Владимир Одноралов - Незабудки
И встречается мне в селе уже нормальный крестьянин Петр Иванович Томилин.
— Чё, — говорит, — попало тебе маленько, Володь? Набил он тебе шишек?
— Да мне-то что, — отвечаю. — Вот вам он беды наделал.
— Дда, едри его. Помогат, паразит, хлеб молотить. Но он токо нашу бригаду и задел. Ничё-о, поля эти спишут. Огороды вот, конечно, помял… Ла-адно, переживем. Я, Володь, несколько градин замерил штангенциркулем — тридцать шесть миллиметров средний диаметр. Ты запиши размер-то для заметки. Наши старухи такого града не помнят.
Вот и пишу я эту заметку: двадцать шестого июля 1986 года прошел над Елшанкой небывалый в нынешнем столетии град. Побил поля и огороды, но никого особенно не напугал. Ну телят, ну Дружка-подворушника и меня, человека городского, в сельских делах понимающего не все.
Две встречи
Сильные у нас тут малинники, богатые. И хоть не мужское это дело — обирать ягоду, но и мужики за него болеют, и при встрече докладываются друг другу:
— А я малинник сёдни проведал. Подхо-одит. Денька через два командирую туда свою Комбайн Иванну, она это дело лю-убит.
— Хм, через два! Моя уж была на своем. За два часа, представляешь, конско ведро! Сыплется уж, говорит. А ты — через два…
Конечно, сельский час — он не такой, как в городе. За два сельских часа конско ведро набрать можно. Но и малинники тоже — не знаю, где бывают лучше, чем у нас. Ну, может, только в Сибири. Вот писатель Астафьев пишет, как он увлекся в своем сибирском малиннике. Так увлекся, что аж на медведя наскочил. Нос к носу! Это видно, что ягода там была серьезная.
Но, может, и у нас такие есть? Проверить трудно. Медведей в наших местах не так много. Они, конечно, есть, но не в таких количествах, как в Сибири. А вообще-то есть. В Алге, например, весной — голодный медведь задрал семнадцать телят и ушел в Башкирию, за те самые синие шиханы. Задрал он их, негодяй, прямо на карде, эти его действия раскрыла авторитетная комиссия. Хотя не все верят. Говорят, весь весенний падеж на него, бродягу, списали, а самого-то и не нашли. Но следы-то были, и несомненно медвежьи! Это факт.
Да! Есть, кстати, более редкий случай, но поближе к малинникам. Один завхоз из Алги собирал как раз малину по Алгинской дороге. Ну собирал он сначала возле дороги, где все собирают, а потом ушел в сторону, на вырубку. И так, кустик за кустиком километра с полтора от дороги ушел — завлекла его малина. Собирает, радуется, что вокруг никого нету. Вдруг, что там такое — трава невдалеке шевелится. Будто в ней кувыркается что-то живое, подвижное. Подкрался он поближе, глядь, а там — медвежонок. Да такой славный малыш, пыхтит и дербанит на части трухлявый пень.
Завхоз был мужчина представительный и здоровый: «А дай-ка я, — думает, — огребу его, да и принесу домой для какой-нибудь надобности. Чего мне!..» И кинулся на медвежонка. Тот подумал, играет с ним дядя, но как стал его дядя в мешок запихивать — заверещал. И тут черное что-то на завхоза навалилось. Медведица! Она, конечно, все следила за ним, а как стал он малыша обижать — так и навалилась. И что интересно: потрепала его, подрала даже немного, но отпустила живым. До Алги он даже своим ходом дошел. Его сразу в больницу, лечить. А против медведицы отряд охотников выслали. Ее-то они достали. Убили, разумеется. А медвежонка не нашли. Он, надо думать, сам сдох. Так что, видите, какая разница, с кем повстречаться в лесу хотя бы и медведю. С Астафьевым или еще с кем.
Этот случай тоже факт. Он даже описан в местной печати. Заметка называлась то ли «Тяжелый случай», то ли «Схватка с хищником», в общем в таком духе, что вот, мол, чего бывает и как все славно в итоге кончается. Однако все это не славно. Нехорошо. Я с того случая не собираю малину по Алгинской дороге. Набредешь еще на косточки медвежонка, а они так на человечьи похожи…
* * *И появилось у меня соображение: найти какой-нибудь дальний и укромный малинник, как у Иван Петровича Томилина или у Студенова Александр Сергеича. Можно даже их малинники обнаружить, если нашел — не прогонят. Да что я говорю-то! Александр Сергеич мне сам рассказал, где у него одно хор-рошее место. Сами Студеновы туда не ходят уже, далековато для стариков. Так что он мне это место все равно что дарил:
— Вот, Володь, прям, как в гору пошла дорога, вот прям по ней и чеши до старого сосняка. Дальше она к Богданову колодцу уйдет, а ты посредине посадки бери круто вправо. Пересекешь этот сосняк, а за ним чернолесьем иди на просвет. Просвет этот — вырубка, а на вырубке — там тебе и малина…
Просто, но на практике у меня все сложнее вышло. Во-первых, сапоги я одел — тяжеленные кирзовые сапожищи. Дело было как раз после дождя с градом и в лесу так мокро, что без сапог не шагнешь. Во-вторых, дорога к Богданову колодцу на горе еще растрои́лась. Александр Сергеич про это забыл, для него там одна дорога, по которой всю жизнь ходил. А для меня три! Ну а в-третьих, опять сапоги. Повели они меня не по наезженной голой дороге, на которой при каждом шаге к сапогу еще одна подошва пристает, а по заросшей, травчатой. А по ней сосняки стали попадаться то слева, то справа, то в стороне — и старые, и молодые. Тот, что первый, он никак не подходит — за ним чернолесья с просветом нет. В общем походил, походил, но нашел! И даже запомнил, как идти, но рассказать не берусь, это не в городе, лес каждый по-своему видит.
