Кристин Айхель - Обман
– Ага. «Во всем виновата босанова».
– Забавно, не правда ли? «Во всем виновата босанова» – удивительная мелодия. По сути дела, это плаксивая песня. Еще будучи подростком, я впервые услышал ее по радио, а потом тайком пытался подобрать на рояле. Родителей не было дома. Тогда ее исполняла Мануэла. Вы еще помните Мануэлу?
– Мануэлу? Нет. А кто это?
– Школьница с челкой орехового цвета; она носила белые гольфы и плиссированную юбочку в клетку. Она очень мило распевала эту песенку прямо в телекамеру, поэтому казалось, что все позволено. В то время я, подросток в стадии бурного и вместе с тем беспомощного созревания, воспринимал Мануэлу как ярчайший эротический символ. «Во всем виновата босанова» – это и весьма бодрая песенка. В начале шестидесятых католическая церковь собиралась даже запретить ее распространение, поскольку она призывала к безнравственным действиям. Так или иначе, ответственность за тяжкие прегрешения была возложена на музыкальное произведение.
– Но это же абсурд.
– В том-то и дело. Об этом много писали. Я ничего не придумал.
– А в остальном вы придумываете или даете подлинную информацию?
– Ну знаете ли.
– Ну, Шехерезада, только правду.
– Гм.
– Что скажете?
– Может, вы мне не доверяете?
– А почему я должна вам доверять?
– Потому что я хорошо отношусь к вам.
– Мне кажется, вы забываете, зачем вы здесь.
– Нет, нет. Ни в коем случае.
– «Горизонт заалел как воспалившийся шрам. Воздух был как шелк. Хризантема вся купалась в лилиях…» Это же все вымысел.
– Верно. Равно как и вы.
– Я бы советовала вам поостеречься. Это вам не курортная болтовня.
– Знаю.
– Стало быть?
– Поищите на имя «Хризантема де ля Саблиер». Дживенч – девичья фамилия. Когда она стала записывать пластинки, уже тогда фигурировала под именем де ля Саблиер.
– Почему же с таким именем она говорила по-немецки?
– Она родилась в Швейцарии. В кантоне, где основной язык французский. Но выросла она в двуязычной среде, ее мать была швейцарской немкой.
– И во все это я должна поверить?
– Просто наведите справки.
– Ну а как насчет Серафино?
– Что мне об этом известно? Я ведь уже говорил вам, что потерял программку. Может, это были Херувимы, или Гварнери, или черт знает, как их там еще звали.
– Знаете, что я сейчас подумала?
– Ну?
– Да вы сущий авантюрист.
– Поэтому мы здесь.
– А вы играете с огнем.
– В этом моя профессия.
– Собираетесь провести остаток своей жизни в тюремной камере?
– Вы ставите, однако, странные вопросы.
– За ваш длинный язык вы можете поплатиться головой.
– Значит, я плохой авантюрист.
– Стало быть, так.
– Конечно, нет.
– Ну, на сегодня довольно.
– Я вас достал?
– Да нет. Просто на первый раз хватит.
– А сегодня вечером вы придумаете себе новые вопросы, чтобы задать их на следующий день, так?
– Да.
– Удивительная профессия.
– Это верно.
– Прежде чем начать, я должна извиниться перед вами. Я таки отыскала Хризантему. Хризантему де ля Саблиер. Значит, она действительно существовала.
– Вы купили себе хотя бы один из ее компакт-дисков?
– Нет.
– Поспешите, пожалуйста, это сделать.
– Чего вдруг?
– Вам не мешало бы познакомиться с Шуманом. В интерпретации Хризантемы.
– От чего умерла Хризантема?
– Наверное, от горя.
– Вы все только усугубляете.
– Послушайте, когда-то я просто упустил ее из виду. Вот и все.
– А вот она, она вас из виду не потеряла. Вы сами это говорили.
– Так-то оно так. Но она явно смогла это преодолеть.
– Что-то не похоже…
– Нет?
– Я пытаюсь разобраться в этом деле. Все указывает на самоубийство.
– Как печально.
– Я не совсем уверена, что эта новость вас удивила.
– Как же, по-вашему, мне реагировать? Может, рвать на себе волосы, плакать, причитать? Переживать из-за того, что безжалостная загадочная судьба поспешила сгубить прекрасный цветок? Прямо как в классическом стихе о юноше и розе. Я ведь не актер, не специалист по составлению некрологов.
– Допустим, вы действительно ничего об этом не знали. Это не вызывает в вашей душе чувства тяжести?
– Для меня Хризантема скончалась в тот момент, когда я снова увиделся с нею утром после того свидания.
– Как часто вы виделись впоследствии?
– Трудно сказать. Два или три раза. А может, и чаще. Это уже не имело для меня никакого значения.
– Расскажите.
– Тут в общем-то нечего рассказывать. Все поражало однообразием. Она где-то подкараулила меня, и я попросил ее оставить меня в покое.
– Она еще раз дала вам денег?
– Да.
– Сколько же?
