Нафиса Хаджи - Сладкая горечь слез
Захид наконец удалился, а я, натужно улыбаясь, перевела разговор на менее опасный предмет:
— Ну, расскажи про новую версию «Вперед, Христовы воины», над которой вы работаете.
Этой темы Крису хватило как раз до прибытия нашего заказа. С официантом, на этот раз мексиканцем, я заговорила по-испански.
Пока я раскладывала карри, тикка[65] и наан[66], Крис задумчиво проговорил:
— Я горжусь тобой, Джо. Жаль, что я не такой целеустремленный. Ты сразу, с самого начала, знала, чем хочешь заниматься, и целенаправленно двигалась в этом направлении. Теперь тебе есть что показать миру — четыре языка.
— Пять, — поправила я. — Английский тоже считается.
— Ладно, пускай пять. Ровно столько раз я менял свои специализации. Не понимаю, зачем вообще я учусь. А ты в этом году уже заканчиваешь образование.
— Но у тебя есть музыка.
— Ага. Непонятно только, выйдет ли из этой затеи толк. И все равно я не представляю, что делать с собственной жизнью.
Я успела съесть почти все, а Крис все размазывал карри по тарелке и осторожно отщипывал кусочки наана.
— Слушай, тебе правда нравится эта штука? — озадаченно спросил он.
И тут до меня дошло, что кроме наана он так ничего больше и не ел.
— По пути домой заскочим куда-нибудь, возьмем тебе пару бургеров, идет?
— Заметано, — усмехнулся Крис.
В полной тишине, несколько раздосадованная реакцией брата и собственной идеей притащить его сюда, я закончила обед.
Захид принес счет и добродушно пошутил по поводу съеденного Крисом.
— Кто из вас старше? — спросил он.
— Она, но только на полчаса. Мы близнецы.
— Близнецы? — Захид присмотрелся к нам внимательнее.
— А как будет «близнецы» на урду?
— «Джурва»[67]. Это означает «связанные». Неужели всего полчаса разницы? Но вы же совсем не похожи друг на друга! Только глаза, конечно, темные у обоих.
В этот момент Крис демонстративно выкатил глаза, обернувшись ко мне, — мы всегда так делали, если незнакомые люди говорили нечто в таком роде, не понимая, что близнецы бывают разные. Но сейчас я не могла составить ему компанию и уткнулась в счет, надеясь, что Крис не заметит моей растерянности.
Но вдруг, даже не успев толком подумать, что делаю, я спросила:
— Крис, ты знаешь, кто такой Мендель?
— He-а. А это важно?
— Но ты ведь учил биологию в школе?
— Разумеется. — Он поморщился. — Но ты же помнишь, я никогда особенно не интересовался естественными науками. И математикой. Английским и историей — тоже не очень. А в чем дело-то?
Несколько долгих секунд я пристально смотрела в его глаза — карие, как и мои, — потом тряхнула головой, сбрасывая наваждение.
— Да так, ерунда.
Никогда я не была настолько близка к тому, чтобы поделиться тайной, имевшей к нему не меньшее отношение, чем ко мне.
Крис уехал, а на следующий день четыре авиарейса изменили мир.
Крис позвонил мне тогда:
— Отныне все иначе, Джо.
— Да.
— Помнишь, я говорил, мол, не знаю, что делать с собственной жизнью? Теперь я знаю, Джо.
Я позавидовала уверенности, прозвучавшей в его голосе. В сегодняшнем мире, полном страха и смятения, я, выбросив из головы слова Бабушки Фэйт об опасности убежденности, жаждала именно того, чем обладал Крис.
Несколько недель спустя меня вызвал к себе профессор Кроули. Карьерные перспективы стали гораздо более определенны — возросли и потребность в специалистах, и предполагаемое жалованье. Я ухватилась в первую очередь за определенность, позабыв все благие мотивы изучения языков, которые двигали мною прежде, — продолжать дело Бабушки Фэйт, сотрудничать с людьми, чтобы помогать им. Мои прежние намерения — отражавшие бабушкины взгляды на жизнь — показались вдруг наивными, чересчур примитивными для нынешнего состояния мира. Вдруг оказалось, что среди людей, говорящих на языках, которые я по недоразумению начала изучать, потрясенная необычной историей Садига, есть те, кого вообще невозможно понять. Я не в состоянии осознать и объяснить их ненависть, даже понимая все слова. Массовое убийство во имя Бога не имеет ничего общего с моей верой, с тем Богом, в которого верила я.
Язык, по словам профессора Кроули, отныне превращается в оружие. И я могу использовать это оружие в войне, в которую мою страну втянули помимо ее желания. Я написала заявление. И получила работу.