На вырубку я вышел с совершенно отмотанными ногами, но и про ноги сразу забыл, как увидел голубоватые кусты и как рябят они в глазах от красных точек. И ни-ко-го. «Вот, — думаю, — мой малинник». Кусты эти лепятся вокруг пней и корявых самосевных дубков и осин. Иногда даже смешно: видишь резную дубовую листву и среди этой листвы — ягоды. На тебе — малина на дубе! Ягода зрелая, тронешь кисть — две, три в ладони, одна на землю ушмыгнула для какой-то еще земной твари. А не жалко, после града ее много на земле лежит, но еще больше красуется и светится меж мохнатых голубых листьев. Видно, град здесь несильно прошел. Ягоды то мелкие, суховатые, а то прямо со сливу, от таких в ладони прохлада и заметная тяжесть. У меня не ведро, а скромная кошелка на полведерник и наполняется она легко, и я уже балуюсь, перехожу от куста к кусту, мол, там вон покрупнее, пробую и вообще выбираю. А трава между прочим вокруг кустов примята. Однако я над этим удобством не задумался как-то. Медведи или еще кто мне и в голову не приходили. Ну обмята вокруг кустов трава, значит, так и надо, значит… Да вообще я об этом совершенно не думал. Еще и день был какой-то прямо жемчужный: облака тонкие, лес парит слегка, вырубка высоко и хребет Ямантау тоже голубоватый или сизый даже мерцает в слабосильных лучах. Тихо. Ни одного современного звука… И как он в этой тишине так бесшумно явился, прямо черт его знает? Я аж вздохнул в два дыхания! Ну, не медведь, нет. Человек! Человек на лошади. В лесниковой фуражке без кокарды. Вместо кокарды репей какой-то сбоку. Лошадь тянет его в сторону, но он ее держит и смотрит на меня худым своим профилем зло, вот как петухи, бывает, смотрят. Им, петухам, все равно ведь: что ты и зачем. Раз появился на горизонте — значит враг.
Вот и этот именно так смотрит, но только я его узнаю. Это лесник наш. Лесничим был, но его за пьянку поперли в лесники. Фамилия у него чудная — Маякин. Словом, знаю я его и, успокоившись, говорю:
— Здорово! Работаешь?
— Здорово, — говорит он сиплым полушепотом. Но не так, как здороваются, а как бы он вертит в руках слово: мол, что это еще за штуковина такая — «здорово?». Он с трудом держит лошадь, чтобы стоять ко мне боком (лошадь, видно, не любит его), чтобы не заметил я отсутствия кокарды.
— Здорово… Мы-то работаем, а тут вот шля-аются.
Ну я после такого приветствия еще раз вздыхаю уже в одно дыхание и продолжаю щипать свою малину. А что прикажете делать? Препираться, что ли, с Маякиным? Он ведь немного придурковат и про себя, в мыслях, он о-хо-хо какой начальник. На людях-то он удерживается, а тут, конечно, как удержишься — свидетель одна природа, при ней что угодно можно выкомаривать.
— Шля-аются… Порядочные-то люди на сенокосе, на комбайнах с утра до ночи, а те, которые бездельники — шляются, — сипит он, не трогаясь с места. — Малины им на-да, ягоды им… Покосы вон помяли все. Как после вас косить-то?
Я выпрямляюсь. Ох, как говорить с ним не надо, но уж закипело, уже сам собой говорю:
— Чего привязался, Маякин? Ты, что ли, тут, в пеньках, косить собрался? Или тебе малины после меня не хватит?
— Ту-ут. Тут не косят. Я про покосы говорю. А тут наш малинник.
— Какой еще ваш? Мне Студенов его показал. И вообще, какой он ваш в лесу малинник?
«Чего это я разошелся с ним?» — испуганно спрашиваю себя и молча ухожу в дальний угол, в тот угол, который круто скатывается в овраг и сюда из-за пеньков, чертолома и крутости он на лошади не проедет. Но заморенный его голос странно пронзителен, и здесь он тоже меня достает.
