Эдуард Лимонов - Кладбища. Книга мертвых-3
Господи! Как же быстро пролетает жизнь — так и вижу ее, и себя, и Петрова, и эту Анну в движении, встретившихся на паркете ЦДХ, мимо в обоих направлениях идут посетители выставки, многие из них уже умерли. Дочь художника поправляет пояс юбки, перекалывает булавку. В створе юбки появляется ее худенькая коленка в чулке, и с расстояния в девятнадцать лет я чувствую некоторое волнение в области паха от этой коленки.
В результате мы были приглашены в «папину мастерскую, отметить выставку, будут только свои». Долго ехали в такси, Петров на переднем сиденье, я бутербродом между двух девушек. И опять умудрилась обнажиться ее ножка в телесного цвета чулке. По дороге обе девушки курили, спросив разрешения у водителя. С первого раза не смогли найти нужный двор, Петров выходил, потом выходила дочь художника, водитель злился, звонили папе, папа уточнил, нашли нужный двор. Все места уже были заняты. Пришлось сидеть всем четверым на принесенной с улицы доске, и дочь художника вынуждена была тереться о него своим левым бедром. Которое бедрышко.
Все разговаривали в одно время. Опорожнив несколько пластиковых стаканчиков с вином, дочь художника стала посматривать на меня добрее. В тесно сжатом состоянии и с шумным фоном удавалось вести только минимальную беседу, на самые общие темы. Реплики получались короткими. Смеясь, она сказала, что училась в шэрэмэ. Он спросил, что это такое. Его они снисходительно спросили, откуда он свалился. Он простодушно сказал, что из Парижа свалился. «Школа рабочей молодежи», — назидательно объяснила она. Выяснилось, что ей пока еще двадцать два года, но в октябре уже стукнет двадцать три. Последнее, что дочь художника успела сообщить, что он небывало хорошо выглядит для своего возраста: «Папа выглядит много старее тебя». Перед этим он сообщил, что он одного года рождения с ее отцом, на самом деле соврал чуть-чуть, омолодив себя на три года. Анна, вредная блондинка, сказала, что им пора, у них какая-то встреча, и они ушли, прежде чем он мог придумать причину, чтобы выйти с ними.
Я заметил, что в своем повествовании перескочил с первого лица «я» на третье «он», но пусть так и будет, потому что, в сущности, вижу с расстояния в девятнадцать лет себя, того, который «он». Так бы, наверное, все и завершилось, не начавшись, если бы Петров не сообщил ему, что старшая дочь, ну как бы первый блин комом, проблемная девочка, из школы ушла, потом и из шэрэмэ, муж был, но развелись, сейчас он в тюрьме, гуляет девка, если хочешь, Эдуард, можем к ним заехать, она с этой Анькой в квартире в Беляево живет, там бабушка умерла. А отец с матерью и младшей дочкой — в центре, младшей шестнадцать лет. Есть еще средняя, та замужем за бизнесменом, ребенок есть.
Troubled women были его специальностью. Собственно, только с такими он и жил. И первая подруга была troubled, и вторая, и третья. Первая была уже мертва к тому времени, пять лет как повесилась в Харькове на окраине, на улице Маршала Рыбалко. Таким образом, Петров подстегнул его интерес. А вызвала интерес эта тонкая, донельзя сексуальная коленка в простом телесного цвета чулке, и маленький крашеный ротик, и фарфоровые серые, наверное, лживые глаза.
В Беляево, как во всех квартирах стариков, был целый дровяной склад, то есть немыслимое количество шкафов, и столов, и стульев. «Зачем старикам такое количество полусломанной мебели?» — подумал он и тотчас же ответил на свой вопрос: старики просто не выбрасывают сломанную мебель, и к концу их жизни у них накапливается дровяной сарай. Они приехали с вином. «Мальчики, купите вина», — попросила Анна. «Мальчики» купили, потом пришлось идти и за едой, потому что у легкомысленных «девочек» не было еды совсем.
«Современные девки живут как мужики, — разглагольствовал Петров во время похода в магазин, — сирые, и холодные, и голодные». — Петров собирался жениться, однако никак не мог найти девушку, чтобы не была сирая, холодная и голодная. В конце концов он нашел такую, и она родила ему двоих прекрасных и разных девочек, блондиночку и брюнеточку…
Спать их уложили в отдельную комнату, еще и закрыли плотно двери и завесили солидным крючком. «Надо же!» — сказали «мальчики» в темноте, поворочавшись. Утром их открыли, смеясь, Петрову нужно было в какую-то инстанцию, Анна подалась в институт.
Лиза сделала себе чай и в халате улеглась под одеяло. Спокойно высвободила из халата одну белую сиську в форме дыньки. Сказала: «Сядь со мной». Он сел на край кровати. «Ты же хотел остаться, да?» «Да, — сказал он, — ты очень соблазнительна». «Ну вот, — сказала она, — ты у цели. Можешь делать со мной все, что захочешь. Все-все».
И он остался. И делал все-все.
