Фумико Энти - Пологий склон
По настоянию госпожи Соноды Юми отправилась в резиденцию господина Сиракавы в надежде получить выгодное место и обучиться хорошим манерам. И только теперь она узнала, что стала жертвой тайного сговора, но верить в это отказывалась. Сиракава, конечно, пообещал взять всю заботу о новой пассии на себя, удочерить ее так же, как Сугэ, и все-таки Юми сомневалась, что ее отец пошел на столь позорную сделку. Бедняжка страшилась встречи с родителями. Как она посмотрит батюшке в глаза, как выдержит его жалобы и упреки? Мысль об этом, призналась она Сугэ, приводит ее в такое отчаяние, что впору ей бежать куда глаза глядят.
Омытое слезами, полыхавшее от волнения лицо Юми с густыми темными бровями казалось Сугэ ликом прекрасного юноши. И лик этот был чудесен в сиянии бесхитростной первозданной красоты.
Зло, причиненное Сугэ, было непоправимо, а боль от обиды и унижения не затихнет никогда. Но в ту минуту она ощущала лишь глубокую печаль, печаль без примеси ненависти и злобы. Ее сердце смягчилось в приливе любви и сочувствия к страдающему существу.
Благотворительный базар прошел в тот день весьма успешно. В сумерках Томо и Эцуко возвращались домой. Сиракава также присутствовал на мероприятии в качестве почетного гостя. Он решил задержаться в клубе на некоторое время.
По приказу хозяина Томо привезла домой сладости, мандзю[31], кошельки и сумочки домочадцам в подарок.
Сбросив неудобное платье и облачившись в шелковое кимоно шафранового цвета и просторную накидку, Эцуко прибежала в комнату Сугэ, чтобы поделиться новостями. Захлебываясь от восторга, девочка стала подробно рассказывать о благотворительном базаре, о чайной церемонии. Она ведь готовила чай для самой императрицы!
– Мне кажется, ее можно назвать хорошенькой. Ой, ты знаешь, она похожа на нашу Юми. – Эти слова вырвались у Эцуко непроизвольно. Испуганно прижав руку к губам и втянув голову в плечи, она с опаской оглянулась.
О, что было бы, если бы мать услышала столь кощунственное сравнение! Томо была очень строгой матерью и суровой наставницей. Неудивительно, что лишь в обществе Сугэ или других служанок Эцуко могла быть самой собой: веселой, открытой, озорной девочкой.
Сугэ души не чаяла в хозяйской дочке, ее всегда трогали и умиляли непосредственность, искренность и доброта Эцуко, которая отнюдь не была обездоленным ребенком – мать заботилась о ней, укладывала волосы в сложные прически, покупала милые безделушки и украшения. Надо признать, Томо безнадежно разбаловала дочку. Но время от времени Сугэ испытывала острую жалость к этой капризной куколке. Эцуко жила в постоянном страхе: как бы не сказать лишнего, как бы не совершить какую-нибудь оплошность перед родителями. Такое поведение совершенно несвойственно детям.
– Барышня Эцуко, вам нравится Юми?
– Да, да! Очень!
– И, судя по всему, больше, чем я?
– О нет! Ты лучше… Хотя не знаю… Вы мне обе очень нравитесь. – Эцуко озадаченно тряхнула головой.
Немного разочарованная, Сугэ вопросительно взглянула на нее, но тут же забыла о своей глупой досаде, покоренная простодушной прямотой девочки. Играя с Эцуко, она словно окуналась в волшебный родник. Ей казалось, что она вновь становится легкой, светлой, беззаботной, как дитя.
Ночью Сугэ неожиданно прибежала в комнату Томо: хозяин велел жене срочно прийти к нему.
Томо задрожала, как в ознобе, сердце ушло в пятки. Что могло произойти? Как была, в ночном кимоно, она бросилась к мужу…
Провожая жену и дочку из клуба Рокумэйкан, Сиракава был настроен весьма благодушно, велел купить и отвезти домочадцам гостинцы. Вернулся он домой ближе к ночи и был явно не в своей тарелке.
Томо уже давно привыкла к таким резким перепадам настроения супруга, но каждый раз ей стоило большого труда оставаться спокойной и не терять самообладания. Многолетний опыт научил ее распознавать все оттенки эмоционального состояния Сиракавы. Крайнюю степень его неистовой злости и раздражения она легко определяла по некоторым внешним признакам: ясный ледяной взгляд, синяя пульсирующая жилка на виске, застывшие скрюченные пальцы рук. В такие минуты Сиракава избегал общества наложницы и вызывал к себе жену. Он брюзжал, требовал предоставить ему подробный отчет о ведении хозяйства, о всех крупных и мелких тратах, скрупулезно изучал финансовые бумаги и счета. Томо пользовалась любой возможностью пообщаться с мужем – время от времени появлялись проблемы, решение которых требовало совместных действий и усилий. Но каждый раз ее ждало разочарование: Сиракава просто срывал на ней свою злобу.
