Марк Арен - Там, где цветут дикие розы. Анатолийская история
— Рад видеть вас, Мустафа-ага, — почтительно улыбнулся дипломат. — Как поживаете? Что привело вас к нам на этот раз?
— Уважаемый Джемаль-эфенди, меня интересует, каким образом можно найти во Франции следы человека, жившего здесь много лет назад, — сказал Мустафа.
— Речь идет о турке? — уточнил секретарь.
— А это имеет значение?
— Естественно. Насколько возможно, мы стараемся вести учет перемещений всех наших соотечественников. Но, как вам прекрасно известно, в силу определенных обстоятельств некоторые наши земляки не всегда спешат информировать консульскую службу. Так когда, вы говорите, приехал во Францию ваш родственник?
— Я не говорил, что ищу соотечественника или родственника, — сухо ответил Мустафа. — Меня в данном случае интересует скорее сам механизм поиска.
— Механизм? Механизм обычный. Вы составляете подробный запрос по установленной форме, а затем заказным письмом отправляете в консулат.
Мустафа наклонился чуть ближе к окошку:
— Джемаль-эфенди, мы с вами знакомы не один день. Забудьте на минуту, что вы дипломат…
— Понимаю вас, понимаю. Хотите получить от меня откровенный ответ? Тогда, если быть откровенным до конца, я посоветовал бы вам не тратить время. Сколько дней пролежит ваше письмо у нас — это непредсказуемо. И причина вовсе не в обычной волоките, нет. Строго следуя инструкции, мы ждем, когда таких запросов накопится штук десять-пятнадцать. После чего консульская служба составляет свой запрос в комиссариат или мэрию. После множества согласований запрос отправляется обычной почтой…
«Зачем я сюда пришел? — думал Мустафа, с вежливой улыбкой слушая монотонную речь дипломата. — На что надеялся? На то, что мне выделят помощника, который будет действовать эффективнее пьяного адвоката Блюменталя? Кому я здесь нужен? Кому нужны мои проблемы? Они мечтают только о том, чтобы провести еще один день в тишине и покое, а затем — еще один день, и так дотянуть до пенсии и по возможности остаться в Европе».
Поразмыслив, он пришел к выводу, что его сегодняшний визит в посольство был продиктован въевшейся в плоть и кровь привычкой к конспирации. Мустафа свыкся с тем, что за ним ведется наблюдение. Перемещаясь по европейским столицам, он всегда заглядывал в дипломатические представительства просто для того, чтобы лишний раз подчеркнуть свой высокий статус в глазах тех, кто следил за ним. Он давно уже не брал на себя никаких секретных миссий, но нарочно притягивал к своей персоне внимание спецслужб, тем самым отвлекая их от других эмиссаров партии, не столь заметных. Вот и сейчас он явился в посольство как бы машинально. «И правильно сделал, — сказал себе Мустафа. — Иначе эти ищейки могли бы заподозрить неладное и насторожились бы. А так — все как всегда. Вредный старик приехал, прошелся по обычному маршруту, скоро уедет, и пусть им занимаются другие ищейки…»
— …Французы обязаны ответить нам не позже, чем через шесть месяцев после получения запроса. Соответственно мы рассылаем ответы всем, кто присылал свои заказные письма, примерно через такой же срок. Поэтому, если вы попросили бы у меня совета, я бы сказал так — воспользуйтесь другими способами. У вас же наверняка есть свои каналы для получения информации? — с едва заметной улыбкой закончил секретарь.
Мустафа поблагодарил его, и еще несколько минут они поговорили о пустяках, отдавая дань этикету.
Простившись с секретарем, Мустафа вышел из зала. Подойдя к выходу из здания, он увидел по соседству с армянским митингом еще один, не такой многочисленный, проходящий под турецкими флагами. Оба митинга отделяли друг от друга полицейские в касках и с пластиковыми щитами, стоящие цепью через одного лицом то к туркам, то к армянам.
Глава 5
Подходя к турецкому митингу, он невольно замедлил шаг, а поравнявшись с ним, остановился. Вдруг откуда ни возьмись рядом из толпы вынырнул таксист Рустам.
— А ты что тут делаешь? — удивился Мустафа.
— А ты? — вопросом на вопрос ответил ему водитель и хотел было что-то добавить, но его тут же прервал громкий голос стоящего на грузовичке в центре толпы молодого человека с завязанными в пучок волосами.
— Турки, — кричал он в мегафон, — десятки лет против нас ведут подлую войну. Войну, где рубятся не саблями, а словами! Где поливают не свинцом пулеметов, а помоями лжи!
Где героями являются не меткие стрелки, а очкастые, как кобры, виртуозы пера! И мы, с блеском выиграв все настоящие войны, позорно проигрываем эту информационную войну.
