Ричард Бах - Биплан
Эй, Пэт, а помнишь тот раз, когда ты был Ведущим у Роя Смита, а для него это был первый полет в непогоду? Он тогда сказал: «Не беспокойся обо мне, лети так, будто ты один…» Помнишь, Пэт?
Эй, Лу! Помнишь, как тогда в Шомоне ты бился об заклад, что в момент приземления с парашютом удар не сильнее, чем при прыжке из окна второго этажа. Помнишь?
А Пэт чертит в воздухе окружность — сигнал Лу запускать двигатель, и, черт побери, такую же окружность он чертит мне, стоящему на площадке в деловом гражданском костюме. Зачем он сделал это, Фланаган? Ах ты, поганец! И ФУМ-ФУМ! Друг за другом стремительно оживают оба двигателя, а затем — нарастающий вой компрессоров, через воздухозаборник заглатывающих воздух, и рев камер сгорания, превращающих его в огонь и выталкивающих на турбину. Я могу сейчас крикнуть, и они будут воспринимать только движение моего рта. И вот начинают крутиться колеса, и они разворачиваются и выруливают мимо меня в сторону взлетно-посадочной полосы. Невидимая глазу пыль столбом поднимается над бетоном там, где струя выхлопного газа ударяет в нее своим неистовым штормом. Мимо проезжает Пэт, глядит вниз на меня с высоты своей кабины и быстрым движением отдает мне честь. Прощай, Пэт. Может, когда-нибудь увидимся, парень. Кончиком крыла он еле касается моего пиджака, изогнутый хвост величественно проплывает мимо. А в двадцати футах позади него следует Лу, нарушающий правила. Пизан, при рулежке положено соблюдать дистанцию в сотню футов. По-твоему, ты на одном из Авиа-шоу, да, ас?
Штатскому человеку в деловом костюме отдают честь, человеку, который стоит на бетонной площадке. Всыпь там генералу чертей, Лу. Хотя, впрочем, ты и так это сделаешь.
И они удаляются по рулежной дорожке, а на ней зажигаются голубые ночные огни. Там, в конце взлетной полосы, разражается гроза от двух самолетов, прогоняющих свои двигатели перед тем, как подняться в воздух. Что ты делаешь, Пэт, сию минуту? Проверку аварийных топливных систем? Жать изо всех сил на тормоза, ручкой газа довести мощность до 95 %, а затем щелкнуть переключателем аварийных топливных систем, дать оборотам двигателя стабилизироваться, затем выжать полный газ, снова убрать мощность, переключиться в нормальное положение. А как там Лу? Проверки выполнены. Увеличь мощность до 98 %, держи тормоза, дай знак Пэту, когда будешь готов начать разбег.
Крошечные истребители на том конце взлетной полосы начинают разбег, на полном газу оставляя позади себя тонкую струю черного дыма. Они вместе увеличиваются в размерах, вместе отрываются от земли, у них синхронно открываются створки шасси, и колеса втягиваются внутрь двух гладких фюзеляжей; створки шасси закрываются, все происходит непреклонно и автоматично. Они несутся низко над землей, все стремительнее и стремительнее.
Двигаясь в воздухе плотным строем, они внезапно становятся огнедышащими стрелами, пытающимися одним лишь звуком неистово разорвать воздух и лавиной обрушить его на взлетную полосу. Их силуэты величественно проносятся мимо, и с земли пилоты в кабинах кажутся всего лишь точками. Затем мне видны только крылья, и рули направления, и рули высоты, и два шлейфа тонкого черного дыма.
Они становятся все меньше и меньше, летя к горам на востоке, набирая высоту, стремительно… и меньше… прощай, Пэт… и меньше… нажимай там на харчи, малыш Лу… и исчезают.
Два шлейфа в воздухе, извивающиеся на ветру.
В мертвой тишине я смотрю вниз на свои гражданские ботинки, стоящие на чертовом бетоне, и не могу отчетливо разглядеть ни ботинки, ни бетон, и это тоже по-чертовски, потому что даже несмотря на чертовы прожекторы, приходит ночь и чернеет все вокруг. Зачем вам нужно было возвращаться, а, парни? Зачем вам понадобилось выследить меня, а затем укатить без меня, а, болваны? Вам, поганцы, не удалось бы затащить меня назад в эту чертову эскадрилью даже в обмен на весь чертов чай всего Китая.
Множество событий хранится в этом ящике, множество приключений.
Тени на земле. Они не длинные. Это означает всего лишь, что солнце обгоняет меня. Ничего не поделаешь. Если бы оно двигалось вокруг Земли со скоростью 80 миль в час, то день у нас был бы довольно-таки длинный. Ну-ну, Солнце, несись вперед. Все равно как раз пора приземляться. Я могу сделать сегодня еще один перелет. Может, доберусь до Миссисипи, если повезет.