Томо неохотно раздвинула сёдзи и вошла в спальню мужа. Две постели уже были приготовлены на ночь. Томо впала в уныние. Она вдруг ощутила себя младшим бухгалтером, которого вызвали с отчетом к начальству.
Хозяин был на грани срыва, она почувствовала это сразу, как только перешагнула порог. «Неудачный момент, – подумала Томо, – но с мужем поговорить необходимо».
Три дня назад на имя госпожи Сиракавы пришло письмо от отца Юми. Белая тонкая бумага, изящный каллиграфический почерк, вежливые вопросы о здоровье семьи. И наконец, самое главное: не считает ли госпожа Сиракава, что половина вины за несчастье, случившееся с его бедной девочкой, лежит на ней? Зачем господин Сиракава обесчестил Юми, если у него есть и жена, и любовница? Спору нет, Сиракава – человек, облеченный властью, хозяин. Но лишить невинности юную девушку без позволения ее отца… Это переходит все границы! Как бы то ни было, девственность не вернуть. Что намеревается предпринять насильник?
Отец Юми сообщал, что в скором времени посетит господина Сиракаву с целью узнать его мнение по существу вопроса.
Обороты письма носили льстивый и одновременно агрессивный характер.
От госпожи Соноды Томо уже знала, что отец Юми не только догадывался о том, что ждет его дочь в доме Сиракавы, но тайно мечтал о таком повороте событий. Напыщенное послание вызвало у нее усмешку. Праведный гнев убитого горем отца? Ничего подобного! Расчетливый делец уже мысленно перебирал звонкие монеты, которые потекут к нему рекой и обеспечат безбедное существование, как только его маленькая дочка станет наложницей влиятельного чиновника. А письмо это – просто дань самурайским традициям, формальный жест пожилого человека, пытающегося сохранить хорошую мину при плохой игре.
Сетования изворотливого папаши Юми ничем не напоминали бесхитростного горя матери Сугэ. Томо с легкостью читала между строк: каждый идеально начертанный знак источал алчность, каждая ловко сформулированная фраза сочилась низменной подлостью. Уронив письмо на колени, она долго сидела совершенно неподвижно. Губы ее кривились в презрительной усмешке…
Когда она вошла в спальню мужа, тот уже успел переодеться в ночное кимоно и сидел за небольшим письменным столом из красного дерева. Свет от лампы падал на стопку служебных документов, которые Сиракава просматривал, делая пометки и исправления красными чернилами.
– Почему бы тебе не переодеться? – раздраженно спросил он, бросив на жену хмурый взгляд.
Без единого слова Томо развернулась и удалилась в свою комнату.
В ночной тишине были отчетливо слышны все звуки.
Сиракава навострил ухо: должно быть, Томо развязывает оби из плотного шелка… Он отложил в сторону кисточку для письма.
Однообразный, унылый шорох нарастал, обретал гулкий отзвук сизых волн зимнего моря. Они наползали, обрушивались на мужчину, и их упорное, монотонное гипнотическое воздействие приводило его в состояние транса. Перед затуманенным взором проносились давно забытые видения и неясные, полустертые картины прошлого. Почти двадцать лет назад он женился на этой женщине. И вот неожиданно звуки ее шагов, шорох одежды вызвали в его памяти виды горных рек в глуши Кюсю и заснеженных равнин на северо-востоке Хонсю, куда он приезжал с новобрачной по служебным делам.
Как невозможно убежать от собственной тени, так и он, Сиракава, никогда не сможет убежать, избавиться от собственной жены. Пройдут годы, она будет медленно стареть в стенах этого дома и все больше напоминать фамильное привидение. А потом уйдет из этого мира…
Способность воспринимать, впитывать окружающую действительность обострилась у него до предела. Он чувствовал, как сквозь стены, по воздуху струится поток болезненного страстного вожделения и ледяными струями обвивается вокруг его тела. Эта темная телесная алчность Томо не была похожа на светлую любовь, на жертвенную преданность, которые она щедро дарила ему раньше.
В Сиракаве всколыхнулось чувство, похожее на ненависть. Он не мог относиться к жене так же, как к своим наложницам. Томо казалась ему опасным, грозным противником, врагом, затаившимся в неприступной крепости.
Обычно Сиракава держался с Томо холодно, с равнодушной жестокостью и надменностью. Но нынче он был слаб душой и телом и с радостью бы отказался от своих привычек. Ему захотелось спокойно посидеть, поговорить с женой, как это бывало в дни их молодости.