Вот полюбуйтесь! — продолжил он, указывая на сгрудившиеся вокруг армян телевизионные камеры. — Сколько здесь собралось журналюг. Им интересна лишь армянская правда! И никто из них не интересуется нашей правдой! Вот ты, — продолжил, он, указывая пальцем на смотревшую в его сторону журналистку, — что ты здесь делаешь? Ведь ты достаточно хороша, чтобы не быть одинокой. Так пойди погуляй со своим бойфрендом. Смотри, какая прекрасная погода! А если ты сюда пришла, чтобы рассказать людям правду, так иди и послушай, что тебе расскажу я!
Молодая француженка, кому были адресованы эти слова, вдруг что-то сказала стоящему рядом оператору и, указав ему на турецкий митинг, направилась к грузовичку. Следом за ней поспешил оператор.
Это привело турок в неописуемый восторг. Аплодисментами, свистом и гиканьем встретили они своих гостей. Многие стали расступаться, дабы пропустить их вперед, к машине, но оператор, знаками показав, чтобы все оставались на своих местах, занял позицию за их спинами. Журналистка же, подойдя к грузовичку, поставила ногу на бампер и протянула руку стоящему наверху турку. Схватив ее, он подтянул женщину к себе, и она, перешагнув через борт, оказалась рядом с турком. Направив в его сторону микрофон, она кивнула оператору, и тот начал снимать.
— Братья! — с еще большим воодушевлением продолжил молодой человек. — Вот стоит перед нами женщина. Она не турчанка и не армянка, она представляет Европу и прочий мир. И она убеждена, что мы, турки, кровожадные людоеды. Так, красавица? А знаешь ли ты, что когда-то в Османской империи благополучно соседствовали семьдесят два народа! И не было среди них ни привилегированной нации, ни господствующей веры.
А в это же время в просвещенной Европе устраивались гонения не только на евреев и мусульман, но даже на христиан иных конфессий. Вот здесь, где мы стоим, тогда произошла Варфоломеевская ночь! А венецианцы убивали греков, а греки притесняли армян!
У нас же армянам были даны большие возможности. Двадцать девять из них стали пашами. Да что там пашами! Двадцать два армянина стали министрами, в том числе торговли, финансов и даже иностранных дел! Тридцать три армянина избирались в парламент! Восемнадцать армян представляли империю в других государствах. Они были довольны своей судьбой, и это было общеизвестно…
Таксист Рустам толкнул Мустафу локтем в бок:
— Дядя, пойдем отсюда. Я этого знаю. Он всегда говорит одно и то же.
Мустафа, слушая пылкого оратора, узнавал целые фразы из собственных статей, написанных много лет назад. Раньше он бы возгордился, но сейчас ему почему-то стало неловко. Ему захотелось уйти, и он стал, незаметно пятясь, отступать к краю толпы.
Наверное, ветер изменил направление, потому что здесь стали слышнее возгласы, доносящиеся со стороны армянского митинга.
— …вековое угнетение армян как нации! Да, одиночки преуспевали, но в целом народ страдал. Армяне на территории Османской империи подвергались тройному угнетению: со стороны собственной знати, со стороны курдов и со стороны турецких феодалов. Это длилось веками…
Словно отвечая армянскому оратору, турок на грузовике заговорил громче, пытаясь его перекричать:
— …если бунты потом все же произошли, то их причиной была не бедность армян и не угнетение, а старания армянских революционеров, армянской церкви, России и западных держав. Вскоре заполыхала мировая война, и армяне заявили, что перед лицом внешнего врага они как граждане своей страны готовы исполнить свой воинский долг. Но это было только коварной уловкой! Дашнакская партия отдала приказ всем армянским солдатам и офицерам Османской армии с оружием в руках дезертировать из своих частей, создавать партизанские отряды, чтобы армия оказалась меж двух огней…
— …Вот стенограмма того заседания! — потрясая компьютерной распечаткой, кричал ему в ответ армянский оратор. — Послушайте, что говорил накануне резни главный идеолог партии младотурков Назим-бей. «Война предоставляет нам отличную возможность, мы можем не бояться ни вмешательства великих держав, ни протестов международной прессы. Резня будет всеобщей, в живых не останется ни одного армянина. Я хочу, чтобы на этой земле жили только турки, чтобы они были ее полновластными хозяевами. Любой, не являющийся турком, должен быть уничтожен — к какой бы национальности и религии он ни принадлежал. Пусть эта страна очистится от чужеродных элементов. Религия для меня не имеет цены, моя вера — пантюркизм». Вот что говорил Назим-бей, и никто не возразил ему! И его слова превратились в дела, в кровавые дела!
