Николас Блинкоу - Наркосвященник
Тони стоял с открытым ртом. Скорее всего, от неожиданности, но со стороны опять же могло показаться, будто на него снизошла благодать.
Юсуф ожидал на интервью какого-то парня из Рамаллы, но было похоже, что тот передумал. София и Шади сидели в основной студии. До начала ее программы оставалось еще десять минут.
– Кого он ждет? – спросил Шади. – Кого-то с музыкального фестиваля?
– Одного из организаторов, – кивнула София. – Тот сказал, что хочет перепроверить все детали программы. Юсуф предложил ему переслать их по электронной почте. Но он ответил, что его не затруднит зайти.
– Так и сказал? То есть ему не составляет труда отмахать через пустыню в Вифлеем. Ты понимаешь, о чем это говорит?
София начала догадываться, что этот человек собирался сделать какое-то заявление насчет Сухи Арафат. Наверное, ее поход по магазинам уже закончен, и теперь она могла бы выкроить время для посещения церемонии закрытия фестиваля. София уже собиралась посплетничать на эту тему с Шади, но тут дверь радиостудии отворилась и вошла их старая учительница, сестра Хильда.
– Шади, не оглядывайся, – предупредила София.
– А что там? – Он все-таки не удержался и обернулся. Когда Шади увидел сестру Хильду, у него перехватило дыхание.
Сестра Хильда мало изменилась с тех пор, как Шади и София посещали у нее уроки французской литературы. Вообще-то она была швейцаркой немецких корней, с итальянским примесом. Что в ней имелось французского, понять было трудно, это как-то слабо проявилось. Посмотрев в ее темно-карие глаза, залегшие в засаде под черными звеньями бровей, сразу хотелось каяться в грехах, которых не совершал.
Застенчивая от природы, она была вынуждена контролировать свое состояние при помощи строгого режима злобной мелочности. Это работало до тех пор, пока внезапная страсть не возвращала ей застенчивость с краской смущения и заиканием.
– Чего ей надо? – прошептал Шади краем рта, в стиле чревовещателя, так, чтобы сестра Хильда не видела движения его губ.
Монахиня все медлила в проходе, вцепившись мертвой хваткой в свою сумку с надписью "Pan Am". Она хотела наверняка убедиться в добропорядочности присутствующей здесь компании.
– Может, ей надо переписать какую-нибудь пленку? – предположила София.
Сестра Хильда была удовлетворена тем, что радиостудия не поднесла ей никаких сюрпризов. Толкнув дверь в комнату, где сидела София, она воскликнула:
– Шади, малыш! Сколько же я тебя не видела, дорогой?
Он совершенно четко мог назвать точную дату, но все-таки сказал:
– Не знаю. Пару лет?
– Никак не меньше, милый. Да, тогда ты не был таким взрослым мужчиной, как теперь.
София решила, что лучше не вмешиваться. Она была готова пожертвовать Шади, раз уж это так необходимо, и сказала:
– Простите, сейчас начинается моя программа. Может, вы поговорите в коридоре?
Сестра Хильда наклонила голову, порылась в своей панамериканской сумочке и вытащила оттуда кассету.
– Я пришла, чтобы переписать вот это, – объяснила она. – Шади, дорогой, ты поможешь мне?
В свое время сестра Хильда не могла поверить своему счастью, когда впервые увидела аппарат для копирования пленок. Это случилось шесть месяцев назад, и с тех пор монашка неизменно являлась раз в десять дней. Кассеты были частью неформальной библиотеки, имевшейся у монахинь еще в те времена, когда София ходила в школу. Это были религиозные песнопения, в основном пение разных священников. Сестра Хильда организовывала в школе концерты, и если становилось известно, что у какого-нибудь заезжего священника хороший голос, его уговаривали сделать запись вместе с хором. У сестры Хильды имелись микрофоны и старенький четырехдорожечный аппарат. За время работы на радиостанции София обнаружила, что подобные записи были не только местным вифлеемским бзиком. Сестра Хильда входила в международную группу обмена.
Шади с ошеломленным видом шел за монахиней. Сестра Хильда пропустила его вперед и похлопала по спине. Рука у этой крепкой женщины была тяжелой. Она подтолкнула его сначала к кухонному шкафчику, где хранились кассеты, чтобы он взял оттуда пленки "Макселл", и лишь затем направилась к копировальному аппарату.
