Сергей Юрьенен - Нарушитель границы
— В какую? — уточнил таксист.
— В лучшую. Мест в лучшей не было. В средней тоже. Выяснилось, что мест в советских гостиницах нет вообще, и Подпольск исключением тут не был.
— Ну, а что ж мне делать? Я и так уже сутки не спал.
— Можно в лесу, земля теплая, — посоветовал таксист. — А то, еще лучше, вдову себе найдите пока не поздно.
— Вдову?
— Ну, или там разведенку. Заодно переночуете.
— А лес далеко?
— За червончик свезу. Устроит?
Такими темпами до Динки не добраться. Денег не хватит на билет. А еще и жить. И брать обратный — в МГУ. Я расплатился и вышел на тротуар «главной улицы» Подпольска — проспекта Ленина. Был двенадцатый час: магазины закрыты, в рестораны не впускают, в кинотеатрах идет последний сеанс. Не все еще, однако, замерло. Еще горят вывески, еще есть известное оживление по обе стороны широкой магистрали. Троллейбусы ходят. Я выпил два стакана газировки, благо автоматы с водой работают круглосуточно, а местные алкаши, похитив из металлических ниш все граненые стаканы, один мне оставили. Надбитый. Утолив жажду, заправил потуже чужую рубашку в чужие штаны. Закурил — и отправился вниз по тротуару, оценивающе взглядывая на одиночек. Они были редки, поскольку к этому часу все, что было стоящего на проспекте Ленина, уже нашло себе пару. Во всяком случае, встречные девушки, которые охотно или без отказа отвечали мне взглядом на взгляд, меня не устраивали. Они были сверстницы — школьницы, абитуриентки, студентки, — а мне было не до приключений, которые завершаются на рассвете где-нибудь в подъезде, в парке на скамейке или на заднем сиденье запаркованного на ночь троллейбуса. Веки у меня слипались. Я хотел спать. И, следуя совету таксиста, искал женщину постарше. Я прошел весь проспект до конца, километров пять, должно быть, — дальше в звездную ночь широко уходило шоссе, по которому до Москвы было, как о том извещал дорожный знак у остановки «Обсерватория», не много не мало, а 700 километров. Я передохнул, сидя в пыльной траве у знака и подумывая: а не голоснуть ли? Вернуться в МГУ, запереться в законной комнате, где второе койкоместо было все еще незанятым, вкатить в «Колибри» чистый лист…
Я поднялся, разогнулся и побрел в сторону прочь от Москвы. Я почти уже снова вернулся в центр, когда с истерической резкостью рядом со мной затормозил, опережающе распахиваясь, милицейский «воронок». Не успел я опомниться, как был скручен и обхлопан сверху вниз по щиколотки.
— Где нож твой? Выбросил?
— Не было никакого ножа! — закричал я. — Пустите!
— Ах, не было? — Замахнувшись, мусор меня не ударил, услышав из машины:
— Погоди, Василек! наломаешь обратно… — Появился начальник. — Что, ножа нет?
Мусор готов был заплакать:
— Да выбросил! Точно!..
— А что есть?
Поскольку незримый второй, заломивший мне руки назад, держал их на грани вывихов, грудь моя была гордо выпячена. Клапан нагрудного кармана Василек рванул на мне так, что пуговка отлетела, ускакав по асфальту. Железными пальцами паспорт был выхвачен с передачей начальству.
— Ленинградец? Пусти его, Рылов…
— Был, — ответил я, разминаясь. — Стал москвич.
В чем начальник удостоверился, долистав документ мой до штампа прописки в Доме студента МГУ.
— То-то я слышу акцент… К нам какими судьбами?
— К другу приехал.
— Адрес друга не забыли?
— А если забыл?
— В отделении вспомнишь.
— На каком основании? Паспорт в полном порядке, а Подпольск ваш открытый, мне кажется, город?
— Я тебе покажу сейчас «открытый»! — надвинулся Василек, и я поспешил капитулировать, вспомнив, где живет здесь Динка:
— Коммунистическая улица, — сказал я, — адрес друга. — И тоном ниже, как бы самому себе: Ничего себе: «человек проходит, как хозяин необъятной родины своей»…
— Коммунистическая, говорите? Есть у нас такая улица… Вы свободны, молодой человек, гуляйте. — Начальник вернул мне паспорт и выразительно посмотрел на подчиненных. — Видишь, Василек? Ты сразу в морду. А человек в гости приехал на Коммунистическую.
— А если на не Коммунистическую, то можно и в морду?
Все трое обернулись от «воронка», желтизна которого выглядела по-особенно гадко в тусклом свете фонарей.
— Некоммунистических, — сказал начальник, — в нашем городе нет. Гуляйте, товарищ москвич, спокойно.
