Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2007)
Поблекшая, но не утратившая памяти о временах, когда она царила на ныне канувших, развеявшихся балах и праздниках. Бездетная, разочарованная, одна в большом доме, набитом хрусталем и инкрустированной мебелью, по горизонтальным поверхностям которой, оставаясь в долгом одиночестве, она водила пальчиком вензеля или так, просто, рисовала грустные рожицы обнаглевших масок. Зажигала свечи и ужинала сама с собой. Она так и не вышла вновь замуж, только стены университета, которые помнили ее тонкой, видели Лизу каждый день по-прежнему, ведь она продолжала преподавать…
Вот стала уже профессором, писала книги о поэтах третьего ряда серебряного века, плохие учебники. Читала лекции, студенты не готовились к ее зачетам. Выступала на конференциях и вечерах, в общем, вела жизнь не такую уж неуютную, как могло казаться мне, глядящей со стороны, совсем извне, из другого.
Еще одна гостья, Гюнель, крепкая и совсем, кажется, молодая, хотя у нее уже завелись внуки, поправляет на широких, но округлых плечах вышитую ярким зеленым и синим бисером шаль, качает золотыми серьгами, сияет спелыми губами и говорит:
— Главное в жизни женщины — семья и дети. Вот отрожалась, вырастила детей — и можно заняться делом.
— А вы — каким? — спросила я.
— Я — нефтью, — скромно, коротко, даже кротко ответила она и улыбнулась.
В черных глазах — именно так, не карих, черных — блеснуло. Кажется, ее позабавил мой вопрос.
Еще была большая черноволосая, с густо нарисованными бровями переводчица, Аэлита — почему у артистических женщин, поэтесс, литературоведок и музыкантш, такие необычные имена?
И юная, длинноногая, тонкая красавица с прямым носом, веками, обсыпанными серым порошком, с бешеным маникюром и покрашенными в нереальный серо-голубой волосами. Космическая девушка, ошеломительно современная. Вот у кого губы накрашены помадой совсем другого розового оттенка, да еще и не помадой в пластмассовом футляре, но особой штукой — продолговатая прозрачная коробочка, из которой вынимаешь кисточку…
Была ли Лиза такой? Будет ли эта фея такой, как Лиза?
А я?
Сверкающие бокалы, прихотливо свернутые салфетки, ряд ножей справа, разнокалиберных вилок слева…
“Здравствуй, Алексей!
27.10.02 г.
Весь мир был буквально захвачен событиями, произошедшими в Москве. Я сейчас нахожусь в Карачаево-Черкесской Республике рядом со станицей Кардоникская. Живем в полевых условиях, поэтому телевизор у нас не у каждого поставлен в палатке. Приходилось бегать в соседние, чтобы узнать о последних новостях. Какое-то время мы все в России жили этими новостями, то и дело задавали себе и каждому вопросы: как это случилось? Почему? Сколько заложников? А террористов? Как же обойтись без жертв? Насколько оправдает себя взятие здания штурмом? Когда же это закончится? Каков итог всех событий? Можно было бы вопросы продолжать до конца листа.
Очень хотелось бы, чтобы такое не повторялось. Все-таки чувствуется, что исламское влияние в мире очень велико, так как происходят подобные вещи. Буквально год назад торговый центр в США, и вот теперь нечто подобное происходит и в нашей стране, в столице. Интересно, а что мы предпримем в таком случае, если американцы объявили исламскому терроризму войну…”
Вспомнилось, как 11 сентября 2001 года мне позвонила подруга и сказала — в голосе прыгал ужас:
— Надо уничтожить всех этих… исламистов.
А солдат продолжал:
“Тут ислам, может, и ни при чем, но ведущую роль в терроризме занимают люди, какими-то отношениями с ним связанные.
А в Чечне сейчас напряженка. Опять федеральные войска стали опасаться по поводу нового чеченского правительства. МВД чеченское многим ветеранам еще первой чеченской кампании напоминает 96-й год, когда все права по наведению правопорядка в Чечне отдали во власть местного чеченского народа. Произошло то, что в 99-м году федеральные войска вновь вынуждены были наводить порядок, прореживая бандитов, и усмирять территорию. Сегодня местная чеченская милиция вновь ищет, как бы перевесить. Даже правительство настаивает, чтобы милиции выдали гранатометы. Зачем такое грозное оружие чеченскому милиционеру?..
Еще я уже давно обдумываю свои действия и решил, что лучше попробовать себя в медицине. Правда вот, трудно будет, может, даже в два раза или в три, тем не менее медицинское образование всегда было престижным — всегда приветствовалось. Уверенность, что я поступлю, у меня не так уж велика, где-то на данный момент тридцать процентов. Но на этом поприще хочу испытать себя...”