Опрятно скошенные пастбища Страны Оз сменяются болотистой местностью и спокойными озерами, от которых веет теплом. Биплан неизменно тянет за собой собственную тень, которая мчится по шоссе навстречу медленно-медленно движущемуся автомобилю. Спасибо небесам, что мы еще пока обгоняем автомобили — Вот она, граница между Быстро и Медленно. До тех пор, пока мы обгоняем автомашины, нам не о чем беспокоиться.
Впереди находится то, что на карте обозначено голубым кружком, — Демополис, штат Алабама. Окрестности реки (извилистая голубая линия на карте) сплошь покрыты зарослями осоки. Величественный громадный аэропорт, геометрически точный центр местности Бог — Знает — Где. Даже чтобы добраться до Демополиса, нужно долго ехать вдоль шоссе. Во время войны, на аэродроме, должно быть, тренировались какие-то летчики, но теперь он выглядит заброшенным, с одной крошечной бензоколонкой, одним-единственным конусом и метеобудкой чуть поодаль. Что ж, опять на траву, самолет, поглядим, что нас ждет.
А ждет нас, как ни странно, небольшая кучка людей, возникших непонятно откуда, чтобы посмотреть на биплан. Он — целое Событие в Демополисе, где во всем видимом пространстве — пятидесяти акрах бетона, — кроме биплана, всего-то стоит еще один самолет.
Вопросы в лучах солнца, пока горючее плавной струей наполняет бак.
— Откуда летишь?
— Из Северной Каролины?
— А куда?
— В Лос-Анджелес?
Пауза — взгляды вглубь кабины, на маленькую приборную панель.
— Длинный путь.
— Да, похоже, и в самом деле длинный. — И я думаю о галлонах бензина, которые мне еще предстоит влить в этот бак, и о тех часах, на протяжении которых я буду вглядываться в окрестности через лобовое стекло, выпачканное маслом, о солнце, которое будет вставать позади меня каждое утро и отражаться в моих глазах каждый вечер. Похоже, действительно предстоит еще длинный путь.
Я захожу в здание летных служб и уделяю время бутылке неизменной пепси-колы. Я знаю, что тут должно быть очень тихо, но двигатель все еще тарахтит 1-3-5-2-4 в моих ушах. Сегодня предстоит совершить еще один перелет. Еще один длительный полет, до самого заката — в воздухе. Возможно, к ночи доберусь до Миссисипи. Хорошо будет выбраться из кабины, прогуляться по окрестностям. Провел в ней сегодня так много времени. Будет здорово растянуться на траве и уснуть. Еще один перелет — и я так и сделаю.
8
Все начинает меркнуть, все смешивается в кучу. Я ловлю себя на том, что начинаю торопиться. Время после полудня; снова вырастают деревья, толпясь вдоль дороги, и везде, где я могу видеть, зеленеют их вершины. В этот день так много часов было проведено в кабине, что я устал.
И тут же — негромкий удивленный голос. Устал? Устал от полета? Ого! Стало быть, требуется всего несколько часов непрерывного ветра, и ты уже устал и готов все бросить. Наконец мы видим, что между пилотами дня вчерашнего и дня нынешнего есть разница. Не преодолев и полпути, ты уже не выдерживаешь нагрузки нескольких часов полета.
Хорошо, хватит, хватит. У тебя нет убедительных доказательств того, что пилоты прежних лет не чувствовали усталости, и ты увидишь, что я вовсе не собираюсь все забросить или хотя бы снизить темп. Не слова, а действия покажут, смогу ли я справиться. Только живя всем этим, я открою для себя полет.
Вот почему многие люди путешествуют на самолетах, но лишь некоторым из них известно, что значит летать. Пассажиры, ожидающие в аэропорту своего рейса, смотрят на самолеты сквозь стекло толщиной в двадцать футов, из куба, в котором работают кондиционеры и мягко звучит музыка. В некоторых аэропортах действительность преподносится им едва ли не на серебряном блюдечке, поскольку их одежды может коснуться тот же воздушный поток пропеллера, пресловутый поток, трепавший куртки великих сынов полета. И вот прямо перед ними вздымается самолет, который пролетел много часов и будет летать еще дольше, пока на смену ему не придет более современная модель. Очень часто, однако, поток воздуха от пропеллера — лишь сила, которая дергает за лацкан куртки, нечто, вызывающее раздражение; а на большие самолеты пассажиры едва ли обращают внимание, и в мыслях у них — поскорее добраться до трапа и укрыться от ветра. И самолет, который так много может предложить тому, кто лишь найдет время, чтобы посмотреть, — неужели на него так и не обратят внимание? Изгиб крыла, изменивший историю и путь развития человечества, остается ли он незамеченным?
Нет, ну что ты. Не остается. Там, на ветру, держа руки в карманах, сгорбившись, идет навстречу холодному солнцу второй пилот — старший помощник командира корабля, с тремя золотыми полосками на рукавах, игнорируя пассажиров, все внимание сосредоточив на своем самолете. Он видит, что на гидравлических магистралях нет подтеков, что внутри гигантских ниш шасси — все в безупречном порядке. Сами шасси и покрышки — все выглядит замечательно. Он обходит самолет, осматривая его, проверяя, радуясь ему без малейшей тени улыбки.
