Александр Покровский - Бортовой журнал 7
Конечно, России бы двадцать спокойных лет, но кто ж ей такой срок дал?
И Англия, и другие страны Европы почуяли – поднимается гигант. Вот вам и война и революция.
В Англии власть короля ограничили законом в 1688 году, и начался экономический взлет Англии. А в остальных местах этого не случилось. Закон не был вознесен над монархом, значит, можно власть у него отобрать. И отобрали, а там уж и диктатура, и новое рабство, еще более страшное – сталинское.
И за свободу прессы мне досталось, мол, кто ж ее свободной когда видел.
Закон о свободе прессы, о доступности информации, о свободе слова, собраний, шествий, демонстраций должен быть. Иначе никто никогда не узнает об истинном положении вещей. Да, пресса несовершенна.
Во всем мире. Но нигде ее сейчас не давят и не уродуют так, как в России. Разве что еще в Белоруссии, но там есть Лукашенко, и его подход к государству несколько отличается от подхода наших руководителей. Пока в области снабжения населения продуктами питания Лукашенко преуспел. У него это получается лучше, но движение к закону и к демократии он не перекроет. Взрыв-то все равно будет.
Для примера еще раз приведу Китай. Китай – это нечто. Но растет экономика Китая исключительно оттого, что в стране много людей. И готовы они работать по 18 часов за копейки, потому что в своих деревнях они вообще работают за похлебку. Китай – это нищее, бесправное население. Китай – это рабство. Китай – это люди-автоматы, трудоголики великие, долготерпцы. Будет ли там взрыв? Обязательно. Время рабства прошло. И те, кто его вводит у себя, становится на пути у Времени. Оно раздавит.
По православию мне досталось, мол, только оно и спасет.
Православию хорошо бы внутри православия для начала разобраться. А то ведь что ни монастырь – то свои законы. В самом православии согласия нет. И единства нет. Как может тот, в ком нет единства, призывать к нему? Патриарх на руке часы имеет в 30 тысяч евро, а призывает одуматься, отказаться от роскоши. А когда ему указали на то, что сам он в роскоши купается, начинаются разговоры о том, что он, оказывается, со смирением подарки носит. Это что еще такое?
Где они, церковные лидеры? Как они собираются народ за собой вести? В школе будем преподавать религию? Те, кто в 1917-м крушил империю, в школе Закон Божий учили.
Мне и на нужные книги указали – Достоевский, Ильин.
Я читал Достоевского всего. Полное собрание сочинений. Там есть человек, но очень специфический.
Ильин? И что это все бросились вдруг изучать Ильина? Он русский философ? В России с философией большая проблема. И эта проблема, на мой взгляд, в языке. Русский язык молодой. Тут можно менять слова местами, и меняется смысл. Потому на русском и закон – «что дышло». Трудно законы на русском языке писать. А философия требует законченных словесных форм. Тут слово должно иметь один смысл. Вот тогда и философия будет. У немцев может быть философия, у французов может быть. У нас рассуждения могут быть, а вот с формулами тяжеловато, потому и мыслителей здесь оценивают по принципу «за Россию он или против?». А кто может утверждать, что все сказанное Ильиным – за Россию, а все сказанное Чаадаевым – против? Давайте для начала следовать логике языка. В русском языке ее маловато, и все же – все это не более чем рассуждения, мнения, но не рекомендации. И все это только потому, что русский язык не обязательный. На нем сначала законы надо написать так, чтоб они не допускали разночтения. А этого пока нет.
У нас нет ни одного внятного закона. На каждый закон нужны разъяснения. Чего уж тут говорить о философии?
И еще мне указали на то, что до революции лица на фотографиях одухотворенные, а после нее затравленные какие-то.
Да, другие лица. Но если сравнить хронику советского периода и нынешнюю, тоже есть разница. В лицах милиции, например. Другие они. Те еще во что-то верят.
А потом мне указали на то, что скоро грянет гром.
Гром? Обязательно грянет. Неожиданно, как всегда, внезапно, ни с того ни с сего. Почему? Потому что для того, чтобы осмыслить происходящее, нужно прежде всего желание. И разумение. Или хотя бы желание выслушать другого, иное мнение услышать.
Вот этого желания нет.
У нас много чего нет.
* * *Меня спросили об аварии на Саяно-Шушенской ГЭС, спросили, что я по этому поводу думаю и почему, на мой взгляд, у нас аварии и другие неприятности регулярно случаются в августе.
– Вы считаете, что это был гидроудар?
– Я считаю, что был гидроудар. Но только это удар не обычной воды.
– То есть?
– Деньги ведь тоже вода. Их надо собрать к августу.
– Как это?
