.
Пел все, что взбредет в голову, любые слова без разбора — бедняга Жакмор слегка отупел ненароком. Вот и теперь, как было сказано, он добрел до деревни, и тут же на него упало, его обволокло ее дурное марево. Он очнулся перед домом почтенной псевдогалантерейщицы (не то портнихи) и произнес:
— Тук и еще раз тук!
— Войдите.
Жакмор вошел. Как и во всех домах деревни, внутри было темным-темно. Поблескивали только начищенные казаны, да и то зловещим блеском. На тусклокрасных, стертых плитках пола валялись вперемешку лоскутки, обрывки ниток, кусочки проволоки и разные другие кусочки, кусачки и кусучки.
У стола сидела старуха швея. Старуха была старая, швея шила платье.
«Ага», — подумал Жакмор. А вслух спросил:
— Вы шьете для Клемантины?
Спросил для очистки совести — для этого действительно хватает одних вопросов, совесть проста в обращении и легко очищается.
— Нет, — ответила старая старуха.
Только теперь Жакмор заметил, что кузнец тоже здесь, и вежливо с ним поздоровался.
Кузнец встал и подошел поближе. И снова он произвел на психиатра внушительное впечатление, в темноте оно было расплывчатым и оттого безграничным.
— Что вам надо? — осведомился кузнец.
— Я пришел к мадам.
— Нечего сюда шляться, — жахнул кузнец.
— Я только хотел спросить… — пояснил Жакмор. — Все эти платья — точные копии тех, что носит Клемантина, мне интересно, что это значит.
— Вам-то какое дело, — сказал кузнец. — Платья не запатентованы, каждый может шить, какие хочет.
— Но копировать все платья до единого нехорошо, — строго возразил Жакмор. — Так не делается, это неприлично.
— Пожалуйста, без оскорблений, — сказал кузнец.
Ручищи у него были ого-го. Жакмор поскреб подбородок, посмотрел на провисающий потолок, украшенный завитушками липучек с мушиными трупами.
— Факт есть факт, — сказал он. — Не слишком ли она увлеклась?
— Это я ей заказываю, — отчеканил кузнец с тихой угрозой в голосе. — И плачу тоже я.
— В самом деле? — светским тоном осведомился Жакмор. — Вероятно, для очаровательной юной супруги?
— Я холост.
— Тогда… — начал Жакмор, но тут мысли его приняли новый поворот. — Но где она берет модели?
— Нет у нее никаких моделей. Она просто видит платья. И шьет, как видит.
— Те-те-те! — фыркнул Жакмор. — Хотите мне мозги запудрить!
— Очень нужно! — громыхнул кузнец.
И тут Жакмор понял, что веки старой портнихи опущены и на них нарисованы открытые глаза.
— Фальшивые глаза — это чтоб с улицы было незаметно. Если бы вы не зашли, тоже ничего бы не заметили.
— Я же постучал, — сказал Жакмор.
— Да, но она ничего не видит и, когда говорила «войдите», не знала, что это вы.
— Но сказала же!
— Ну и что, просто старая карга хорошо воспитана.
Тем временем портниха собирала сборочки на талии. Точно такое же белое пикейное платье Жакмор видел накануне на Клемантине.
— Так она и правда шьет с закрытыми глазами, — не веря собственным, констатировал, чтобы уверить себя, психиатр.
— Не так, — припечатал кузнец. — Опустить веки еще не значит закрыть глаза. Там, внутри, они открыты. Если открытую дверь загородить глыбой, она же не станет от этого закрытой, то же самое с окном. А для прозрений зрение вообще лишнее — это делается не глазами, хотя для вас, ясное дело, это дело темное.
— Если вы думаете, что ваша галиматья способна меня просветить, то заблуждаетесь, и очень сильно.
— Я вообще силен, — уронил кузнец, — особенно по сравнению с вами. Ну вот что, оставьте старуху в покое и идите себе подобру-поздорову.
— Ладно, я уйду, — сказал психиатр.
— Скатертью дорожка, — напутствовал его кузнец.
— До свиданья, месье Жакмор, — вымолвила портниха.
Она откусила нитку зубами, как Парка, отдавшая ножницы точильщику. Жакмор, оскорбленный, с достоинством пошел к двери и на прощанье, обернувшись, пустил парфянскую стрелу:
— Я трахну вашу служанку.
— На здоровье, — отозвался кузнец. — Я уже пробовал — удовольствие еще то. Все равно что спать с мороженой треской.
— Ничего, у меня она оттает, — пообещал Жакмор. — Я ей закачу психоанализ.
Он вышел на улицу с гордо поднятой головой. Три свиньи, похрюкивая на каждом шагу, продефилировали мимо него. С досады наш Жакмор пнул в зад последнюю из трех, на вид самую ехидную.
1527 июльня (позже)
Служанка кузнеца, по имени Краснорожа, спала на чердаке, который делила с очередным учеником. Ученики дохли один за другим, ей же, двужильной, было все нипочем, особенно с тех пор как хозяин оставил привычку закатываться, как приспичит, к ней в постель. Ученик — тот не в счет. Дохлый, ледащий, никуда не годный. В постели только спать и может. Хотя как раз сейчас он не спал. Прилежно раздувал в кузнице огонь. Там и застал его Жакмор, когда вошел и оглядел закопченные, несмотря на старания Краснорожи, стены и потолок.
