Алексей Швецов - Как я съел асфальт
– Ай-яй-яй, – шутливо переживал Паша, – что-то с глазами стало. Старею, наверное. В упор не вижу!
Инспектор весьма дружелюбно посоветовал нерадивому водителю «разуть» глаза. А Паша утверждал, что как он ни присматривается, как он ни «разувает» глаза, а знака от этого он не видит.
– Ну вот, вот же! Елки-палки! – обозлился толстенький гаишник и поднял свое лицо к знаку…
Он три раза обошел вокруг столба, но отчетливо почувствовал, что, несмотря на все старания, знака не видит. Козырнув и извинившись, инспектор пошел ощупывать место предполагаемой установки знака, а Паша беспрепятственно и, главное, вовремя попал на работу.
Беззаботное счастье продолжалось целую неделю. А потом справедливость, а точнее, законность восторжествовала в полном объеме. Возвращаясь с работы в пятницу, Паша увидел оба знака на своих местах. Он досадливо сплюнул и отправился на поиски бомжей. Предложив мужикам денег, Паша попросил их повторить операцию. Алчно посматривая на купюры в руках эксцентричного ненавистника дорожных знаков, мужики бойко затрясли немытыми лохмами в знак согласия.
А потом было еще три похожих эпизода. Паша оплачивал съем знаков, а кто-то оплачивал их установку обратно. Наконец установщикам это надоело – видимо, они поняли, что съемщики гораздо расторопнее, а еще они поняли, что ломать – не строить и что «ну их всех на фиг!».
Бомжам, которые лишились стабильного приработка, стало жаль свой бизнес. Как говорится, – «только-только на ноги встали…», а тут все вдруг закончилось. И Паша был втянут в новый виток гонки знаконенавистничества.
Месяц, ровно месяц, он как ребенок радовался жизни. А через месяц знаки появились снова. Он отдал приказ своим наймитам, и знаки исчезли. А потом появились опять. Паша провел следственный эксперимент и на одной из табличек оставил царапину. Его подозрения подтвердились: те, кто снимал знаки, те же и устанавливали их. Предприимчивые бомжи организовали свой маленький бизнес. Чтобы не оплачивать съем одних и тех же знаков, Паша купил у них металлические таблички. Но знаков в Москве было полно. А по закону, описанному еще Ломоносовым, если в одном месте знаки исчезали со своего привычного места, то они появлялись на тех самых принципиальных для Паши местах.
А потом Паша плюнул на все и решил сам заняться дорожными знаками, так как осознал, что дело это прибыльное для всех.
Саша уже больше часа катался по Мясницкой, но искомой вывески так и не встретил. Он припарковался на свободном пятачке и дальнейший поиск продолжил в пешем порядке. Саша задирал голову, смотрел себе под ноги, но не находил никаких следов Холодца. Люди, спешившие по своим делам, не обращали на Сашу никакого внимания, даже тогда когда он обращался к ним с вопросами.
– Извините, не подскажете, здесь должен где-то… – Но Саша не успел договорить конец фразы неторопливо бредущему школьнику; школьник, даже не посмотрев в его сторону, так же неспешно удалился.
«Ну и молодежь пошла! В наше время… – подумал Саша, а потом вдруг с улыбкой спохватился. – Господи, я стал брюзгой. Ворчу, как старый дед, вспоминаю о „нашем времени", причисляя себя тем самым к глубоким старцам. А еще считаю себя молодым!» Но не только представитель подрастающей смены был невнимателен к Саше, сверстники точно так же проходили мимо, не удосуживаясь даже взглянуть в его глаза. «Ищите и обрящете, стучите, и вам откроют, просите, и вам дастся», – вспомнил Саша строки Евангелия. Он помнил их, а окружающие его люди явно позабыли. А еще Саша злился сам на себя. Злился оттого, что ничего другого, кроме постыдного бегства, и нельзя было ожидать от людей, когда к ним подходили с вопросом: «Вы не знаете, где здесь живет и принимает Холодец?»
Саша забрел в какой-то двор, где собаки с лаем и рычанием трепали старую кость, похищенную из помойки, аромат которой заполнял собой дворовую территорию. Но не запах поразил Сашу, а собаки. Точнее, поведение собак. А поведение их было более чем странным. С жалобным и каким-то пронзительным визгом, будто им всем одновременно дали хорошего пинка, они, бросив на произвол судьбы кость, устремились за угол дома. «Что-то их напугало», – подумал он и огляделся. От мусорных контейнеров отделилась фигура человека в лохмотьях. Саша на расстоянии почувствовал неприятный запах бездомного. Фигура «охотника за бутылками» двигалась в сторону Саши. Он отчетливо понял, что именно к нему двигался бомж, когда, подойдя к нему, тот попросил мелочишки.
Саша пристально вгляделся в лицо мужчины и, ужаснувшись, отпрянул от него. Бездомный был еще явно не глубоким стариком, но синюшные пятна, покрывавшие лицо, делали его похожим на живой труп. Язвы, страшные язвы, покрывали лоб незнакомца, кожа на руках потрескалась и клочками свисала с ладоней.