– В августе все чиновники обычно уходят в отпуск. Представьте себе: почти шестьдесят человек в России целый год кормят одного чиновника. Они изо всех сил напрягаются, а тут еще и август, когда чиновнику нужны не просто большие деньги, а очень, очень большие, потому что он поедет с семьей за рубеж и будет там тратить и тратить. Так что все напрягается, особенно бизнес. Бизнесу надо обеспечить не только отпуск чиновника, но и свой собственный отпуск. Так что деньги собирают с мая. Ни на что другое их уже не хватает.
Их не хватает на плановый ремонт, на научные изыскания, на замену оборудования, на обслуживание, на обучение персонала, на самолеты, на подводные лодки, на ракеты, на школы, на зарплаты, на пенсии, на лекарства – ни на что не хватает денег.
Но вот наступил август. Огромный вал денег собран и перемещен за рубеж. И вдруг наступила тишина. Тихо вокруг. То есть до августа – вал, а потом, очень резко, тишина. Вот вам и гидроудар.
– И что теперь делать?
– Снова собирать деньги. Со всех. Квартплата повысится в августе – надо же где-то искать, а потом – выход на улицы, перекрытие магистралей, ОМОН, дубинки – так и живем.
* * *Вопрос, как это и ожидалось, поставлен с предельной ясностью: «Доколь?». Вы это про что?
Я это про жизнь. Про все ее хитросплетения, закоулочки, тропки, тропиночки, повороты, переходы и тупики бытия. Как все-таки все связано, зависимо, переплетено. Никуда не сунуться, не деться. И на нового начальника всегда найдется еще один – сверхновый.
Придет и откусит.
Полтулова.
* * *Где найти искусное перо? Где, где, где?
Столь искусное, чтоб не простое установление факта, приправленное спекулятивной утонченностью или изощренной аргументацией, но вдумчивое обсасывание деталей, которыми небо одарило ум человеческий для исследования истины и борьбы за нее со всяким и каждым.
А я знаю где. Некоторым это место представляется омерзительным.
Некоторым, но не мне. Мне оно представляется восхитительным, бодрым, свежим. К нему мы обращаемся по утрам. Им мы заняты долгими вечерами, когда на дворе и дует и сыро.
И днем мы думаем о нем, не переставая. И на ходу, и лежа.
Именно там нам и следует искать его – искусное перо, конечно.
* * *Сначала я бранился. Я фыркал, икал, рыгал, испускал ветры.
А потом я подумал – а и хер с ними. Хер, хер, хер – тот самый, толстый с прожилками.
И сейчас же наступила свобода, свобода в членах и в желаниях, в мыслях и фразах, свобода в языке, в нёбе, в руках и чреслах. Только она, свобода, позволяет опомниться и снова осознать себя, а потом уже перечитать еще и еще раз все написанное до последней буквы и изучить каждый слог в самом точном и буквальном значении, чтобы постичь аллегорический и, быть может, мистический смысл всего происходящего.
* * *Тут я нахожу нужным осведомить ваши преподобия, что всему этому требуется новое имя. Старое имя уже давно истрепалось, обрыдло, постыло. Хочется новизны. И лики требуются, потому что прошлые отошли уже в область рыла.
А так всегда бывает с ликами. Сначала – не намолишься, а потом – господи, где были наши глаза! Так что требуются, требуются – новые, свежие.
И идеи! Как мы могли забыть про идеи! Совершенно, абсолютно забыть! Природа, слава богу, чрезвычайно расточительна. Она оделит нас новыми отцами, заронив в них семена словесной критики прошлых отцов так же глубоко, как и семена всех прочих знаний, что вполне сойдут за идеи на первых порах. А потом уже наступят вторые поры, в которые никто уже не вспомнит про первые, и жизнь – эта восхитительная, упоительная жизнь – опять все начнет с самого что ни на есть начала.
* * *Я все время экспериментирую над фразами.
Я хочу врезать в них лучший смысл, подбираясь таким образом к смыслу сокровенному.
Я скоблю, я тру, я поддеваю на самое острие, а все ради того, чтобы быть понятым, пусть не тут, но в грядущем.
И раскроет мою писанину кто-то в невыразимом Далеко, и воскликнет он: «Ибу! Ибу! Да, Дао Муди!» – что в переводе с китайского, кажется, означает: «Постепенно! Постепенно! Мы движемся к цели!»
* * *Ах какой он быстрый! Не успело что-то произойти, а он уже тут как тут – он уже там, пренебрегая развлечениями, собрав все силы и способности своего существа, ловко восстанавливает смысл, отстаивая наше, как свое. Правда, потом все никак не отличить, что там было наше, а что уже стало свое, но даже если я искажу каждое слово, говоря о нем, я не смогу сдержать своего восхищения – очень уж ловок этот мерзавец.