Энтони Бёрджес - Время тигра
– Дуа бопгол лаги, Рахима, – сказал Краббе. Рахима покорно пошла принести еще пива.
– Только не из холодильника, – предупредил Нэбби Адамс. – Скажите ей.
– Тут все теплое, – сказал Краббе.
– Помните, вы говорили, что хотите машину? – начал Нэбби Адамс. – У меня тут машина для вас стоит, жутко дешевая. «Абеляр» пятьдесят второго. Всего две тысячи.
– Миль?
– Долларов.
– Чья она?
– Плантатора, который домой едет. Уиверса.
– Риверса?
– Точно. Уиверс тот, кого надо убить.
– Что вы с ней делаете, если она принадлежит Риверсу?
– Ну, смотрите. – Нэбби Адамс придвинулся ближе, доверительно демонстрируя огромные лошадиные зубы, коричневые, черные, сломанные. – Понимаете, он хотел две пятьсот, и я бы не сказал, будто она того не стоит. Но, видите ли, мы вон с ним, – повел он плечом в сторону Алладад-хана, спокойного, разглаживавшего усы, – немножечко поработали, так что я говорю, будто то не в порядке, да сё не в порядке, поэтому он говорит, две тысячи. Регистрация и страховка до конца года.
– Поработали? Для меня?
– Для нас с вами, – уточнил Нэбби Адамс. – Я заключу с вами сделку. Давайте мне эту машину, скажем, дважды в месяц, а я вам ее буду обслуживать. Техобслуживание и масло. Бензин устроить не могу. Слишком рискованно. Но все прочее.
Вернулась Рахима с пивом. Нэбби Адамс сказал:
– Ваше здоровье, мистер Краббе. Ваше здоровье, мисс…
Алладад-хан сказал:
– Шукрия, сахиб, – и жадно выпил.
– Зачем она вам дважды в месяц? – спросил Краббе.
– Чтоб ездить в Мелавас без эскорта. Я, как, наверно, и вы, люблю время от времени выпить бутылку, да нельзя останавливаться, когда этот самый эскорт глядит, как заходишь в кедай. Я, как и вы, не люблю, когда про мои дела слишком много известно.
– Да, – сказал Краббе. – Давайте машину попробуем.
– Никакой спешки, – сказал Нэбби Адамс. – Еще по бутылке.
– Шукрия, сахиб, – сказал Алладад-хан.
Нэбби Адамс страстно набросился на него на урду.
– Никто, насколько мне известно, не приглашал тебя тут весь вечер сидеть, выпивать за чужой счет. С тебя на один вечер более чем достаточно, Одурел уже. – И повернулся к Краббе. – Выше себя занесся. Вдобавок выпивку его религия запрещает.
Выпили еще бутылку. Нэбби Адамс оглядел танцзал, пустой, за исключением их собственной компании и пары жирных бизнесменов-китайцев в мятом белом.
– Милое местечко, – неубедительно констатировал он. – Думаю счет тут открыть.
Когда трое мужчин выходили, пожелав Рахиме доброй ночи, а девушка горестно взмахнула рукой, стукнув Нэбби Адамса по ладони пивной кружкой, Краббе почувствовал, что полностью предал ее. На улице стояла машина, поблескивая голубым маслом под сносными фонарями в маленьком саду. Рецидив прошлого, победа Фенеллы над давно побежденной, способ получить от Малайи то, что он хотел узнать. Краббе полез на заднее сиденье.
– Лучше сами попробуйте, – предложил Нэбби Адамс.
– Нет. Я больше никогда не буду водить. Шофера найму.
– Вот тебе шанс, – объявил Нэбби Адамс Алладад-хану. – Можешь возить этого джентльмена и его жену, когда не на службе. Они обязательно тебе заплатят.
– Спасибо. Я – Хан. Я людям не слуга. Однако мем-сахиб с радостью отвезу куда надо.
– У меня для вас есть шофер, – сказал Нэбби Адамс Краббе.
Со временем заключили сделку в маленьком кедае на тимахской дороге. Пиво тут было согрето долгим солнечным днем, и теплая пена успокоила плохой зуб Нэбби Адамса. Алладад-хан был счастлив, глаза его сияли в скудном свете керосиновых ламп. Смирившийся Краббе обещал завтра пойти в Казначейство, получить наличными две тысячи долларов и вручить их Нэбби Адамсу в маленьком кедае возле школы Мансора. Нэбби Адамс обо всем позаботится.
Позже вечером Нэбби Адамс и Алладад-хан привели изувеченную кашлявшую машину к дверям Клуба. Алладад-хан тихо пел пенджабские народные песни про любовь в стогу сена.
– Потише теперь, – приказал Нэбби Адамс. – Я буду околпачивать этого самого Риверса. Он обязательно удивится состоянию двигателя, не понимая, что мы всего-навсего переладили несколько проволочек и тому подобных вещей.
Риверс был теперь очень пьян. Бегал по Клубу, выкрикивал:
– Выпороть, поколотить, пригвоздить к дверям, приперчить горячим свинцом, ха-ха-ха. Обойтись по заслугам. Говорить на единственном языке, который они понимают. Присолить их как следует, ха-ха-ха. – Раджа Ахмад, адъютант султана, исполнял испанскую хоту. За разбитым роялем сидел Харт, играл старые песни в стиле НААФИ. Раджа Ахмад мирно сидел со своей самой последней женой, рассеянно улыбался, пил джин с тоником. Он был очень стар.
