Жан-Франсуа Дюваль - В тот год я выучил английский
Я почти не беспокоился, что Симон заметит ту близость, которую создал между мной и Барбарой месье Ле Корбюзье, да к тому же он танцевал с Дженнифер в соседней комнате. А затем Барбара, обожавшая розыгрыши, сказала:
— Знаешь что? Давай сделаем вид, что мы друг друга ненавидим, let’s play[113] только притворимся, that we hate each other, okay, Chris?[114]
— But I don’t hate you[115].
— Please, just pretend…[116]
После Корнеля и Мариво? Барбара любила театр и знала наизусть репертуар. Мы разыграли милую маленькую сценку ненависти, сидя на раскачивающемся Корбюзье. После каждой фразы Барбара снова набирала воздуха, чтобы плеснуть мне в лицо новой порцией гнева, ее грудь красиво приподнималась. Мне нравилась ненависть Барбары, ненависть завоевателя, она описывала те же изгибы, что и лапа тигрицы в цирке, когда та проявляет жесткость, выпуская когти, хотя перед ней была только пустота, так как дрессировщик знает свое дело.
Мяукая, находясь в ловушке на бесчестном сиденье, оскорбительном троне, выставлявшем ее в полном свете, опасаясь удара невидимого кнута, эта порочная красотка делала вид, что поцарапала меня, продолжая сверкать белозубой улыбкой. Мы обменивались колкостями, и было трудно понять, притворялась ли она и не предвещал ли ее слабый рев мурлыканье, почти превратившееся в стон. После всего она готова сдаться, и цель этой игры — дать ей такую возможность. Где-то в глубине памяти я позволил любящему кино мальчику вспомнить образы, рождавшиеся в других обстоятельствах, как, например, в фильме «Сид», который я видел в двенадцать лет и где Софи Лорен играла Химену, там еще участвовал Чарлтон Хестон, это была забавная история двойной дуэли на шпагах.
Когда мы поднялись с кресла Корбюзье, она мне сказала: «Ну что, согласен, проведем следующие выходные вместе?»
66
Этим вечером я должен был увидеться с Мэйбилин, если она не слишком поздно вернется из Лондона, где гостила ее семья. Она присоединилась к папе, маме, брату на три дня. Вместе с ними, Мэйбилин не знала, как его избежать, был ее бывший третий молодой человек Франц. Во второй половине дня я принял ванну у миссис Джерман, за неимением времени я редко принимал ванну, предпочитая душ, к тому же мне не очень-то нравилось соседство всевозможных флаконов, щеток, губок и полотенец, они все следили за моим телом, плавающим в узкой ванне, за моим членом, торчащим из воды, словно бледный труп, который всплывал из глубины. Сквозь запотевшее окно виднелся кусочек синего неба, а выложенные кафелем стены были покрыты простыми мотивами и иероглифами, которые были так же непонятны, как и те, что были на коврике в моей детской комнате. Когда мне было девять лет, я, соблюдая постельный режим, болел гриппом и читал про Микки-летчика. Это было издание 1948 года — сегодня это большая редкость, — а мама приносила мне каждый день новый журнал, когда в одиннадцать часов возвращалась из магазина.
Я с нетерпением ждал маминого прихода: в обмен на грипп появилось все собрание Spirou, пять или шесть стопок Artima, последние выпуски Таrои, Vigor и Tim l'Audace и сверх того сборники комиксов в твердом переплете. В приключениях «Микки-летчика» его самолетик с одним винтом разрезал кучевые облака и тучи, и, пролетая над ними, Микки раскрывал все их замыслы, о которых читатели, такие как вы и я, не имеют здесь, на земле, ни малейшего представления. Большинство летчиков не возвращаются из некоторых зон и считаются пропавшими без вести. Но Микки в конце концов рассеивал все загадки. Именно об этом я размышлял, лежа в ванне, когда услышал доносившийся снизу голос миссис Джерман:
— Крис!
Было пять часов вечера.
— Yes, Mrs Jarman?[117]
— Chris, Chris, Tim is on the phone![118]
«Tim is on the phone!» Он достал для меня приглашения. Два пригласительных билета стоимостью десять фунтов. Нужно было, чтобы на следующий день я забрал приглашение у привратника в колледже Иисуса — at the porter’s lodge, как сказал Тим. Я, все еще мокрый, с шампунем в глазах, произнес: «Thanks, Tim! That’s great, you know, thank’s a lot»[119].
— Well, that’s okay, man[120].
