Элис Сиболд - Почти луна
Я видела, что его мысли текут именно так, как и надеялась. В памяти всплыли часы со стеклянной задней крышкой, что стояли у него на комоде; ребенком я зачарованно следила, как латунные шестеренки крутятся за четырьмя скошенными гранями.
— У мистера Форреста есть друг, агент по недвижимости, — произнес он. — Ведется новая застройка рядом с тем районом, о котором мы с твоей матерью когда-то думали. Неплохие двухэтажные домики, никаких тебе полуэтажей.
— Но…
— Это будет моим подарком.
Он погладил меня по руке.
Я встала и расправила юбку. Переезд из Висконсина был долгим и жарким. Я виновато смотрела на спину отца, который шел к церковному кладбищу и своим внучкам. Мне не хотелось быть такой же, как мать. Не хотелось зависеть от него.
ШЕСТЬ
Не помню, когда Хеймиш наконец проснулся. Пока он спал, я смотрела в темноту, на лимерикские атомные башни и думала об отце.
Ночью, каждый раз в разное время, огни в Лимерике начинали мерцать то зеленым, то красным — один цвет откликался на зов другого. Мы с Натали всегда воображали, что это сигнал бедствия, словно обитатели реактора пленены в его расплавленной сердцевине и под покровом темноты общаются неизвестно с кем вовне.
Когда Хеймиш потянулся ко мне, я почти все забыла: как и почему очутилась там, где очутилась.
— Я верил, что у меня где-то в мире есть сестра-близнец, — прошептал он.
Я тупо уставилась на него, но тяжесть его ладони на моем бедре рывком вернула меня в реальность.
— Это не было бредом, — произнес он. — Я серьезно.
Я медленно поцеловала Хеймиша, словно те детские мечты были истиной, — что нас усыновили, что мы упали с неба, что наши родители на самом деле не наши родители, а голографические проекции, доказательство существования другого мира, в который можно сбежать.
Огни то вспыхивали, то гасли вдалеке, и Хеймиш навалился на меня. Я чувствовала его вес, его дыхание, его упругость. Он потянулся на мою сторону водительского сиденья и дергал за ручку, пока оно не опустилось. Мы молчали. Мы боролись с неудобством рычага переключения передач и руля, но упорство наше было обоюдным и совершенным. Я знала, что мне не покинуть вершины холма, пока мы с Хеймишем оба не будем удовлетворены, каждый в своей пустоте. То был секс решимости и воли, секс подъема на гору, и напряжения, и вычеркивания цели из списка, составленного всего пару мгновений назад. Страсть проистекала из недостатка воздуха и времени и явной недозволенности.
Когда мы достигли места, в которое оба стремились — два лихорадочных пациента в погоне за зудом, — я наполовину провалилась в заднее сиденье, и голова моя торчала почти под прямым углом. Хеймиш опирался на руки, чтобы снять с меня часть своего веса, и смотрел вперед. Я видела лишь теплую влажную границу между нашими животами, в то время как голова его подпрыгивала к крыше машины. Я закрыла глаза и встретила удары его бедер. Мне не хотелось выходить ни из машины, ни из мгновения. Я отправлюсь в погоню за зверем, который хотел убить мою мать с тех пор, как я была совсем ребенком. Я поняла, что до сего дня это было невинным побуждением, которое я несла внутри подобно селезенке, необязательным, но неизменно присутствующим, в некотором роде частью целого.
Между ключицей и левым бицепсом Хеймиша располагалась татуировка, которой я прежде не замечала. Я считала татуировки редкостной глупостью — наподобие заказа «перевернутого» фрапуччино,[23] — которую люди, лишенные руководства, объявили индивидуальностью. Я глядела на нее, и в моем животе вздымалась волна тошноты и веселья. Татуировка была круглая, «восточного» вида, такие делают в пригородных магазинных галереях — эту, несомненно, выбили в «Салоне Теда» рядом с кузовным цехом. В блекло-синем пятне можно было разобрать хвост дракона и, проследив за ним, быстро обнаружить голову, кусающую данный хвост.
— Господи, Хелл, — выдохнул рядом Хеймиш. — Черт.
— Спасибо, Хеймиш, — сказала я.
— Всегда, блин, пожалуйста.
— Мне надо домой.
Хеймиш пошевелился, чтобы взглянуть на часы, и сел. Только тогда я подумала о Натали. Я представила ее с подрядчиком из Даунингтауна. Вспомнила, как она цитировала стихотворение Эмили Дикинсон, когда мы были девочками: «Коль к Смерти я не смогла прийти, та любезно явилась в карете…» Она стояла на своих ненавистных пуантах и делала оборот в конце каждой строчки, пока, с кружащейся головой, чуть пьяная от бренди, которое мы стащили у ее матери, не упала в мои объятия к себе на постель.
