Сара Груэн - Воды слонам!
Август вскидывает голову:
— Что значит «в путь-дорогу»?
— Ну, мы снимаемся, — отвечает Дядюшка Эл, неопределенно махнув рукой. — Движемся дальше.
— О чем это ты, черт возьми? Мы же только приехали! Даже еще толком не обустроились.
— Планы изменились, Август. Изменились.
Дядюшка Эл со свитой удаляется. Август глядит ему вслед, разинув рот.
По кухне ходят слухи.
— Пару недель назад здесь побывали Братья Карсон. Собрали все сливки.
— Ха, — фыркает кто-то рядом, — обычно это наша работа!
У сковороды с омлетом:
— Власти прознали, что мы везем бухло. Будет облава.
— Облава будет, верно. Но не из-за бухла, а из-за стриптиза.
У котла с овсянкой:
— В том году Дядюшка Эл впарил шерифу поддельный чек, когда платил за место. Копы дали нам два часа, чтобы убраться восвояси.
Сутулый Эзра восседает там же, где вчера, скрестив руки и прижав подбородок к груди. На меня он не обращает никакого внимания.
— Тпру, дружище, — останавливает меня Август, когда я направляюсь за брезентовую перегородку, — куда это ты?
— На ту сторону.
— Ерунда, — говорит он. — Ты цирковой ветеринар. Пойдем со мной. Хотя, признаться, велик искус отправить тебя туда — хотел бы я посмотреть, что они скажут.
Вместе с Августом и Марленой я сажусь за один из нарядно накрытых столиков. В нескольких столиках от нас в компании трех карликов сидит Кинко, а у ног его крутится Дамка. Свесив язык набок, она с надеждой смотрит на своего хозяина. Кинко же не обращает внимания ни на нее, ни на соседей по столу — нет, он пялится прямо на меня, угрюмо двигая челюстями.
— Ешь, дорогая, — говорит Август и подвигает к Марлениной тарелке с овсянкой сахарницу. — Не волнуйся. У нас тут настоящий ветеринар.
Я открываю рот, чтобы возразить, но тут же снова его закрываю.
К нам подходит хрупкая блондинка.
— Марлена, милочка! А ну, угадай, что я слышала!
— Привет, Лотти! — отвечает Марлена. — Понятия не имею. А что случилось?
Лотти присаживается рядом с Марленой и трещит без умолку. Непонятно даже, когда она успевает дышать. Лотти — воздушная гимнастка, а сенсационную новость она узнала, можно сказать, из первых рук — ее партнер слышал, как Дядюшка Эл и антрепренер переругивались перед шапито. Вскоре вокруг нашего стола собирается толпа, и между обрывками пикантных новостей, которыми Лотти обменивается с подошедшими, я успеваю прослушать краткий курс истории Алана Дж. Бункеля и «Самого великолепного на земле цирка Братьев Бензини».
Дядюшка Эл — гриф, стервятник, падалыцик. Пятнадцать лет назад он был управляющим бродячего цирка — труппы, состоявшей из измученного пеллагрой[6] сброда, таскавшегося из города в город на жалких клячах с подгнившими копытами.
В августе 1928 года, безо всякого участия дельцов с Уоллстрит, прогорел «Самый великолепный на земле цирк Братьев Бензини». У его владельцев просто кончились деньги, и они не смогли перебраться в следующий город, не говоря уже о зимних квартирах. Главный управляющий «Братьев Бензини» вскочил на проходящий поезд, бросив всех и вся — и людей, и снаряжение, и животных.
Дядюшке Элу повезло: он как раз был неподалеку, и ему удалось купить спальный вагон и два вагона-платформы за бесценок у железнодорожников, которые уже отчаялись освободить запасный путь. На платформах отлично поместилась парочка принадлежавших ему ветхих фургонов, а поскольку на вагонах уже была надпись «Самый великолепный на земле цирк Братьев Бензини», Алан Бункель решил названия не трогать, а цирк его официально влился в ряды передвижных.
Когда в 1929 году грянул биржевой крах, и большие цирки стали выходить из игры один за другим, Дядюшка Эл просто диву давался, как ему везло. Первыми вылетели в трубу в 1929 году «Братья Джентри» и «Бак Джонс». Год спустя за ними последовали «Братья Коул», «Братья Кристи» и нерушимый «Джон Робинсон». И каждый раз, когда очередной цирк закрывался, Дядюшка Эл был тут как тут, подбирая остатки: где парочку вагонов, где горстку оставшихся без средств артистов, где тигра, где верблюда. И везде у него были лазутчики: чуть только большой цирк начинал испытывать затруднения, Дядюшка Эл получал телеграмму и летел туда на всех парах.