— В Советском Союзе было главное, чего нет сейчас, — говорил восточный поэт, сидя во главе стола, и подсолнух кивал ему, а остальные внимали без движения. — Общее информационное пространство. Мы переводили вас, вы — нас. Тюркский язык и есть мировой язык, тут правильно сказала Аэлита. Но в контекст общемировой культуры мы входили все-таки через русский язык! И преемственность культурной традиции не должна прерваться.
Я рассматривала герб на тарелках, неуловимо напоминающий элементы орнамента на ковре, что висел на стене. Космическая девушка сидела рядом и позвякивала вилкой и ножом, разрезая причудливую тюркскую снедь.
И образ тревожной русской женщины в облезших мехах, и лукавой сияющей суламиты, что “отрожалась” и занимается нефтью, — и Константин…
Серая громада старинного храма, без росписей, что делает его безличным, индустриальным, грозным, неприютным. Кажется, дьячок-чтец, который шепелявит, и гундосящий батюшка, и хор неблагозвучных голосов, возносящих молитву, — постороннее, мелкое и случайное в храме.
И прихожанки в пальто с облезлыми воротниками, в беретах, и прихожане со спутанными бородами, и несколько освещенных теплым сиянием свечей открытых, круглых, румяных детских личиков — все исчезнет точно так же, как поколения молящихся, минует почти бесследно…
Такие женщины, как я, приходя в православие, становятся фанатичками, приходскими ведьмами, под старость зловредными бабами-ягами, избирающими себе один из подсвечников в храме местом благочестивых подвигов вплоть до второго пришествия Спасителя.
Такие, как я, рычат на молодых, румяных, как яблочки, женщин и девиц, зашедших в храм поставить свечку в джинсах и с непокрытой головой. Поджимают бледные губы, когда в пост кто-нибудь ест скоромное.
У таких, как я, красный кончик носа и заплаканные глаза. И на крупных рыхлых носах у нас — бородавки с тремя длинными седыми волосками.
Парень в черной куртке-бомбере пировал в полупустом вагоне метро. Его ужин был незамысловат и словно списан с рекламного ролика: вылущил чипсы из пакетика, глотнул пепси, обстоятельно закрыл бутылку, картинным жестом, словно оружие, развернул шоколадку “Баунти” и заточил ее, погрузившись с головой в “Спорт-экспресс”. Под бомбером проглядывала черная майка с оранжевой надписью “goth.ru”. Что будет, если сейчас кликнуть на этот баннер, проползла мысль, — расслабленно, медленно, как поезд дальнего следования на подступах к столице.
Рядом читали роман “Эксклюзивный мачо”, через двери кемарил старик в обтрепанной куртке, сбитых башмаках, словно позаимствованных из постановки пьесы Горького “На дне”, и в черной трикотажной шапке петушком, надвинутой на самые глаза.
В вагоне колыхались запахи прелой человеческой плоти, мочи, они смешивались с ароматом дорогих тонких духов, от чего было тошно вдвойне.
Парень управился с “райским наслаждением”; не отрываясь от газеты, кинул в огромный красный рот пару подушечек жвачки и задвигал челюстями с сосредоточенным видом.
Синаксарь: Христос, “отойдя на вержение камня (Лк. 22: 41), помолился три раза, говоря: Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя (Мф. 26: 42). И еще: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия (Мф. 26: 39). Это говорил Он и по человеческой природе, и вместе с тем искусно обходя диавола, чтобы тот, считая и Его (простым) человеком из-за того, что Он может бояться смерти, не остановил (совершающегося) на кресте таинства”.
Ксанфопул полагает, значит, что эта фраза до некоторой степени была уловкой… Ведь остановить совершающееся — значило помешать искуплению…
Редакция крупной газеты уязвила мое бедное хромоногое воображение. На диване под огромным клетчатым пледом лежал выпускающий редактор и ответственный секретарь, един в двух лицах, мужик лет сорока, со светлыми длинными волосами и в рубашке, верхние две пуговицы которой были расстегнуты. Вокруг него сидели девицы разного возраста. Пушистая в голубом свитере, стриженая, в короткой юбке с массивным золотистым сердечком на шее, рыжая, нога на ногу, ела салат из пластикового корытца. Выпускающий редактор и ответственный секретарь скучали. На столе стояли рюмки. Они поднимались и ставились уже множество раз, судя по обилию красных липких окружностей на оргстекле.
