Евсей Цейтлин - Долгие беседы в ожидании счастливой смерти
Олицетворение странной этой концепции: романы Семена Бабаевского «Кавалер Золотой Звезды», фильм Ивана Пырьева «Кубанские казаки», пьесы Анатолия Софронова… «Мастера культуры» создавали «потемкинские деревни». А их награждали за это Сталинскими премиями; на них призывали равняться; их — то с укоризной, то с угрозой — противопоставляли другим художникам, которые «очерняли социалистическую действительность».
_____________________
Пересмотрел свои предыдущие записи. Как много в них — о страхах й! Так много, что его можно счесть паникером или того больше — человеком с больной психикой. Не мое дело — оправдывать или осуждать героя книги. Но страхи… Что ж, страхи-то как раз были реальными!
_____________________
…отклики ведущих газет и журналов Литвы на статью й. Откликов — около полутора десятков. й аккуратно их сохранил. Идет тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год…
_____________________
«Критик Йосаде выступил со статьей «Плоды «метода» бесконфликтности», в которой по существу повел атаку на основы принципа партийности в литературе, против партийного руководства литературой».
Это августовский номер журнала «Коммунист». Конечно, здесь взвешено каждое слово. Материалы «Коммуниста» штудируют на политзанятиях, их воспринимают как подсказку, как руководящее указание — в том числе и органы госбезопасности.
_____________________
…другие публикации — все то же, то же: «идейно вредная путаница», «отход от принципа партийности», «самореклама», «статья, печально прославившаяся», «вульгарная», «ненаучная»…
Уровень дискуссии демонстрирует «Теса» (передовая статья «За боевую литературную критику», 13 августа). Газета «остроумно» оспаривает тезис й о том, что «идти путем бесконфликтности рецензента толкают объективные обстоятельства». Если б это соответствовало истине, замечает «Теса», «за каждое малейшее заблуждение критика бы били. Значит, Йосаде уже избили бы так, что… Между тем он жив, здоров и даже пишет новые статьи».
й показалось: последнее было сказано с недоумением.
_____________________
Он был совсем один. Даже руководители Союза писателй Литвы и «Пяргале», доброжелательно относившиеся к й, должны были «отмежеваться» от него, «заклеймить». Если они делали это недостаточно резко, то получали выговор:
«Вместо того, чтобы сказать, что эта статья (…) является политически вредной, руководители наших писателей, словно извиняясь перед автором, говорят о том, что, мол, статья, поднимая некоторые правильные положения, недостаточно ясна». («Советская Литва», 15 августа).
_____________________
…й многое сказал эзоповым языком. Но проработчики точно почувствовали живой нерв его статьи. Автор не просто отбрасывает розовые очки для писателя, иронизирует над персонажами, которые трудятся «от души», на работу идут «твердой поступью»… Он — против отношения к литературе как к части социалистического хозяйства, когда исполнители рапортуют о «больших успехах», обещают новый «подъем»… й не зря ставит эти слова в кавычки.
_____________________
Лексика статьи й кажется сегодня архаичной. Зато ее пафос заставил меня открыть томик Оруэлла — эссе о литературе в тоталитарном обществе:
«Воображение — и даже, насколько возможно, сознание — будет исключено из процесса писания. Бюрократы станут планировать книги по основным показателям, а сами книги — проходить через столько инстанций, что в конце концов сохранят не больше от оригинального произведения, чем сходящий с конвейера «форд».
_____________________
Я не хочу преувеличивать: й не был первым, кто в пятидесятые годы выступил против «теории бесконфликтности» в литературе. Статьи В.Померанцева, М.Щеглова, Ф.Абрамова… Но они — в московских журналах. й был первым в Литве! Одну из своих рецензий (на сборник рассказов А.Баужи «Светлый путь») он тоже назвал почти программно — «За красоту без прикрас!» В то время это звучало как вызов.
_____________________
Травля й прекратилась внезапно. Дело было, конечно, не в нем.
В ЦК КПСС решили: «потемкинские деревни» не должны походить на сказку; ложь выглядит убедительнее, если в ней есть толика правды. Защитников «теории бесконфликтности» в литературе «поправили», одернули. Разумется, они остались в рядах «активных бойцов партии».
_____________________
Для меня в этой истории важнее всего вопрос: почему? Да! Почему й начал эту — с самого начала неравную для себя — борьбу?