— Смерть? — осведомилась она, глядя на меня.
— Приятно познакомиться, сестра, — откликнулась я мелодичным баритоном.
В разрозненные мгновения после расставания с Хеймишем я не знала, поздравлять ли себя или доставать пакеты со льдом. Прошло двадцать лет с тех пор, как я в последний раз занималась любовью в машине с мужчиной, еще не достигшим возраста, в котором начинают кашлять, харкать или стенать, просыпаясь. Мы неопределенно согласились встретиться вновь, и его взгляд сфокусировался на мне с остротой, которую можно сравнить лишь с линзой, перепачканной вазелином. Он видел секс и опыт. Мое же собственное затуманенное восприятие усматривало в нем жалкие остатки привлекательности.
Стояла глубокая ночь. Облака укутали луну, и в моем районе, в отличие от района Натали, автоматическое освещение еще не стало спортивным состязанием датчиков движения и подсветки дорожек на солнечных батареях. То там, то сям висел фальшивый фонарь, да у Малевичей в конце квартала висела голая лампочка над передней дверью, достаточно яркая, чтобы допрашивать сына-нарка; но моя лужайка и соседние были черными как смоль.
Отец и мистер Форрест нашли для меня дом совсем рядом, где отец в свое время изучал обстановку, когда я была подростком. В день переезда он привез нас троих на своей машине и щелкал камерой, пока риэлтор протягивал мне ключ. Когда я вошла внутрь, то сумела не обратить внимания на то, что стены нуждаются в покраске, а полы в уборке, поскольку отец приехал днем раньше и привез две кроватки для девочек, матрас и комод для меня.
Босиком я вышла из машины и прошла на лужайку. Трава была прохладной, но сухой, до обильной росы оставались еще часы. В конце концов, еще рано. Где-то в кустах полуакровых участков за бочками, стоящими у задних крылечек, блюют студенты Уэстмора. Девочки-подростки отключаются там, где не следует, а вечер Сары, насколько я ее знаю, только начинается в Ист-Виллидж. Как же зовут ее нынешнего дружка? Потянувшись к ветке кизила, я вспомнила, что его имя вполне подходило для образца анкеты. Джо, или Боб, или Тим. Односложное, легкозаменяемое. Как Джейк.
Дойдя до середины лужайки, я распласталась на траве. Надо мной мерцали звезды. Как я очутилась в месте, где подобные поступки — признак безумия, а соседи, надевающие на бетонных уток чепчики на Пасху и вязаные полосатые шапочки на Рождество, считаются здравомыслящими людьми?
Туфли и сумочка выпали из рук. На небе горело всего несколько звезд. Земля подо мной была холодной.
«В Китае дети голодают», — часто говорила мне мать, когда я давилась пищей.
— Неважно, что я не голодна, — прошептала я.
И вспомнила ее лицо, когда привезла из Висконсина Джейка, чтобы познакомить с родителями. Он был первым и последним прямым вызовом ее власти. Она встретила его таким исключительным шоу, что было больно смотреть. Она заставила себя улыбаться, кивать и расшаркиваться, словно он — землевладелец, а она — плебейка. Почему я не разглядела правду? Она обладала стальной решимостью, которая превосходила все, что мы с Джейком могли построить. Наша империя — соломинка для помешивания коктейля — стала такой хрупкой в конце.
«Ты никого никогда не любила, кроме матери!» — заорал он на меня.
Подняв руки, словно защищаясь, я отрицала истину.
Я знала, где сейчас моя мать. Не на небесах, а в своем подвале, мертвая и холодная как лед. Ее коса в моей сумочке как доказательство. Я заставила себя смотреть на небо — не мигая. Если она там, я не могу ее различить. Возможно, она — темная звезда за кучей облаков, точно крохотная опухоль, которая убьет, рано или поздно. Но сколько я не вглядывалась, все равно не видела ее.
Когда я повернулась на бок, последние остатки Хеймиша покинули меня. Я чувствовала себя исчерпанной, странно цельной и готовой ко сну. Вчера я должна была взойти на помост и принять нужную позу. Уже четвертую неделю продолжалось мое позирование на уроках Таннера Хаку — рисунке с натуры. До вчерашнего дня я упражнялась с небольшими гирями перед зеркалом и еще усерднее занималась йогой, чтобы мышцы бугрились под кожей. Я знала, что именно этого хочет Хаку, а выполнение пожеланий преподавателя — основа работы модели. Не только принимать позу, но и знать, какого именно количества телесности от тебя ждут. Натали в этом семестре, как обычно, поедала сливочный сыр и рогалики, поскольку преподаватель, к которому она была приписана на постоянной основе, косил под Лусиана Фрейда.[24] Ему нужны были валики жира, волосы на теле и добрый кусок рубцеватой или покрытой сыпью кожи.