– Подай, господин, мелочишки-то… – повторил странный человек.
Саша суетливо полез в карман и, нащупав несколько монет, с риском порвать карман плаща вытащил сжатую в кулак руку. Опасаясь прикоснуться к бездомному, он высыпал мелочь в подставленные лодочкой ладони с непомерно глубокими линиями.
Вопреки ожиданиям Саши, бомж не поблагодарил его, не пожелал здоровья, а проворчал какую-то странную фразу:
– Желаю тебе найти и понять!
Саша зацепился за эту фразу и обдумал пришедшую в голову мысль. Ему показалось, что этот бомж может знать, должен знать медиума по фамилии Холодец. Саша отчетливо понял, что должен спросить о Холодце этого грязного незнакомца.
– Послушайте… – начал Саша, но слова вылетали изо рта какими-то ущербными и оборванными, если такое прилагательное можно было употребить к звукам. Саша прокашлялся и продолжил: – Я хотел спросить, не знаете ли вы случайно, где здесь обитает экстрасенс… или медиум, уж не знаю, как его обозвать… Холодец? – Заметив усмешку в глазах мужчины, Саша добавил: – Холодец – это фамилия.
Окинув Сашу снисходительным взглядом, бродяга усмехнулся уже губами, точнее, изъеденным язвами ртом. Неестественно желтые зубы блеснули в бледном овале приоткрытых губ. А еще бомж посмотрел в глаза Саши своими бесцветными глазами и внятно произнес:
– Вон его окна… – Он пальцем указал куда-то над головой Саши и добавил: – На третьем этаже он живет, а дверь сам найдешь.
Саша поблагодарил незнакомца и двинулся в указанном направлении. Перед ним стоял некрасивый пятиэтажный дом. Кирпич, из которого сложили дом, был серым и неприятным. Те самые окна на третьем этаже были зашторены плотным, как показалось Саше, материалом.
Он вступил в подъезд. Точнее, сначала отодвинул в сторону незапертую металлическую дверь с кодовым замком, а потом вошел. Исписанные традиционными надписями стены не вызвали интереса, но мрачная холодность стен обращала на себя внимание и даже навевала на Сашу тоску и беспокойство. Он даже отчетливо ощутил исходившую от них сырость, хотя на улице была сухая погода. А еще Саша почувствовал, как вспотели его ладони и напряглись беспокойные мысли. И какая-то заторможенность непреодолимо манила, или, правильнее сказать, требовала от него прекратить движение, остановиться. Не ходить никуда и остаться на месте среди исписанных похабщиной стен. Но Саша заставил свои ноги интенсивно сгибаться в коленях, точнее, не в коленях, а просто сгибаться и гнуться, чтобы двигаться. А когда обрел эту утраченную было способность к ходьбе, он зажмурил глаза и пошел…
В подъезде пахло как в придорожных туалетах после года интенсивной эксплуатации. Этот с детства знакомый запах успокоил Сашу еще больше. Он продолжал идти с зажмуренными глазами. Пошел и ударился головой о газопроводную трубу, низко висевшую в проеме. Этот внезапный удар неожиданно и отчетливо отрезвил Сашу, придал ему новых сил. Саша как будто со стороны услышал вылетевшую из его рта брань. Страшную брань и даже матерную ругань. Он почти отчетливо увидел вибрации своего голоса. Голоса страшно знакомого, точнее, просто страшного и совершенно незнакомого. А еще он ощутил себя былинным героем, сильным и озлобленным на «глупых газовщиков».
На какое-то время ему, Саше, стало ощутимо легче и стыдно, так стыдно, за те слова, что свободным потоком выползали изо рта после удара головой. Но потом он вспомнил, что и у автора «Рубашки», позиционирующего себя как мастер художественного слова, проскальзывают такие же точные и едкие фразы, что в народе именуется матом. Автор «Рубашки», этот инженер человеческих душ, умел грязно ругаться во всеуслышание со страниц своего романа и при этом говорил: «Мне кажется, что я умею разговаривать просто со всеми. И еще мне кажется, что я хороший человек».
«Значит, можно, значит, нужно», – спокойно решил для себя Саша и удвоил свои усилия в оскорблениях трубы, так нежданно приведшей его мысли в первозданный порядок.
Выплеснув поток справедливого гнева и отдышавшись, Саша уже спокойно поднимался по ступеням пятиэтажки. На третьем этаже перед Сашей предстали четыре одинаковые двери. Точнее, очень похожие между собой, металлические. И все же они отличались, но отличались лишь номерами. Стену рядом с одной из дверей украшала надпись: «Холодец – старый идиот». Саша подумал мысль и понял, точнее, отчетливо догадался, что «старый идиот» – это не имя и отчество медиума с чудной фамилией. Скорее всего, его зовут как-то иначе, но Саша не знал как именно, потому что Геша об этом ничего не говорил.