Есть два ответа. Первый очевиден: отстаивая достоинство искусства, й отстаивал свое писательское, человеческое достоинство.
Второй довод приходит на ум не сразу. Однако сейчас он кажется мне бесспорным. Решившись сказать «король-то голый!», й хотел убить собственные страхи…
Зеркало
Сила духа. И — слабость. Многие годы й развивает в себе первое, подавляет второе. Но он не видит себя со стороны. Может быть, наши беседы — зеркало этих процессов? Одновременно — это и зеркало его прощания с жизнью.
_______________________
У него по-своему прекрасная память. Совсем не старческая. Зоркая — не только на вчерашнее, но и на сегодняшнее.
Лучше всего помнит удовольствия. Вот почему так часто всплывают в наших разговорах женские профили. Вот почему то и дело возвращается к своей работе («главная радость сегодня»). Хорошо помнит обиды (так или иначе — это лишение жизненного удовольствия). Все остальное — в зависимости от обстоятельств.
___________________________
Несмотря на огромную самодисциплину й, его сознание, как у большинства людей, неустойчиво. Текуче. Отсутствие стержня. Скачки. В течение нескольких минут: от одной темы к другой. От Ницше до…гречневой каши («раньше терпеть не мог, а теперь вдруг полюбил»).
___________________________
Об одном и том же й вспоминает в разное время по-разному. Чаще всего по-другому видит видит не факты, не поступки — мотивы. Иногда — последствия поступков. Вот, к примеру, история с Евой (любовницей отца, которая стала потом и любовницей й). Обычно й вспоминает об этом, как бы чуть недоумевая. Но в письме к сестре Башеве, а потом и в разговоре со мной говорит:
— Я благодарен судьбе за этот случай
Почему? Вряд ли бы иначе уехал из городка. И, наверное, не стал бы писателем.
_________________________
Наивное убеждение: человек един в своих устремлениях, в сокровенной своей сущности. Но передо мной человеческая жизнь, которая распадается, дробится на жизни другие — не схожие между собой. Столкнувшись с этим феноменом, й ошеломлен. Сестра Башева вернула его письма, отправленные им когда-то — во время войны — ей, в Израиль.
— Никогда бы не подумал, что это писал я, — говорит й жене. — Ни за что бы себя не узнал. Нет, нет, это не я!
________________________
14 сентября 92 г. Два года й твердит мне: в его бедах так или иначе виноваты антисемитские кампании сороковых-пятидесятых годов.
Что ж, логично. Политика государственной ненависти, государственного антисемитизма сломала судьбы и души миллионов. Судьба й, считаю я, в этом отношении показательна. Впрочем, показательна не более и не менее, чем судьбы других еврейских писателей
И вот я хочу написать эссе, где собираюсь проследить этапы этого насилия над личностью, которое переходит потом в саморазрушение таланта.
Вечером рассказываю й план своего эссе. Его реакция неожиданна. Он опровергает…самого себя:
— То, что случилось со мной, трагично, но я не воспринимал это как антисемитизм.
Сначала — недолго — спорю. Потом молчу. Хотя могу напомнить й его собственные слова, свидетельствующие об обратном. Его аргументы сейчас так легко опровергнуть.
— …Разве это был антисемитизм? — убеждает меня й. — В те страшные годы почти все крупные литовские писатели поддерживали меня… Шимкус, Балтушис, Венцлова, Цвирка, Тильвитис… Я чувствовал их теплые взгляды, которые резко диссонировали с тем, что писали газеты. И не только взгляды. Как раз в разгар «дела врачей» меня вызвал к себе Балтушис — в ту пору мой шеф, главный редактор журнала «Пяргале»: «Слушай, Йосаде, тебе надо сейчас поехать в Ялту. Вот путевка в дом творчества на два месяца, потом сможешь остаться там еще».
Обнаружив в прошлом интересные факты, й, как всегда, оживляется:
— Учтите, это было не только со мной. Я знаю еврейских журналистов, которые, на первый взгляд, серьезно пострадали в период «борьбы с космополитами». На первый взгляд… В сорок восьмом году с ними, если не ошибаюсь, беседовал сам Шумаускас (в то время — заместитель председателя совета министров Литвы). Разумеется, беседовал с каждым наедине. Схема разговора была все той же: «Уезжай из Каунаса в Шяуляй… Дадим квартиру… Дадим работу». А формально «еврея-космополита» убирали из партийной печати. И рапортовали об этом в Москву.