София отвлеклась от сестры Хильды и даже вовсе позабыла о ней. Ее программа пользовалась успехом, люди все-таки, несмотря ни на что, хотели слушать предлагаемую ею музыку. Они, конечно, могли врать ей в лицо и злословить у нее за спиной, но она делала то, что ей нравится, и ставила музыку из своей коллекции. Сегодня она начала с песни Эдит Пиаф "Legitane et la fille"[19], потом шла Нина Симон «Love Is the Colour Of My True Love's Hair»[20], а затем, хотя и выбиваясь из заданного ритма, еще одна песня Симон под названием «Four Women»[21]. Когда София наконец решила продолжить именно эту линию и завела «МС Solaar», ей вспомнился Парижский университет и один из сыновей Фаруза, Зиад Рахабани. Следующей записью был «Air», специально подлиннее, чтобы хватило времени выпить кофе и выкурить сигаретку. Когда София увидела сестру Хильду у копировального аппарата, она остолбенела. Монашка, похоже, собиралась записать не одну сотню кассет, исчерпав таким образом ограниченный запас пленок радиостанции. Уже потом, спустя некоторое время, она заметила, что монахиня с кем-то разговаривает, может быть, с Шади. Собеседника сестры Хильды скрывала открытая дверца шкафчика.
Уже почти подойдя к ним вплотную, София поняла, что это отец Дэвид. Он был близок к панике, но кивал головой и все повторял "да, да". Сестра Хильда всегда говорила по-английски с немецким акцентом, что придавало ее словам особую четкость, но зачастую в ущерб точности. Говорила она так быстро, что с трудом можно было уследить за сказанным. Она говорила, не переводя дыхания. При этом она все больше краснела. Дэвид выглядел подавленным. Софии показалось, что он не мог решить, что лучше – попытаться вникнуть в смысл ее речи или просто сбежать. Похоже, он изо всех сил не хотел сознавать очевидного – сестра Хильда запала на него.
София решила, что пора его спасать.
– Вы пришли на интервью? – Она широко улыбнулась и взяла Дэвида за руку.
Во взгляде его отражались замешательство и растерянность:
– Что?
– Я думала, вы опоздаете, но вы как раз вовремя. – Она покрепче сжала его руку и потянула.
Сестра Хильда уже было решила, что приклеила священника к месту, но тот отклеился с легким чмокающим звуком и последовал за Софией в студию.
Спустя несколько минут он уже смог вымолвить "спасибо".
Она взглянула на него и кивнула. Ничего. Потом снова склонилась над стопкой компакт-дисков и стала раскладывать их в порядке проигрывания. Она стояла наготове над пультом, собираясь поставить очередной френч-хаус.
– Вы здесь только вдвоем работаете? – спросил Дэвид.
– Практически, да, – кивнула София. – Только я и Юсуф, но есть еще и несколько добровольцев.
– Как же вы справляетесь?
– Стараемся. Большинство песен такие длинные, что можно поставить и пойти заняться чем-нибудь еще. Одна, например, длится более часа и сейчас настолько популярна, что мы заводим ее почти каждый день. "The Coffee Cup Reader"[22]. – На музыкальном столике как раз стояла чашечка кофе. София вылила его в соусницу, дважды перевернула чашку и затем стала разглядывать осадок на дне.
Засмеявшись, она протянула ее Дэвиду, и он спросил:
– Что-нибудь хорошее?
– Хотите, чтобы я вам прочитала?
Ему следовало бы сначала самому выпить кофе, но София сказала, что это не имеет значения. Она могла бы и так о многом догадаться. Например, что сестра Хильда хотела знать, хорошо ли он поет, и если да, то не может ли она записать его?
Он был удивлен ее интуицией, но все же дополнил:
– Она уже знает, что я умею петь. Слышала, как я пел в церкви, и сказала, что у меня уникальный дар. Теперь она хочет, чтобы я спел на вечере, который она организует, что-то там связанное с музыкальным фестивалем.
София присвистнула. Да, он попал!
– Сестра Хильда как дитя малое, – сказала она. – О ее охоте на священников, которые неплохо поют, ходят легенды.
София думала о том, что Дэвид сам виноват. Если бы он не запел, то ничего бы не случилось. Но за собой вину все-таки тоже чувствовала. Сестра Хильда могла знать, кем был Дэвид, она могла даже пасти его, выжидая момента, когда тот расколется. Софии оставалось только извиниться за свою болтливость. Единственным человеком, которому она рассказала, был Юсуф, так что неудивительно, что все вокруг уже в курсе про Дэвида.
– Только, пожалуйста, не говорите никому о моей исповеди, – сказала она. – Конечно, вы бы и не стали.
И она виновато взглянула на Дэвида. Ей не стоило даже и мысли допускать о том, что Дэвид способен разболтать ее историю. Хоть у него сейчас и кризис, но тайну исповеди это, наверное, не отменяет.
