Юрий Козлов - Изобретение велосипеда
Серый (весело): А портвейн? Он не даст нам окончательно пропасть!
(Пьют из одного стакана по очереди.)
Серый (Гектору): Полегчало?
Алик: Пошли плясать!
(Веселье растёт. Каждая «забойная» песня сопровождается восторженными криками. Ударник стащил с себя рубашку, и толстая спина его заблестела, точно политая подсолнечным маслом. Оля и Гектор опять оказались в центре.)
Оля: Почему у тебя испортилось настроение?
Гектор: Не обращай внимания…
Оля: Что будет первого мая? Видишь, я не забыла…
Гектор: Всё нормально будет первого мая…
Оля: Ты пригласил меня к себе. Кто-нибудь ещё придёт?
Гектор: Не всё ли равно?
Оля: Ты мне можешь объяснить, что с тобой?
Гектор: Могу. Мой лучший друг увёл у меня девицу…
Оля: Ты давно знаком с Серым?
Гектор: Тысячу лет. Но… Я не хочу видеть его первого мая…
Им удалось пробиться к открытому окну. Окно смотрело во двор академии. Там белели гипсовые фигуры людей и коней с отломанными хвостами. У Гектора болела голова. Хотелось холодной воды. Без сожалений оставив красивую — в короткой юбке и в замшевой куртке Олю у окна, Гектор пошёл в тёмный коридор, который напоминал положенный набок колодец, и пропал в нём, утонул, как ведро, когда перетирается верёвка. Запутался Гектор в бесконечных лестницах и ответвлениях. Одни коридоры были высоченными, другие низенькими — то там, то здесь тлели красными точками сигареты, смеялись девушки.
Гектор вспоминал недавний разговор с отцом, когда тот поинтересовался, чем, собственно, собирается Гектор заниматься в жизни. «Я буду поступать в университет», — ответил Гектор. «Ну а если не поступишь?» — спросил отец. «Тогда буду поступать на следующий год и уже точно поступлю», — сказал Гектор. «Русский язык и литература — твоя страсть, твоё призвание? — спросил отец. Гектор пожал плечами. — Надо всё-таки иметь в жизни цель, — сказал отец. — А ты даже сформулировать её не можешь…»
«Где же она, моя цель? — шёл по коридору Гектор. — Где ты, где ты, моя цель? Куда ты летишь, стрела моя? — Гектор остановился. Впереди у подоконника целовались девушка с парнем. — И кто любовь моя? — подумал Гектор. — И где моё будущее?» — он вдруг вспомнил, как по утрам смотрелся в зеркало, и собственное изображение словно пропадало, растворялось в зеркале. Чемпионы мира по боксу, знаменитые артисты, гениальные разведчики водили там хороводы, полыхали ринги, неистовствовали толпы, прекрасные девушки с лицами сфинксов летали в Зазеркалье и протягивали Гектору свои красивые тонкие руки…
«Феерия, феерия, гриновский карнавал, — подумал Гектор. — Так можно представлять себе будущее в десять лет, но не в семнадцать! Что же я делаю? А вдруг я… Вдруг я просто-напросто бездарен? Я же ко всему отношусь спокойно! Все вокруг знают, что им делать дальше, а я… Я… же совсем об этом не думаю! Почему?! Надо сдать школьные экзамены, — сурово сказал себе Гектор, — потом сдать вступительные в университет. Надо полюбить, надо страстно, неистово полюбить русскую классическую литературу! Завтра же я начну перечитывать классиков! Завтра же я начну заниматься! Я поступлю в университет! Я стану самым главным знатоком русской литературы! — Гектор почти бежал, но коридор всё не кончался. — А ещё я встречу хорошую девушку, — подумал Гектор, — и влюблюсь в неё. Хотя такие вещи не загадывают…»
Но вот музыка смолкла, и Гектор остался один, совершенно один перед дверью, из-под которой выползала жёлтая змейка света. Дверь была приоткрыта.
Гектор постучал, а потом открыл дверь и оказался в небольшой мастерской. Кругом высыхали тёмно-зелёные глиняные фигуры. Они хранили вмятины от пальцев скульптора — герои, девушки, всадники, воинственно размахивающие саблями. Самый главный и злой всадник скакал прямо на Гектора. И скуластое лицо его в крыльях будёновки и лихой сабельный замах — всё пугало. «Зарублю!» — стращал всадник.
— Скажите, пожалуйста, — спросил Гектор у девушки, сидящей на подоконнике, — как мне отсюда выбраться?
— Выбраться? — посмотрела на него девушка. — Это так просто… — Она спрыгнула с подоконника. Она была ещё тоньше Инны Леннер, но волосы светлые и глаза голубые заставляли забыть про Инну, про Олю и всех остальных девушек.
