Юрий Дружков - Кто по тебе плачет
Боже мой, пахнет печеным хлебом!
В открытой двери фургона-кухни стояла она с повязкой на голове из красного полотенца, с красным фартучком, с обнаженными по локоть руками, улыбчивая, как само летнее утро.
— Эй, Красная Шапочка, я тебя съем, — сказал я, пытаясь выглядеть беспечным и воодушевленным.
— Серый Волк, не ешь меня, — подыграла она. — Кто будет печь хлеб?
— А к чему тюрбан?
— Так положено повару. Вместо колпака.
— Но там и колпак лежит.
— Он мне совсем не идет…
Коротко и ясно.
— Как же тебе удалось? Пахнет на всю поляну караваем, батонами.
— Сама не знаю, — словно удивилась она. — Распустила дрожжи на две ложки муки, поставила млеть. Потом развела молоко, слила в одну миску, натерла — видишь, до сих пор плачу — лук. Смешала с мукой в тесто, налепила колобки, подождала и в печь…
Сказала «плачу», а сама хвасталась явно с удовольствием.
Он лежал накрытый белым полотенцем, свежий теплый хлеб. Маленькие румяные булочки с полосками на крутых макушках, простое, как само воспоминанье, чудо. Воспоминанье обо всем, что осталось вдали от нас и никогда не покинет нас.
Огромное удовольствие — прохладное масло по живому хлебу, настоянный свежий чай.
— Так пекла моя бабушка. Правда, я не все помню, забыла, но, кажется, так… И почему она пекла, если можно было купить в магазине?… Вот и спросить некого…
Машинально, для разговора, чуть было не спросил ее, почему некого. То ли бабушка далеко, то ли нет ее давно, бабушки… Но смысл обыкновенных раньше слов: ее нет, их нет, стал вдруг таким обостренным и шатким, опасным для нее, что я с подчеркнутым вниманием стал разглядывать картинки на стене вагончика.
Нагие цветные девушки удивленно смотрели на двух неуверенных в себе горожан, растерянных от всего, что свалилось на них, даже этом хрупком ощущении уюта, покоя, благополучия.
— Ты нисколько не хуже этих эталонных девчонок, — неожиданно сказал я, понимая, что говорю неуместную глупость, но это было единственным, что заставило ее улыбнуться.
— Что еще придумает Серый Волк? Фантазия твоя сильней меня.
— Советую почитать книги.
— У нас есть книги?… Не умела взять книгу, если на душе…
— Найди снотворную.
— Скучно… Любую книгу можно, как сон, отложить, захлопнуть и на полку… Вот бы так со всем этим: захлопнуть и на полку… Я тут не своя, привыкать не хочется, ничего не хочется, и захлопнуть, отложить не могу.
— Не привыкай, но киснуть зачем?
— На тебя надеюсь, а ты…
— Послушай, взрослая тетя, — сказал я, — неужели говорить с тобой как с маленькой? Ты большая, не правда ли?
Она виновато улыбнулась.
— И глупая, да?
— Маленькие глупыми не бывают.
— Тогда говори как с маленькой, — согласилась она довольно грустно.
— Подумать еще надо, о чем с тобой говорить. Большая не поймет.
— А вдруг пойму.
— Ой ли?… Вот попробуй ответить на то, о чем спрашивает маленький.
— Отвечу. Я прилежная.
— Скажи, хвастунья, какое чудо на свете самое удивительное?
В глазах ее мелькнуло скорее недоумение, чем интерес.
— И много у тебя таких вопросиков?
— Много. Только все не мои. Сынишки моего. Я на такое неспособен. Отупел с годами. Ни за что не мог бы спросить: не скучно ли дереву стоять на месте? Или другое… Почему взрослые не играют в игрушки?… Можно ли обижать больших?… Не больно ли ежику от колючек?…
Тут я увидел, как она просияла, как улетучилось равнодушие в глазах ее.
— А ты сам, — почти воскликнула женщина, — сумеешь ответить?
— С большим трудом.
Я засмеялся. Не потому, что слова были смешны. Если быть откровенным, душа моя может смеяться при каждом воспоминании о мальчике, о том разговоре с добрым и веселым доктором.
— Я тоже хочу посмеяться.
— Пришел доктор, послушал его и сказал: очень хорошо работает сердечко… Ребенок спрашивает: а кем работает сердечко?… Не улыбайся, отвечай.
— Не могу.
— И я думал, что ему сказать. Говорю: моторчиком работает. Наверное, моторчиком. Такой маленький живой моторчик. Он гонит по жилкам веселую кровь и никогда не устает.
— Но если так ответить, — снова улыбнулась она, — кто-нибудь спросит, а на кого работает сердечко.
