Луиджи Пиранделло - Записки кинооператора Серафино Губбьо
Симон Пау представил его сенатору Земе, который от возмущения удрал. Всем стало смешно. Но Симон Пау с самым серьезным видом продолжал знакомить его с актерами и актрисами, подводил его к режиссерам, обрывками рассказывая всем и каждому историю своего приятеля и объясняя, почему после скандального столкновения с механическим пианино он дал зарок никогда не прикасаться к скрипке. Под конец, совсем разгорячившись, Симон Пау воскликнул:
— Но сегодня, господа, он будет играть! Будет! Сегодня падут колдовские чары! Он дал мне слово, что сыграет! Но не вам, господа! Вы будете держаться в стороне. Он пообещал, что сыграет тигрице! Да-да, тигрице! Его желание свято для нас! Уж наверное, неспроста он так решил! Пойдемте, все пойдемте… Будем держаться поодаль… Он приблизится к клетке и будет играть.
Поднялись крики, смех, раздались аплодисменты, и все, увлеченные происходящим и подгоняемые живейшим любопытством, двинулись за Симоном Пау, который вел под руку своего приятеля, вернее, тянул его за собой; актеры за его спиной давали Симону Пау указания, куда следовало идти, чтобы попасть в зверинец. Как только показались первые клетки, он скомандовал всем остановиться и замолкнуть, а человека со скрипкой подтолкнул вперед.
Отовсюду — со строек, со складов — на шум сбежались рабочие, машинисты, наладчики, всем хотелось хотя бы издалека, из-за спин, посмотреть на происходящее.
Тигрица метнулась назад, в глубину клетки; выгнула спину, насторожилась, оскалила клыки и выпустила когти — она была готова к нападению. Ужасающее зрелище. Человек со скрипкой посмотрел на нее растерянно, сжался еще больше и, как затравленный, обернулся, ища глазами Симона Пау.
— Играй! — крикнул ему тот. — Не бойся! Играй! Она поймет!
Тогда с каким-то невероятным усилием, словно избавляясь от зловещих колдовских чар, человек вскинул голову, встряхнул ею и швырнул в сторону бесформенную шляпу; пригладил рукой растрепанные волосы, потом вынул из старого, некогда зеленого футляра скрипку, отшвырнув футляр туда же, куда отправилась шляпа.
Пока он настраивал скрипку, кто-то из рабочих отпустил в его адрес сальное словцо, послышался смех, едкие комментарии; но едва раздались первые звуки, наступила мертвая тишина. Эти первые звуки были какие-то несмелые, дрожащие, они спотыкались, словно его до боли ранило прикосновение к инструменту, которого он давно не держал в руках. Но потом, преодолев нерешительность и пересиливая дрожь, превозмогая болезненные ощущения, он несколько раз взмахнул смычком, энергично провел им по струнам, и, словно заметавшись в силках, понеслись, забились мучительные, задыхающиеся звуки, рожденные из странного сочетания отрывистых, глухих и визжащих нот. Звуки неслись, накапливались, сматывались в тугой растущий комок, а какая-то одна строптивая нотка ни за что не хотела влезать в него, словно ей хотелось подольше продержаться на свободе, глотнуть воздуха, дабы не захлебнуться в море рыдающих звуков. Наконец она оторвалась от остальных, распрямилась и, отряхнувшись от смертельной муки, развилась в светлую, глубокую, непередаваемо нежную мелодию, в которой едва уловимой дрожью вибрировала бесконечная, неутихающая боль: мы были потрясены, а на лице Симона Пау заблестели слезы. Вскинув руки, он приказал толпе молчать, дабы ничто, ни один посторонний звук не потревожил тишину, в которой чудесный, нелепый оборванец слушал свою обретающую голос душу.
Продолжалось это недолго. Опустошенный, уронив бессильно руки, в которых вяло болтались смычок и скрипка, человек повернулся к нам. Его лицо, мокрое от слез, было неузнаваемым. Он прошептал:
— Ну вот…
Взорвались оглушительные аплодисменты. Его подняли и понесли на руках. Потом отвели в ближайший трактир, и там, несмотря на просьбы, уговоры, угрозы Симона Пау, он безобразно напился.
Полак локти кусал от досады, что не подумал сразу послать меня за кинокамерой, чтобы заснять на пленку сцену «сонаты к тигрице».
Как он все хорошо понимает, этот Коко Полак! Я не смог ответить ему должным образом, потому что вспоминал взгляд мадам Несторофф, которая в течение всей сцены не могла оторвать глаз от скрипача, глядя на него в какой-то экстатической оторопи.
ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ
I
У меня не осталось сомнений: она знает о нашей дружбе с Джорджо Мирелли. Ей известно и то, что Альдо Нути вскоре появится здесь.
Сведения эти, бесспорно, доставил Карло Ферро.