— Скажите, пожалуйста, — спросил Гектор у девушки. — А можно мне отсюда не выбираться?
— Звучит пошло, — поморщилась девушка. — Но мило…
Гектор и девушка смотрели друг на друга, а между ними ярился и зверел всадник с саблей.
— Кто это? — спросил Гектор.
— Это мой диплом… Что? Не нравится? — ответила девушка. На бумажной полоске, приклеенной к подставке, было написано «Алина Дивина».
— Нравится, — ответил Гектор. — Мне нравится всё, что ты делаешь, Алина… Алина… — повторил Гектор. — Давай выпьем шампанского?
— Какое шампанское? Что ты мелешь?
— Мы выпьем его завтра, — сказал Гектор. — Или сегодня… — Он взглянул на часы. — Когда тебе угодно… Фужеры будут вызванивать твоё имя… Алии-и-и-на!
— Да откуда ты здесь взялся?
— Всё! Молчу! — Гектор медленно опустился на колени, якобы разглядывая глиняного всадника. — Зачем я сюда попал, Алина? Зачем я тебя увидел?
Часть II
20
Буфет был закрыт наглухо. Не помогло даже магическое лунинское выстукивание. Не открывалась дверь. Не выглядывала пышечка-буфетчица в белоснежном халате.
Пришлось разойтись.
Александр Петрович спустился по ступенькам газетно-журнального комплекса вниз, на набережную, где прогуливался молодой человек с голубыми глазами — Толик Ифигенин.
— Вы куда идёте? — спросил Толик.
Александр Петрович неопределённо махнул рукой в сторону Невского.
— Нам по пути, — заявил Толик.
Они неспешно пошли по набережной.
— Как интересно, — сказал Толик. — Я ведь сына вашего в комсомол принимал…
— Он уже в десятом, — ответил Александр Петрович. — Через два месяца школу закончит.
— И куда он думает?
— Вроде на филфак собирается поступать…
— Филфак — это прекрасно, — сказал Толик. — А я вот хочу с филфака на журналистику перейти.
— Хлопотная это профессия, — улыбнулся Александр Петрович.
— Лунин считает, у меня получится…
— Ну, раз Лунин считает… — развёл руками Александр Петрович.
Они шли по набережной Фонтанки мимо крылатых львов, держащих в зубах цепи.
— Ну и о чём вы пишете? — поинтересовался Александр Петрович.
— О разном… В основном на темы комсомольской жизни. Я же в райкоме в отделе учащейся молодёжи работаю, поэтому о школьниках тоже пишу.
Александр Петрович и Толик шли теперь по Невском в сторону Адмиралтейства. Солнечный вечер — окна домах блестят, а с Невы поднимается холод и редкие льдины белеют в воде. Деревья около Невы дрожат, люди поднимают воротники.
На Невском появлялись красные флаги, гигантские транспаранты перегораживали Невский над троллейбусными проводами.
— Когда я сижу на комсомольских собраниях в школах, — сказал Толик, — я иногда просто не вижу там нормальных живых людей. Там сидят какие-то зевающие скучающие манекены. И мне становится грустно…
— Вы, наверное, преувеличиваете, — сказал Александр Петрович. — Не всё так мрачно…
— Понимаете, сейчас как-то немодно быть активным. Сейчас модно быть ироничным. Ну вот, скажем, ваш сын. Разве он откровенен с вами? Уверен, вы мало о нём знаете…
— Пожалуй, вы правы.
— Раньше комсомольские вожаки заламывали чубы на темя и рубили сплеча. Решительными и бескомпромиссными они были. Смело брались за любое дело, смело наказывали виновных. И никто за это на них не роптал. Так принято было.
— А сейчас?
— Сейчас, — повторил Толик, — сейчас надо как-по-новому работать. Я, кстати, на эту тему заметку Лунину принёс.
— Значит, скоро в газете прочитаем, — улыбнулся Александр Петрович.
— Дайте мне ваш телефон, — сказал Толик. — Я вас возьму с собой на комсомольское собрание в школу. Посмотрите, послушаете…
— Зачем мне это? — удивился Александр Петрович. — Вы же писатель, — улыбнулся Толик. — Пишете о молодёжи… Неужели вам неинтересно побывать на собрании?
— Интересно, — ответил Александр Петрович.
— Значит, пойдёте?
— Не обещаю.
Толик вздохнул.
— И всё-таки я вам позвоню.
Телефона Толик записывать не стал. Сказал, что запомнит. На прощание протянул руку и заглянул в глаза.
— Я читал все ваши книги, — тихо сказал Толик. — А одну, можно сказать, знаю наизусть. Про парня, который сразу после войны…