Нэбби Адамс сказал:
– Мистер Риверс, я ее пригнал.
– Для вас, – поправил Риверс, – майор Риверс. Я настаиваю на своих правах. Настаиваю па уважении моего чина. У нас должна быть дисциплина, даже если это будет последнее наше дело. – И вцепился в стойку бара, как в доску для точки кошачьих когтей. – Тысячу восемьсот. Ни пенни меньше.
Нэбби Адамс сказал:
– Пойдите посмотрите.
В теплом ночном воздухе Риверс зашатался, схватился для поддержки за столб веранды.
– Отвезите меня домой сию же минуту, – потребовал он. – Я настаиваю на своих правах. Тут нигде никакой дисциплины.
– Садитесь, – предложил Нэбби Адамс, – и просто послушайте этот чертов мотор.
Риверс рухнул в машину, распростерся на сиденье, крича:
– Дисциплина, сэр. В этом батальоне никакой дисциплины.
Алладад-хан радостно пел за рулем.
– Господи помилуй, – сказал Нэбби Адамс. – Точно свихнулся, будь я проклят. Эй, дай я поведу. – И перехватил руль у Алладад-хана, грубо толкнув его на переднее пассажирское место. Алладад-хап пел о полноте любви, о весенней луне, которая жемчужиной катится над супружеским ложем. Они ехали вниз по дороге на Тахи-Панас.
– Видите, вроде бы начинается, – сказал Нэбби Адамс. – Теперь слушайте вот этот стук. Слышите? Прямо все внутри разрывается. Тысяча пятьсот, цена честная.
Единственным ответом был громкий храп сзади. Риверс отключился, как свет.
– Проснитесь, – взмолился Нэбби Адамс, – послушайте чертов двигатель. Прошу вас, послушайте распроклятый мотор. – Риверс храпел дальше.
Приблизительно в полумиле от поместья Джагут бензин кончился. Нэбби Адамс обиженно ругался с Алладад-ханом.
– Ты должен был проверить бензин. Поэтому у тебя две нашивки. Тебе явно нельзя доверять, так ты плохо работаешь.
– За машину я не отвечаю, сахиб.
– Нет, отвечаешь. Ты ее собирался вести, правда? Нехорошо. Придется оставить ее на обочине.
– Но там сахиб спит. Террористы до него доберутся.
– Ну так похороним его, черт возьми.
– Сахиб?
– Ладно. Толкнем.
И они толкали, с храпевшим в забвении грузом, в глубоком сне растянувшемся на заднем сиденье. Нэбби Адамс бурчал, ругался, поносил Алладад-хана. Алладад-хан в экстазе пел старую песню пахарей. Под сияющей луной преодолевали дорогу. Демоны полу прирученных джунглей бесстрастно наблюдали за ними; змея высунула из травы голову; светлячки мельтешили над ними насмешливыми огоньками. Вдалеке кого-то окликнул тигр. Нэбби Адамс осатанел от жажды.
– Четыреста пятьдесят, – пропыхтел он. – И ни пенни больше. Будь я проклят. И пускай радуется. Ублюдок, – добавил он. – Пьяная сволочь. Ни пенни больше.
5
– Хе-хе-хе, – сказал инчи Камаруддин, показывая мелкие зубки в веселой улыбке. – Если делать такие глупые ошибки, дечего даже дадеяться сдать экзамеды. Если так делать, провалишься. – Он ослепительно ободрительно улыбался.
– Да, – сказал Виктор Краббе. – Но как бы не существует никаких правил. – На столе лежало его упражнение, транслитерация на арабскую вязь. Слова ползли справа налево неуклюжими нескоординированными завитками, сбрызнутыми точками. Стоял теплый вечер, несмотря на дождь; шла деловитая жизнь насекомых. Повсюду вокруг приземлялись летучие муравьи, готовые спариться, сложить крылышки и умереть. Крылатые жуки раздраженно пели в стропилах веранды, мелкие мошки и бледная моль пили пот с шеи Краббе. С державшей ручку руки на тетрадь капал пот. Оп знал, что в глазах учителя-малайца должен выглядеть мокрым, сальным, желторотым. Инчи Камаруддин улыбался и улыбался, порицая его тупость несказанно радостным взглядом.
– Правил дет, – улыбнулся инче Камаруддин. – Это первое, что вам дадо усвоить. Каждое слово отличается от любого другого. Слова дадо заучивать по оддому. Адгличаде все ищут каких-дибудь правил. До тут, да Востоке, дет правил. Хе-хе-хе. – Он хихикал, радостно потирая руки.
– Хорошо, – сказал Краббе. – Ну, давайте посмотрим на специальные слова для малайских особ королевской крови. Хотя за каким чертом нужно употреблять другие слова, чем для прочих людей…
– Хе-хе-хе. Всегда так было. Таков обычай. Когда простой человек ложится спать, дадо сказать тидор. А султады всегда бераду. Коредь этого слова здачит, что между далождицами проходило певческое состязадие. Победительдица спала с султадом. Хе-хе-хе. – Он потер брюшко, изображая поддельную похотливость.