Но возможно ли, чтобы никто не вспомнил о том, что было между ней и Джорджо? И разве не следовало немедленно прекратить всяческие сношения с Нути? Исподволь и с недюжинным рвением потакал всему этому Коко Полак — он дружен с Нути, и Нути сразу обратился к нему за помощью. Поговаривают, будто Полак провернул удачную сделку: уговорил перепродать на самых выгодных условиях десять акций «Космографа», принадлежавших молодому человеку по фамилии Флечча, одному из тех, кто подвизается на кинофабрике в качестве «актера-любителя». Это похоже на правду, ибо Флечча уже который день ходит по фабрике и жалуется всем, что ему надоел Рим и надо бы махнуть в Париж.
Подобные молодые люди, а таких тут большинство, околачиваются на кинофабрике ради связи — либо уже состоявшейся, либо намечающейся — с какой-нибудь молодой актрисой; многие из них исчезают, если дельце не выгорело либо дружба стала им в тягость… Дружба — это мягко сказано. К счастью, словам несвойственно краснеть.
Ну вот, например: молодая актриса, исполняющая роль divette, певички, или танцовщицы, в платье с глубоким декольте бежит по дощатым настилам, то и дело останавливаясь пощебетать с кем-нибудь; пышная грудь на виду у всех; за актрисой следует молодой человек, ее друг, с коробочкой пудры и пуховкой в руках. Время от времени он проводит пуховкой по ее рукам, затылку, шее; он счастлив и горд, что ему доверена эта работа. Сколько раз я был свидетелем того, как Джиджетто Флечча бегает с пудреницей за малышкой Згрелли! Около месяца тому назад он с ней порвал. Стажировка успешно завершена, он едет в Париж.
Так что неудивительно, что Нути, богач и актер-любитель, спешит занять освободившееся место. Возможно, не всем известна либо позабыта драма его отношений с Несторофф.
Как же все-таки я порой наивен! Кто может спустя год вообще помнить о чем-либо? Разве в безумном круговороте городской жизни есть время о чем-нибудь помнить, будь то человек, великое деяние или просто происшествие? Вы, Дуччелла и бабушка Роза, в своем деревенском одиночестве можете помнить! А тут, если даже кто-то и вспомнит, что вышла драма, — подумаешь, мало ли драм бывает на свете! Круговорот жизни ни на миг не оставляет человека в покое. И никому не представляется уместным вмешаться в эту историю, дабы пресечь последствия появления Альдо Нути на кинофабрике. Какие еще последствия? Стычка с Карло Ферро, что ли? Но этого типа, Ферро, здесь все недолюбливают, не столько из-за его заносчивости, сколько из-за связи с Несторофф. Если стычка произойдет, то для посторонних глаз это только услада; что же до тех, кто должен заботиться о порядке, они, видимо, надеются воспользоваться этим предлогом, чтобы уволить Карло Ферро, а заодно и Несторофф — хотя ей и покровительствует кавалер Боргалли, она для всех здесь обуза. Или, может, надеются, что мадам Несторофф сама покинет киностудию, дабы избежать встречи с Нути?
Сомнений нет, именно ради этой цели Полак сделал все возможное, чтобы Нути приехал. Никому ничего не говоря, он устроил все так, чтобы Нути, если Боргалли, вопреки ожиданиям, встанет на защиту Несторофф, обзавелся по неслыханной цене акциями Джиджетто Флеччи и правом замены последнего в качестве актера.
Кого в конечном счете волнует, с какими намерениями приезжает сюда Нути? Предсказывают разве что стычку с Карло Ферро, ведь Карло Ферро у всех на виду, вот он, здесь, рядом, к нему можно прикоснуться. Трудно представить, чтобы между Карло Ферро и Несторофф кто-то мог втиснуться.
— Ты?! — воскликнули бы все, заговори я с ними об этом.
Я? Да вы шутите. Человек, которого вы не видите, к которому не можете прикоснуться. Словом, призрак, как в сказке.
Едва двое попытаются сойтись друг с другом, как этот призрак встанет между ними. Так уже было после самоубийства Джорджо Мирелли. Призрак заставил их в ужасе разбежаться в разные стороны. Прекрасный кинематографический прием — с вашей точки зрения, но не с точки зрения Альдо Нути. Как может он сейчас надеяться вновь сойтись с этой женщиной? Трудно представить, чтобы он забыл про призрак. Однако он, наверное, узнал, что у Несторофф появился другой мужчина. И это придает ему смелости вновь попытаться завоевать ее. Вероятно, он думает, что этот мужчина мощью своего тела заслонит от него призрак, увлекая его в ощутимую борьбу, один на один. Может быть, Нути даже сделает вид, будто ввязывается в эту борьбу ради призрака, ибо Варя Несторофф, приблизив к себе другого мужчину, дала ясно понять, что забыла о «бедном покойнике».