67
Затем я отправился, чтобы взять напрокат костюм Чарли Чаплина в мастерской королевского карнавала. Пиджак, который в Англии называют evening dress, а во Франции smoking (я недавно узнал от зеленоглазой австралийки, что у них, как и в Америке, смокинг называют tuxedo и что она порой сама его надевает, чтобы удивить людей на вечеринках и повысить сексуальность, все мужчины прощают ей это). Еще одно слово из тех, которые любят выдавать себя за то, чем не являются, словно хамелеон, чертовски беспринципны, готовые изменить смысл в зависимости от места и времени. Я не сомневался, что мой наряд рассмешит Симона, у него-то был свой смокинг, d'evening dress, или tuxedo, с давних пор. В этом выражении существует изящество, как в слове «часик», то есть маленький час, слово пытается смягчить суровость убегающего времени.
Симон, можно сказать, родился с черной бабочкой, в пиджаке с переливающимися, шелковыми, округлыми, твердыми лацканами, которые от плеч доходят до высоты пупка, где полы снова сходятся и застегиваются на одну или две перламутровые пуговицы, ну и конечно же рубашкой с потрясающими складками, они напоминают пластинки жалюзи, опускающиеся в бюро частного детектива в одном из американских криминальных романов или на картинах Хоппера. Англичане обожают надевать смокинг, а девушки — ходить в длинных вечерних платьях при малейшей возможности. Я своими глазами видел длинные очереди британцев, словно сошедших с полотен сюрреалистов, одетых подобным образом, перед кинотеатром, где демонстрировались новинки. Вечерний костюм был новым (экзистенциальным) опытом в моей жизни, так как понятно, что встречают по одежке — для чего же еще люди переодеваются, как не для того, чтобы обмануть мнение окружающих, изменить свою личность и с помощью кажущихся метаморфоз позабыть состояние голого червя, которого мы пятнадцать тысяч лет кутаем в различные ткани. Увидев подобного червя, любой межгалактический путешественник с далекой звезды, ужаснувшись, раздавил бы каблуком, как сделали бы и мы с яркой гусеницей. Каждый раз, когда на арену цирка выходит шимпанзе в яркой юбочке или штанишках на бретельках, я вижу не обезьяну, а представителя нашего рода, который получился после того, как неизвестные бактерии соединялись на протяжении миллиардов лет. Все время мы оглядываемся на то, как мы одеты. Оглядываясь в прошлое, мы видим, как смешна и гротескна мода. Мода как раз для того и существует, чтобы заставить нас забыть об этом, пытается соединить одежду с настоящим временем.
Я примерил два или три смокинга под оценивающим взглядом продавца, но на самом деле ему было наплевать, в его обязанности входило каждый раз появляться в дверях, когда там возникал студент, у которого не было вечернего костюма, но тем не менее он обращался к нему «сэр» и помогал выбрать смокинг из длинного ряда пиджаков. Время было спокойное, в бутике были только он и я в окружении смокингов, и у него была возможность небрежно высказывать свое мнение, формируя меня на свой вкус, обработать грубое полено, чтобы создать современного Пиноккио. Главная проблема состояла в том, что часть марионеток сопротивлялась, упорно отказывалась поддаться его усилиям. Каким бы ни был фрак, существовало множество вариантов, из которых Набоков, любитель смокингов, собирал гербарий. Брюки провисали на попе и делали мою задницу огромной, раздувая фигуру от талии так, что я становился похож на карлика. «Какая разница! Не все ли равно!» — скажут многие, that’s not a real problem[121], так как пиджак — ведь нет никаких оснований, что я его сниму, разве не так? — прикроет все это безобразие и вернет мне стройность и возможность изящно взять Мэйбилин под руку. Не будучи оригинальным, замечание было разумным. Стоики прекрасно понимали, что стремиться к идеалу вредно во всех отношениях. Чтобы подкрепить успех, я взял напрокат пару черных лакированных ботинок, которые производили впечатление ламинированных — продавец уверял меня, что они водоотталкивающие, но туфли не просто казались пластмассовыми, они такими и были. Это была обувь, в это время во всех странах необходимая для вечернего костюма; все представители мужского пола, которых я видел в смокинге, носили именно такие туфли. Я чувствовал себя окрыленным и вышел из магазина как настоящий герой, зажав пакеты под мышкой.
68
Около десяти утра — без сомнения, она слишком поздно вернулась из Лондона, поэтому не могла позвонить накануне — я положил записочку под звонок велосипеда Мэйбилин, который был прислонен к знакомому дереву. Я снова увидел ее велик за последние несколько дней, он громко возвещал о ее присутствии, и его руль возвращал меня к жизни, торча в небо, сегодня ярко-голубое. Этим я хотел сказать, что жду ее у кафе, находившегося в двух шагах, just round the corner[122], как раз напротив ботанического сада. I’ll wait there for you[123].