– Сколько у нее было с собой… наличными. Понимаете ли, я не принимаю никаких чеков.
– Любопытно.
– Здесь нет ничего любопытного. Раньше дамы носили портмоне с красивыми банкнотами, мелкими и крупными, а где-нибудь в перелеске закапывали завернутую в промасленную бумагу шкатулку. И никаких проблем. Сегодня же они кладут в кошелек пару монет и крохотные футлярчики для золотой расчетной карточки. И даже не задумываются о том, как следует излагать свое желание снять со счета настоящие деньги. Я попытался объяснить, например, какая чувственная сила присутствует в бумажных деньгах, какое волнение охватывает меня от сознания того, что пачкой банкнот можно оплатить часы «Ролекс» или автомобиль «ягуар»… Несравнимо с какой-то там картой, которую заталкиваешь в маленький серый ящик под писк и свист, а вылезающие из чрева банкомата глупые штуковины всячески сопротивляются. Они как бы предупреждают – вдруг будет совершено нападение, на что следует мой ответ: да откуда, ведь я здесь, рядом. Затем они мечутся с самыми абсурдными опасениями, жеманятся и жалобно причитают. Знаете, я никогда не отдаю вещи в залог и не вовлекаюсь во всякие грязные укрывательства драгоценностей. В крайнем случае сохраняю для очередной дамы какие-нибудь ювелирные изделия – простой знак внимания. Но больше всего мне по душе добропорядочные, честно добытые деньги.
– Понимаю.
– Что ж, по крайней мере это вам понятно. Впрочем, с этими модными одинокими дамами опять-таки все просто. Я показываю им фотографию. Дом на юге. Мол, это Тоскана или Умбрия. Для самых взыскательных область Италии Марке. Это будет наш дом, приговариваю я. Редкая возможность. Это ж гнездышко для влюбленных. Ты только посмотри, какая лоджия. Вокруг розы и дикий виноград. А там наверху спальня. Здесь пройдет наша общая старость. Но Джованни принимает только наличные. Им не надо это объяснять.
– Как все сложилось с Лизой?
– С ней было труднее. Не только в отношении денег, хотя попутно замечу, что денег у нее было достаточно. Ее не терзал поистощившийся супруг, не страшили перспективы мучительного одиночества. Ей противостояла только сестра-двойняшка. Я пригласил Лизу в ресторан. А уже на следующее утро мне позвонила Эльза. Ее голос звучал более чем взволнованно. Что вы делаете с Лизой, запричитала она. Нас вполне устраивает наша жизнь. Поэтому оставьте нас в покое. Сударыня, проговорил я. Если это вас так волнует, я, конечно, постараюсь держать дистанцию.
На такую реакцию с моей стороны она явно не рассчитывала. Простонав что-то в ответ, положила телефонную трубку. После обеда они снова сидели в первом ряду. Причем обе. И не сводили с меня взглядов. Обычно так разглядывает пара куриц вторгшуюся в курятник лису. Я же старался смотреть куда-нибудь в сторону. После концерта я мгновенно ушел.
На следующее утро раздался звонок от Лизы. Почему вы исчезли? – поинтересовалась она. Просто не хочу сеять раздор, проговорил я. Между вами и вашей сестрой. И осекся. Я так и знала, прокричала Лиза в телефонную трубку. Эльза хочет все испортить. Я этого не говорил, возразил я. Но я это знаю, взволнованно повторила Лиза. Меня в который раз удивило, что голоса всех людей сливаются в телефонной трубке – крупных и низкорослых, толстых и тонких. Телефон всех равняет, и совсем не важно, в каких отношениях говорящие состоят друг к другу. Телефон всех сближает, делает всех соучастниками. Понимаете, что я имею в виду?
– Думаю, что да.
– Вы сейчас где? – спросил я. В гостиничном номере, ответила она. Эльза как раз в ванной. Чем она будет заниматься потом? Мы собирались сразу идти завтракать, ответила Лиза. Я уловил легкую нерешительность в ее голосе. Может, устроим небольшой завтрак вдвоем? – предложил я. Мгновение в трубке было слышно только ее дыхание. У нее была привычка делать тяжелый вдох. Поэтому, каждый раз втягивая воздух через ноздри, она издавала всасывающий звук. А вот при выдохе такой звук был почти не слышен. Любопытно, в чем тут дело. Я склонен думать, в не столь уж редком опущении носовой перегородки.
Полчаса спустя мы встретились в одном из тех кафе, где женщины за столиками не снимают шляпы, а рядом с хозяйками сидят собачки с завитыми парикмахером волосами. Я заказал себе мелко нарезанное рагу как ностальгическое воспоминание о кухне 60-х. Помните Клеменса Вилменродта? Он был поваром номер один на телевидении. Я люблю также тост по-гавайски с консервированным ананасом и вишневым ликером с нарезанными томатами. Она выпила лишь чашечку капуччино, который в этих кафе подавали, естественно, со сливками, а не с обычным молоком, и при этом постоянно озиралась. Я сказал, что не очень хорошо себя чувствую.