— Браво, — похвалил я, — ты мудрая. Он почти так и спросил: для кого работает сердечко… Игра игрой… Ну, я говорю ему: для тебя, конечно. Чтобы ты никогда не болел. Чтобы тебе легко прыгалось, бегалось и смеялось… И для меня. И для моих близких, потому что когда ученый детский доктор сказал про мальчишкино сердечко, у меня весь день было хорошее настроение. Всем я говорил что-нибудь хорошее. Люди улыбались мне, и говорили своим знакомым тоже одно хорошее. Вот какой необыкновенный моторчик. Недаром говорят, у кого-то сердце доброе. Значит, оно работает не только для себя, но и для других.
— А ежик с колючками? — она по-детски сияла она.
— Ответил, но, кажется, невнятно… Ежу не больно от его колючек. Это хорошо, потому что ежик. А ты не ежик, и я не ежик, и мама не ежик. Если человеку не больно от собственных колючек, совсем плохо. Лучше тогда превратиться в ежа и удрать в лес, и шуршать где-нибудь в листьях и никому не показываться, никого не колоть.
— Осталось и про чудо мне, глупой, сказать.
Она улыбалась. Я заставил ее так улыбаться.
— Про чудо несколько дней решал. Какое чудо ни возьму, давно уже не чудо. Наконец, однажды утром, догадался. Просветление само нашло. Книга — вот неповторимое чудо. Бумага. Плоская, тонкая, ничего нет, а из нее сказки бегут. Простая белая бумага, но вдруг от нее ветер на море гуляет и кораблик подгоняет. Он бежит себе в волнах… И радость она тебе дарит, и даже грусть, и нежность, воспоминания, и возвращает близкое тебе, и далекое тебе… Ты легко попадаешь туда, где не мог быть, говоришь с людьми, которых давно уже нет…
Не заметил как увлекся. Лучше бы такое не произносил. Улыбки не стало.
— Давно уже нет, — повторила она. — Ты хотел, чтобы я книги читала? К этому вел?
— Они отвлекут, — не очень уверенно сказал я.
— От чего?
— Не усложняй. Не затем книги придумали, чтобы я тебя ими пугал.
— Но мне кажется, ты обо всем говоришь с грустью. Как об утраченном, оставленном страшно далеко, навеки. Будто жалеешь, и хочется тебе оглянуться куда-то. Все глядеть не наглядеться… Не от большой радости…
— Книги не утрачены. Поди взгляни, сколько их. Они с нами.
— А то, что было за ними?
— Что за ними? Типография? — пошутил я. — История печати? Увлекательная, как самый хороший детектив. Необыкновенная магия. Все из ничего… Был один такой чудак, половину королевства за книгу обещал. Потом, правда, передумал, и все потерял, и королевство и голову. Мудрости не хватило, которая в той книге была.
— Хочешь меня мудрой сделать? Не получится… Не верю я в твою безмятежность…
— Ну тогда мне остается преподнести ключик. Маленький, от оранжереи, — сказал я.
— Сорняки дергать?
— Люди спасибо скажут.
— Какие люди?
— Наверное, все они бородатые…
* * *Можно делать открытия, листая скучные деловые бумаги, разглядывая не сразу понятные чертежи. Их несколько папок, строительных чертежей. В одной папке с надписью «завершенка» вместе лежали проекты нашего дома-склада и оранжереи с котельной, водонапорной башни, электростанции с ветряным двигателем. Эту папку я сначала, по невежеству моему, не стал изучать, а другие помогли мне кое-что узнать о необыкновенном поселке.
Один фундамент, если выйти из дома, с левой стороны, приготовлен под жилой двухэтажный особняк с пятью комнатами внизу и девятью наверху. С двумя холлами, с кухней столовой на первом этаже.
Дом похож на гостиницу, где при каждой комнате все необходимое, кроме кухни.
Поодаль от него другой фундамент. С большой цементированной коробкой в середине, углубленной в землю. По чертежам это все называется «бассейном с медицинскими кабинетами, спортивным залом и клубным помещением с радиотелефонной станцией». Над крышей будет антенна.
Величина бассейна — восемь на пять метров, клубного помещения — десять на шесть метров, и спортивного зала — десять на десять.
Не для большого населения задуман лесной городок.
Налево от котельной будет несколько соединенных блоков: «производственный корпус». И в нем лесопильная мастерская, швейная, слесарный цех, несколько лабораторий с удивляющими названиями: химическая, маслодельная-молочная, фруктовая, кожевенная, консервная, коптильная…
По чертежам обнаружил я, что под этим фундаментом подготовлены подвалы с холодильными установками.
Последний фундамент — животноводческая ферма с доильным оснащением. Рядом — кабинет айболита. Ветеринарный пункт.
