Айдар Павлов - Гроб своими руками
откажись от того, что между ними.
Если ум освобожден, то, что бы ни случилось,
ты не придешь снова к рождению и старости.
Дхаммапада.
Подобно тому, как костер, задутый ветрами,
уже не существует, так и для мудрого человека
не может существовать лишь временная жизнь,
ибо он прекратил связывать с ней свои чувства и мысли.
Будда.
Жесткий пост, голодание и непосильный труд - вот две составляющие моего успеха и единственное убежище для всех, кто, попав в зону самоубийства, уверенно продвигается к постижению истины.
Когда начинать голодовку?
Прямо сейчас, сегодня же.
Завтра не существует.
Конец света - здесь и сейчас. Сотворение нового мира - тут же.
Не медлите. Бросайте есть решительно и безоговорочно.
Ни один белок, ни один калорий, ни один углевод не должен соблазнить ни ока, ни чрева. Лишь заморозив жизнь плоти, добьемся вхождения в царство духа, царство Высшего Разума, царство свободы и пустоты. Окинув очищенным взором эту жизнь с высочайшей точки обзора, неожиданно увидим, что она - вовсе не то тупое чучело, к которому мы там, внизу, привыкли. Жизнь прекрасна! Да! Да! Да!
Станем невесомее ангелов, легче ветра, шире океана, меньше атома.
Стряхнем помои, расправим крылья и полетим!
Высоко-высоко! Ибо нас ждут.
Примечание Иосифа Пенкина.
Читая предпоследнюю лекцию, Ексакустодиан едва не вылетел из аудитории Вольного общества. Подобно буддийскому монаху, он оторвался от земли, воспарил над учениками и по воздуху направился к открытой форточке... Если б вольные плотники ни спохватились и ни задернули на окнах железные ставни, бог знает, когда бы мы еще увидели своего учителя. Однако дослушаем предпоследнюю лекцию.
... Бросаем есть, как бросали курить. Раз и навсегда. Скажем: отныне у меня нет живота и нет полового члена, есть лишь вечное. И всё! Больше ничего нет.
Приведу дурной пример.
Александр Дышиньский постился, но все равно чувствовал себя как говно в проруби. Сатана испытал его шаткую душу, и Дышиньский, уступив минутному аффекту чревоугодия, скушал корочку хлеба. Наложит ли на себя руки Дышиньский?
Ответ: однозначно.
Почему?
Потому что Дышиньский, конечно, не ограничится одной лишь корочкой. Практика свидетельствует, что его потянет к другой корочке - а это уже целый ломоть хлеба. Затем он потребует намазать масло на свой ломоть - а это уже бутерброд. К бутерброду Александру понадобится пиво, к пиву - женщина, к женщине - деньги, и пошло-поехало, - вы меня понимаете? Дышиньский, сам того не подозревая, вступит в отношения купли-продажи с окружающим миром, заложит всех и вся. Дышиньский будет существовать, но не будет петь, не будет летать.
Если бы Дышиньскому хватило корочки хлеба, если бы он ею ограничился и не раскатал губу, если бы да ка бы во рту выросли грибы, ведь грибочки съел б Дышиньский и попал б в тартарары...
СИНДРОМ ВЫСОКОГО ПОХМЕЛЬЯ. Иосиф Пенкин.
Молитва перед обедом и ужином:Очи всех на Тя, Господи, уповают,и Ты даешь нам пищу во благовремении, отверзаешь щедрую руку Твою и исполняешь всякий живот благоволения.
Молитва после обеда и ужина: Благодарим Тя, Боже наш, яко насытил нас земных твоих благ, не лиши нас небеснаго Твоего Царствия. Но яко посреди учеников твоих пришел еси, Спасе, мир дав им, прииди к нам и спаси нас.
Предпоследнюю лекцию Ексакустодиана мне пришлось слегка сократить. Дело в том, что учителя крайне огорчила наша идея опустить его на землю после того, как он почти было воспарил в небеса. Ексакустодиан орал, что его не понимают, позволял себе выходки и речевые обороты безусловно выходившие за рамки морального кодекса обывателя. Публикация всего этого попахивала уголовной статьей, чего я всячески старался избежать.
Прежде чем подвергнуть объективной критике главный пунктик Ексакустодиана - отречение от благ земных, позволю себе кратко остановиться на его идее самовольного оставления жизни. В этом пункте я выражаю полное несогласие с учителем и даже решительный протест. То обстоятельство, что Ексакустодиан так и не наложил на себя руки, ничуть его не оправдывает. В некоторые моменты он уподоблялся Шопенгауэру, поднимавшему тост "за самоубийство" во время пышных застолий на протяжении своей долгой жизни, но так ни разу не вкусившему прелести суицида на собственной шее. Дескать, пусть дурью маются идиоты.