Там был еще один эпизод похода на дебаркадер. Была вечеринка на корабле, пришвартованном на Фрунзенской набережной, за все платили джинсы «Дизель», он пошел туда с Лизой, но вот я не помню, было ли это до либо после их случки в Беляево. Вероятно, до случки. Поскольку поздно вечером он обнаружил себя в своем кабинете в бункере Национал-большевистской партии, он спал на столе. Дело в том, что с Фрунзенской набережной до 2-й Фрунзенской улицы он добрался минут за пять. Куда делась дочь художника в тот вечер, он не помнит, кажется, ее забрали приятели.
А их первая встреча в постели была так груба и лишена какой-либо сентиментальности, что так и запечатлелась в его памяти как «случка».
И от дочери художника пахло сукой.
Дальше началась наша совместная жизнь, закончившаяся лишь весной 1998 года. Три года я наслаждался обществом этой необыкновенной девочки, жуткой лгуньи, по правде говоря, но честной и печальной искательницы приключений и жрицы любви.
Она задержалась у меня вначале на несколько дней. Не замечая смены дня и ночи, мы пили красное вино, слушали Эдит Пиаф, я ей переводил, и занимались любовью. Я помню, мы сидели на полу, сердца раздирала Пиаф. Лиза смотрела на меня восхищенно, вероятнее всего, из-за французского языка. Она смешно кушала свинину, старательно запивая ее вином, и от проявленной старательности у нее чуть потел носик. Не кончик его, это выглядело бы неловко, но пару квадратных сантиметров выше над крыльями. Эстетически она полностью удовлетворяла меня, поскольку по моим стандартам была безупречна. Зубки разве что чуть подкачали, нижняя челюсть, но хорошая зубная клиника поправила бы изъян. С зубками на нее как-то обрушился пьяный либеральный журналист Андрей Черкизов, напившийся у меня в гостях. «А ты, девочка с кривыми зубами, что ты знаешь о человеке, который тебя трахает?! Он великий человек, гений, а ты — девчонка с кривыми зубами!» — закричал тогда Черкизов, и великий человек вынужден был его выгнать из квартиры.
В сущности, это грустная история об умершей рано молодой одинокой женщине, оставившей после себя бесприютную дочку. Но если глядеть на историю в контексте моей жизни, то это страстная, красивая история о любви во вздыбленном либеральной революцией городе, история бесшабашных девяностых годов. А девяностые много лучше двухтысячных, двухтысячные были, что называется, ни рыба ни мясо… В девяностые люди ночами в пургу пили на Арбате, кричали и спорили в метели о политике… Он как-то привык жить вместе с женщинами, но эта к нему не переезжала. Она вдруг объявила, что ей «надоело» у него, и отправилась в Беляево. Позднее выяснилось, что она ходила в модный бар на старом Арбате и напивалась там до самого закрытия красным вином, затем отправлялась либо в Беляево, либо к парню, с которым успевала познакомиться в баре. Однако выяснилось это обстоятельство нескоро. Поэтому первый год их любви он считал ее просто нервной, непокорной и непоседливой девочкой.
В 1996-м он в последний раз поехал в Париж и накупил там ей целый чемодан вещей. Он как-то умудрился выбрать их так ловко, что они все ей подошли. От клеенчатого, в талию, короткого пальто, парижский крик моды тогда, до совершенно сказочного, сияющего, серебристо-черного платьица, обтянувшего ее экзотические сисеньки и бедрышки. Была ли она довольна? Она восприняла этот чемодан тряпок как должное. А он был счастлив, что она такая без усилий красивая в ретро-стиле двадцатых годов, тоненькая и безумно свежая.
Ее выгнали в какой-то период со всех работ, и она стала делать ему макет его экстремистской газеты. У нее была, видите ли, модная профессия «программист», и был вкус, и был талант. Правда, чтобы она работала над газетой, следовало сидеть с ней и поить ее красным вином. Когда ей не хватало вина, она бросала работу и шантажировала его угрозами не доделать газету. Происходило это уже на Выползовом переулке, вблизи «Олимпийского», рядом с мечетью. Приходилось идти за вином. В нескольких случаях она ложилась на пол и изображала истерику либо эпилепсию.
Впрочем, были у них и спокойные дни и недели. Тогда она ласково называла его «маленький» (ну и действительно, он на пять сантиметров ниже ее 177), и они мирно ходили в убогий магазинчик неподалеку в переулке, где покупали зеленый лук и розовую, аккуратную замороженную мелкую форель. А потом тихо шли домой. Он не мог сидеть там у нее постоянно, на ее Выползовом. У него был кабинет в бункере, обязанности вождя политической партии и литератора, потому он регулярно уезжал на несколько дней. Возвращаясь, находил пустые бутылки от красного вина и коньяка, какую-то экзотическую дорогую еду и окурки двух видов сигарет, ее «Парламент» и толстые червяки французских «Голуаз». «Ты завела себе любовника, тоненькая тварь? — говорил он ей ласково, стараясь не верить собственным словам. — Ты же не пьешь коньяк». «У меня были друзья», — заявляла она с вызовом и демонстрировала полное нежелание развивать тему.