И сейчас «Братьев Бензини» изрядно разнесло. В Мин¬неаполисе Эл подобрал шесть парадных фургонов и беззубого льва. В Огайо — шпагоглотателя и вагон-платформу. В Де- Мойне — костюмерный шатер, бегемота вместе с вагоном и Милашку Люсинду. В Портленде — восемнадцать тяжеловозов, двух зебр и кузнеца. В Сиэтле — два спальных вагона для рабочих и одного настоящего урода — бородатую женщину. И вот тут-то он возликовал, ибо спит и видит, как бы ему заполучить побольше уродов. Но не рукотворных, нет: скажем, его не интересуют ни мужчины, покрытые с головы до ног татуировками, ни женщины, глотающие по просьбе публики бумажники и лампочки, ни белые девушки с африканскими шевелюрами, ни ловкачи, загоняющие спицы в носовые пазухи. Нет, он жаждет настоящих уродов. Уродов от рождения. Именно поэтому мы направляемся в Жолье.
Только что прогорел цирк Братьев Фокс, и Дядюшка Эл пришел в бурный восторг, ведь у них работал всемирно известный Чарльз Мэнсфилд-Ливингстон, красавец и щеголь, с растущим из грудной клетки паразитическим близнецом по имени Чез. Он похож на младенца со вжатой в ребра головой. Его наряжают в крошечные костюмчики и черные лакированные туфли, и когда Чарльз гуляет, он держит Чеза за ручку. Ходят даже слухи, что крохотный пенис Чеза ведет себя, как у взрослого мужчины.
Дядюшка Эл страстно желает добраться туда, прежде чем Чарльза успеют перехватить. Пусть наши афиши расклеены по всей Саратоге-Спрингз, пусть мы должны были провести здесь два дня, и на площадь только что доставили 2200 буханок хлеба, 116 фунтов масла, 360 дюжин яиц, 1570 фунтов мяса, 11 бочонков квашеной капусты, 105 фунтов сахара, 24 ящика апельсинов, 52 фунта свиного сала, 1200 фунтов овощей и 212 банок кофе, пусть за зверинцем свалены тонны сена, репы, свеклы и прочего корма для животных, пусть сотни горожан толкутся вокруг цирковой площади и наблюдают за происходящим сперва в предвкушении, потом в остолбенении, а теперь уже и с растущим недовольством — несмотря на все это, мы сворачиваемся и уезжаем.
Повара вот-вот хватит апоплексический удар. Антрепренер грозится уволиться. Главный конюх, вне себя от ярости, с вопиющей несдержанностью набрасывается на ни в чем не повинных рабочих из Передового отряда.
Цирковым такая поездка не впервой, и больше всего их волнует, хватит ли на трехдневный перегон до Жолье еды. Работники кухни старательно набивают в поезд как можно больше припасов и обещают при первой же возможности выдать какие-то «коробочки» — видимо, что-то вроде сухого пайка.
Услышав, что нас ждет трехдневный перегон, Август разражается бранью и принимается расхаживать туда-сюда, проклиная Дядюшку Эла и недовольно отдавая нам команды. Пока мы загружаем корм для животных обратно в поезд, Август уходит, чтобы уговорить, а если нужно, и подкупить управляющего кухни, дабы тот согласился поделиться с нами едой, предназначенной для работников цирка.
Мы с Алмазным Джо перетаскиваем из-за зверинца в поезд бадьи с потрохами. Бадьи привезли с местного скотного двора, и их содержимое — вонючее, окровавленное и запекшееся — просто омерзительно. Мы ставим их друг на друга прямо у входа в вагоны для копытных. Тамошние обитатели — верблюды, зебры и прочие травоядные — брыкаются, беспокоятся и всячески выражают свое недовольство, однако выбора у них нет — придется ехать с мясом, поскольку девать его больше некуда. Кошки едут на платформах в парадных клетках.
Как только мы заканчиваем, я отправляюсь искать Августа. Он рядом с кухней, загружает тачку всякой всячиной, которую ему удалось выклянчить у поваров.
— Корм мы загрузили, — говорю я. — А как быть с водой?
— Опорожнить и наполнить бадьи. Водоцистерна наполнена, но на три дня ее не хватит. Нам придется остановиться по пути. Может, Дядюшка Эл и упрям, как мул, но он не дурак. Рисковать животными не станет. Нет животных — нет цирка. Мясо загрузили полностью?
— Сколько влезло.
— Мясо прежде всего. Если не хватает места, можно повыбрасывать сено. Кошки дороже, чем копытные.
— Мы набили все под завязку. Больше места нет, разве что мы с Кинко куда-нибудь переберемся.
Август медлит, шевеля поджатыми губами.
— Нет, — говорит он наконец, — Марлена не позволит, чтобы мясо ехало с ее лошадками.
Ага, теперь я знаю свое место. Ну, что поделать, если кошки главнее.
Воды в бадьях у лошадей осталось на самом дне. Она помутнела, в ней плавает овес. Но все-таки это вода, так что я выта¬скиваю бадьи наружу, снимаю рубашку и обливаюсь по пояс.
— Что, с легким паром, док? — окликает меня Август.