Ексакустодиан торопился. Торопился сбежать из им же созданного Вольного общества, из России, исчезнуть с лица земли. Так он представлял себе успех. Считая пост и труд двумя китами, которые якобы приведут его к успеху и увенчаются постижением вечной истины, Ексакустодиан просчитался. Либо для истины недостаточно двух китов, либо она заключалась в абсолютном истощении организма моего друга. Он так отчаянно постился, что за три месяца до кончины перешел на абсолютную голодовку и начал выглядеть в два раза моложе своего возраста - незнакомые люди давали ему на глаз не больше двенадцати лет.
Впрочем, я до конца не разобрался, чего он хотел: жить или умереть. Ексакустодиан не находил между жизнью и смертью принципиальной разницы. Скажу определенно одно: ничто не действует на наши тела и души столь благотворно, как искренняя молитва, целительные свойства которой мой юный друг явно недооценивал, здоровая еда и бутылка хорошей водки. При содействии продуктов питания живот становится свидетелем волшебных превращений, грандиозной фуги, всегда новой, свежей, с не предсказуемыми ходами и узорами.
Влияние продуктов питания на творчество выдающихся композиторов неоспоримо. Бах так и назвал свое изумительное произведение: "Искусство фуги", - поистине апофеоз бессмертия, непревзойденный памятник пищеварению и богоугодному художнику - животу человеческому. Бах создал его за несколько дней до смерти, оставив в качестве завещания четыре буквы: В-А-С-H! - которыми именовали сей исполинский организм при жизни, закодированными в последней девятнадцатой фуге. Думается, не случайно целая громада "Искусства Фуги" держится на единой теме: выходит из нее, обрастает десятками идей на священном пути и венчается возвращением просветленных образов к благому источнику - животу человеческому.
Существует поразительная связь между аппетитом композитора, количеством пищи и качеством музыки.
Вот что пишет Россини: «Я не знаю более замечательного занятия, чем еда, понимаете ли, еда, еда, еда, - в самом полном смысле этого слова. Что любовь для сердца, то аппетит для желудка. Желудок - капельмейстер, который руководит сводным оркестром наших страстей и приводит их в действие. Пустой желудок подобен фаготу или флейте. Напротив, полный желудок - это треугольник удовольствия и литавры радости».
Гендель заказывал в ресторане столик "для трех персон", а когда его спрашивали: "Где ваша компания?" – с хохотом отвечал, что он сам себе хорошая компания.
Общеизвестны пристрастия Моцарта к шампанскому, Мусоргского к водке, Вагнера к плову, Бетховена к пельменям, а Паганини, Брамса и Пуччини к отбивным. Шопен был большим ценителем фрикаделек.
К слову сказать, Фекла, моя тридцать первая жена, как никто умела готовить фрикадельки. Только вспомню ее - слюньки текут...
ГРОБ ЖЕНЕ. Иосиф Пенкин.
Жена в земле! Ура! Свобода!
Бывало, вся дрожит душа,
Когда приходишь без гроша,
От воплей этого урода.
Теперь я одинок! Я волен!
Мертвецки к вечеру напьюсь
И на дороге расстелюсь,
Собою и судьбой доволен.
Бодлер.
Фекла объективно считалась не превзойденным поваром. С ней я катался как сыр в масле: вечно был и сыт, и пьян, и нос держал в хорошем табаке. Сейчас мне очень ее не хватает - вот уже три года как Фекла лежит в двадцатиметровом гробу глубоко в земле.
В общей сложности я похоронил тридцать две жены, но лишь двум из них по-настоящему повезло: Фекла и Ксюша, тридцать первая и тридцать вторая, отправились в обитель вечного покоя, имея первоклассные вместительные гробы, то есть, уже после нашего знакомства с Ексакустодианом. О них мне бы и хотелось рассказать.
Фекла и Ксюша, такие разные и такие любимые... Однако обоих роднила биологическая несовместимость с моим другом. Протест против появления Ексакустодиана в нашем доме они выражали по-разному. Ксюша, едва заслышав шаги учителя, запиралась в душной кладовке (если не успевала вырваться на улицу) и находилась в ней долгими часами, лишь бы не встречаться с проницательным взглядом Ексакустодиана.
А Фекла напротив, все норовила накормить парня. По его душу у нее всегда была заготовлена черная кухня. На черный день Фекла припасала в погребе ведра соленых грибов в прокисшем молоке, бидоны окрошки (куда, казалось, одного черта не накрошили), плюс десяток зловонных смесей - вполне безвредных, но совершенно несъедобных. "Черным днем" она считала любой день, когда к нам в гости приходил Ексакустодиан.