Несколько страшновато было подписывать контракты, все эти пункты о секретности. Я даже немного сомневалась, стоит ли впутываться в это — еще и государственные тайны, как будто мне мало личных, скрытых в темном цвете наших с Крисом глаз. Но я не позволила сомнениям взять верх. Второй раз в жизни я преодолела их и приняла эту роль, в которой до сих пор не могла себя и вообразить. Но, как и прежде, сомнения остались со мной. И в конце концов они вынудили меня решать проблему гораздо более сложную, чем та, с которой я когда-то справилась.
Анжела
Прегрешение — самая приятная часть покаяния.
Арабская пословицаКажется, прошла целая жизнь с тех пор, как Крис ездил к Джо в Чикаго. Я вся извелась от беспокойства — вдруг она откроет ему тайну, которую я просила хранить, ту самую, что отняла у меня мою дочь. Сколько бы мы ни делали вид, будто в наших отношениях ничего не изменилось. А теперь оба моих ребенка покинули родительский дом. Через двадцать лет я вернулась к тому, с чего начала. Я в смятении. Не понимаю, кто я такая, и нет рядом детей, чтобы помочь мне определиться. Бесцельно слоняюсь по дому, все больше погружаясь в прошлое — в то время, когда их еще не было на свете, в детали прошлой жизни. Я рассказала Джо обо всем в надежде, что она поймет.
Как одинока я была, пока не стала матерью. Уныла и безрадостна.
— Не будь такой мрачной, детка! Кукол с печальным лицом никто не покупает. Улыбайся! Не можешь — нарисуй на лице улыбку! — наставляла Бабушка Пелтон. И хлопала в ладоши: — А ну-ка, поживей, Энджи, поживей!
В представлении Бабушки Пелтон печаль и скука считались худшими человеческими чертами. Сама-то она была полной противоположностью — сгусток шума и энергии, не выносивший ничего тусклого вокруг.
Чтобы «взбодрить», она тащила меня в кухню и совала порцию мороженого, настороженно озираясь, дабы убедиться, что на горизонте чисто. Дедушка Пелтон не одобрял перекусы между трапезами. Он вообще много чего не одобрял. Впрочем, это не имело особого значения. Большую часть времени он был занят — читал и писал, готовился к проповедям, которые каждое воскресенье произносил в основанной им евангелической церкви. Дедушка был человеком из другой эпохи, старомодным и строгим. Я никогда в жизни не видела его с босыми ногами, даже ранним утром. И он никогда не выходил из дома без галстука.
Там же, в кухне, Бабушка Пелтон рассказывала мне про их с дедушкой путешествия по свету, про Китай, где родилась мама. Сами слова, казалось, переливались разноцветными блестками, как пайетки ее любимых воскресных джемперов — розового или нежно-голубого. Гладкая прическа Бабушки Пелтон напоминала лакированный шлем из волос — стального цвета, длиной ровно до плеч. Внешность ее могла показаться забавной, но лишь тому, кто не любил ее так сильно, как я. Мне же она казалась привлекательной, как конфетка.
С бабушкой я провела гораздо больше времени, чем с матерью, у дедушки с бабушкой я ночевала чаще, чем дома, — после сестринских курсов мама много работала в ночную смену, там платили лучше.
Бабушка Пелтон — единственная, кто говорил о моем отце. Тот бросил маму, когда я была еще совсем крошкой. Для мамы эта тема была закрыта. Я несколько раз пыталась расспросить, но в ее взгляде появлялась жуткая тоска, и я тут же жалела, что вообще вспомнила о нем.
Бабушка Пелтон рассказала, что мама познакомилась с моим папой — Тоддом Роджерсом — еще в школе.
— Это была любовь с первого взгляда, — вспоминала она. — И сразу после школы они обручились. Твоему дедушке он сразу не понравился — показался слишком вульгарным, примитивным. Но родители его были людьми добрыми, набожными, и дедушка постепенно смирился. Твой отец поступил в морскую пехоту, как его отец и его дед. Помню, как Тодд заканчивал курсы новобранцев, мы все тогда приехали на выпуск. О боже, какой же он был красавчик в форме! Они с твоей мамой очень любили друг друга и через несколько месяцев поженились. Сначала жили, как цыгане, скитались по военным базам, иногда приезжали на Рождество. Они были очень счастливы. А с рождением Рона стали еще счастливее. Когда началась война во Вьетнаме, пни как раз ждали тебя. Твоего отца призвали одним из первых. Морских пехотинцев всегда первыми посылают туда, где случается беда. Поэтому, когда аист принес тебя, его не было рядом. Мама и Рон переехали к нам на время, и я заботилась о мальчике, пока мама лежала в больнице.