— Пуговицу вот оторвали ни с того ни с сего. С мясом!
— За пуговку извиняйте. Несдержанность подчиненный проявил.
Мимо проходила толпа девушек, оживленная не по часу, и чей-то насмешливый голос из первой шеренги, идущей «под ручки», меня не пропустил:
— Идем лучше с нами, молодой-красивый!
— Тоже верно, — ответил я, подобрал с асфальта свою пуговку и под ревнивым взглядом милиции припустил за девушками.
— Чего они к тебе пристали? — спросила одна.
— Обознались.
— И сразу бить?
На это стали отвечать за меня:
— «Моя милиция меня бережет».
— Одно слово, мусора. Никто давать не хочет, вот они и носятся, как бешеные.
— Не скажи! Одна, с ОТК, так даже замуж за мусора выходит. За офицера, правда. Развивая тему, мной вдохновленную, группа меня обогнала, а со мной поравнялась молчаливая блондинка, настроенная явно не коллективистски.
— Вы, собственно, кто?
— Дневная смена.
— А где же ваш завод?
— А кубик стеклянный на площади за сквером. Свет там горит?
— Я думал, что заводы только на окраинах.
— Которые грязные, те да. У нас производство чистое.
— И что же вы производите? Она засмеялась.
— Тайна!
В свете фонаря я взглянул на нее повнимательней: курносость, завиток платиновых волос над крутым лбом. Волосы были чудо, но прическа испортила их безнадежно. Блондинка поправила сбоку свой шестимесячный перманент, придававший ей нечто овечье, и не без кокетства сказала:
— Но вам я открою. Ведь вы не шпион?
— Шпион, — кивнул я, но она сказала все равно:
— Делаем ЭВМ, вот чего.
— Это тайна?
— Военная!
— Кого она интересует, если в этой области мы на двадцать лет позади Америки, — проявил я компетентность.
— А вдруг вы китайский шпион? Я насмешил ее, оттянув на себе уголки век.
— У нас из всего делают тайну, — вздохнула она. Нет, а правда, кто вы?
— Вас интересует?
— Очень!
— Шпион, — повторил я. — На службе реальности. У нас из реальности, как вы верно сказали, делают тайну. Я пытаюсь ее разгадать. Я охотник за тайнами.
— Что называется «пудрить мозги», — констатировала девушка.
— Писатель я.
— Писатель? И много уже написали?
— Ничего. Но работы передо мной край непочатый. Никто, кроме вас, не знает еще, что я писатель. И долго не узнает. В данный момент я скрываюсь под маской студента. А вы?
— Что я?
— Под какой маской?
— Нет у меня никакой, — сказала она с сожалением. — Одно лицо.
Тут мы вышли к широкому перекрестку, и несколько девушек повернули направо, не забыв и про нас: «Эй, в белых штанах? Идем лучше к нам в общежитие! Опять кавалера, Эльза, отбиваешь? Не ходи с ней, кавалер: у Эльзы муж ревнивый!» Мы сошли на проезжую часть, пересекли две пары тускло блестящих трамвайных рельсов и приподнялись на «островок спасения». Три-четыре девушки, будучи более деликатными, чем крикуньи из общежития, взошли на другой край «островка», держа дистанцию. Я уточнил:
— …Эльза?
— Что, нельзя?
— Почему же, Эльза, очень даже можно. Сказать, какая на вас маска? Усталой после смены девушки. А на самом деле вы Мерлин Монро.
— Кто?
— Смотрели «В джазе только девушки»? Нет? Впрочем, это старый фильм. Вы оч-чень похожи на актрису, которая играла там главную роль.
Женщина польщенно промолчала. Повернула кудрявую голову в сторону ожидания. По улице, освещенной газовыми фонарями, видно было до поворота налево за кирпичную стену.
— Все не как у людей… Работаем в центре, живем на окраине.
— А бывает наоборот?
— Нет, — усмехнулась она. — Не бывает. Кто в центре живет, тот там и работает. Небось, тоже вы в центре живете?
— Я вообще не из этого города.
— Как это?
— Я проездом.
— Что, правда?
— Можно сказать, и пролетом. Если завтра смогу улететь.
— Жаль.
— Почему же?
— Так, не знаю… А постоянно прописаны?
— В СССР. Она засмеялась. — А я, — сказала мне в тон, — в деревне Слепянка.
— Неплохо. Должно быть слепит красотой.
— Да уж.
— И она далеко?
— А как кончится город, так и будет Слепянка. Впритык. На «тройке» не очень, а пешком: пешком да.
— И у вас там большая изба?
— А что?
— Если большая, то я вас с мужем не стесню. Могу и в сенях переночевать, если уж на то пошло. А то как-то не по себе, — сказал я, — ночью снаружи.
