Вера Эфрон - Продана
Я сделала глоток из стакана, но больше не смогла. Сразу заболели грудь и живот.
– Мне скоро уходить. Марат велел к клиенту пойти, – сказала Татьяна, обращаясь к Эвелине.
– Он повезет тебя в Вильнюс?
– Нет, я поеду к той сволочи, которая привезла Наташу. Вознаграждение.
– Ну и подлец!
– Согласна.
– И надо же уродиться таким мерзавцем!
– Говно настоящее. Жалко, что я проеду мимо денег...
Они замолчали.
– Я вообще-то тоже ухожу, – сообщила Эвелина. – Наташка одна останется. Лучше бы Марату тут не появляться, а то он опять начнет ее бить.
Дверь захлопнулась. Голова и тело нестерпимо болели. Терпеть больше не было сил. Как же мне хотелось умереть в эти минуты, но я знала, что не умру.
Надо было выпить водки, как предлагала Эвелина. Водка бы меня оглушила. Я вспомнила, как пила мама. Она говорила, что водка помогает от всяких болезней, снимает боль. Она и мне поможет. Дорогая мамочка, помоги мне выбраться отсюда, попросила я про себя, хотя знала, что никто мне не поможет и мама – меньше всего. Я с ней не разговаривала уже сто лет, а еще раньше она перестала меня ласкать. Когда я была маленькой, я любила сидеть у нее на коленях и раскачиваться. Мама подбрасывала меня вверх и читала стишок:
Мы едем, едем, едем
По ровному пути.
Но вот попались кочки
И всякие бугры.
Мы прыгаем на двух,
Потом в канаву: «Бух!»
При этих словах она обычно раздвигала колени, и я с веселым смехом летела вниз. Коснуться пола я не успевала – мама подхватывала меня и опять сажала на колени. Я знала, что мама не даст мне упасть. Но все равно было страшно. И весело. И я чувствовала себя в безопасности. Тогда.
Я не помню, когда и по какой причине мама начала пить. Я уже ходила в школу – кажется, в первый класс, – когда кто-то из моих одноклассников обозвал меня дочкой алкашихи. Тому мальчишке здорово досталось, но дома мама, вздохнув, подтвердила, что так оно и есть. У меня было такое чувство, что она уронила меня на пол. Сначала подбросила с колена вверх, а потом не поймала, как ловила когда-то в раннем детстве. И я до боли ушиблась, но боль эта была особая – боль в душе.
– Нет, я не буду пить, – сказала я громко, обращаясь к самой себе. – Я не хочу. Я не хочу подводить саму себя, как это сделала мама. Лучше уж я умру.
– Наташ, ты выпей воды, – откликнулась Татьяна. Да, воды, немного воды. Воды, которая обмыла бы
мою душу. Мне вдруг захотелось пить, я бы выпила целое море воды – всю воду, которая только есть на Земле.
Таня принесла стакан минералки, от нее пахло лимоном.
– Сейчас я тебе помогу… – Она встала на колени и приподняла мне голову.
Я попыталась взять стакан в руку, но не смогла.
– Давай я, – Татьяна поднесла стакан к моим губам. Я сделала несколько глотков. Вода была вкусной.
Вскоре стакан опустел.
– Наташа, – начала осторожно Татьяна, когда я кончила пить. – Мне нужно с тобой поговорить. Я… Я не знаю, как выразиться… Но лучше тебе принять все, как есть.
– Никогда!
– Я тоже сначала думала, что никогда не смирюсь с этим.
– Сначала? И почему же ты сдалась?
– Если этого не сделать, то уж лучше кончить жизнь самоубийством. Но я хочу жить.
– Жить? Ты думаешь, ты живешь?
– Я надеюсь стать свободной.
– Да-а?
– Марат сказал, если я буду хорошо работать, он меня отпустит.
– И ты сможешь потом жить?
– Надеюсь. Как бы глупо это ни звучало.
– Нет, я не хочу, не могу!
– Наташа, тебе только семнадцать, а мне двадцати еще нет. У нас еще вся жизнь впереди.
– Нет, для меня жизнь закончилась.
Татьяна взяла сигарету, прикурила от зажигалки и начала рассказывать о своей жизни. У нее все было хуже, чем у меня. У меня хоть бабушка была, которая присматривала за мной, когда запивала мать. А Таня попала в детдом, потому что ее родителей лишили родительских прав. Они были алкоголиками и заставляли Таню и ее брата попрошайничать на улице. Но в детдоме было ненамного лучше. Дети дрались, сильные били слабых, персонал детьми не занимался. Хорошо хоть крыша над головой была.
Когда Тане исполнилось семнадцать, из детдома надо было уходить, и она поехала в Москву. Трудно сказать, на что она надеялась. Ни образования, ни прописки у нее не было, и работу получить она не могла. Пришлось заняться проституцией. Платили ей плохо, к тому же большую часть денег отнимал сутенер, но она кое-что умудрялась откладывать. Таня мечтала о квартире, маленькой и дешевой квартирке где-нибудь на окраине Москвы. Она планировала, как только младший брат закончит школу, забрать его к себе и жить с ним.
Но вскоре она поняла, что квартира – это несбыточная мечта. Как бы она ни работала, ей никогда не скопить пятидесяти тысяч долларов – суммы, которая требовалась на покупку самого скромного жилья. И тут она увидела объявление о хорошо оплачиваемой работе за границей. Таня связалась с теми, кто дал это объявление, и узнала, что можно устроиться няней в одной семье в Германии. Она собрала деньги на загранпаспорт, который стоил очень дорого, получила немецкую визу и в назначенное время появилась в посредническом бюро.
То, что потом случилось с ней, было похоже на мой случай. Мечтая работать няней (как я в казино), она очутилась в нелегальном борделе.
– Я была продана туда фирмой, давшей объявление. За тысячу евро. Я протестовала, кричала, но мне пригрозили, что если я не отработаю полгода, то с моим младшим братом случится то же самое. И это было не пустой угрозой. В борделях много маленьких мальчиков. Конечно, я не хотела ему такой доли. В конце концов, в Москве я занималась проституцией, я к этому уже привыкла. Но представить, что похотливые самцы будут насиловать моего младшего брата, – нет, это было выше моих сил.
От Тани я узнала, что проституция в Германии не запрещена, но там много нелегальных борделей, в которых цены значительно ниже. За свою работу денег она не получала.
– Представляешь, Наташ, мы иногда принимали по десять клиентов в день, и никто не принимал во внимание, что у нас месячные или что мы болеем…
Татьяна замолчала. Я увидела слезы в ее глазах, но она постаралась скрыть их от меня. Я понимала, как тяжело ей рассказывать.
– Однажды я возмутилась, и меня избили, – сказала она, осторожно проводя рукой по моей голове. – Но не так, как тебя.
– Почему же ты не сбежала?
– Я не могла. Они пригрозили увезти меня в Турцию, если поймают. А быть проданной в Турцию – хуже не придумаешь. Там мужчины проституток считают за скот. Часто девушек принуждают участвовать в групповом сексе. А после Турции меня могли продать в какую-нибудь другую страну, где было бы немного лучше.
– Это же рабство, Таня… Продавать и покупать людей запрещено! – возмутилась я.
– Глупая ты, Наташка…
– Мы должны протестовать!
– А они тебя убьют!
– Есть же полиция…
– Полиция? А как в полиции узнают о тебе? Я подумала и не нашла ответа.
– Кто тебя станет искать? Никто! Во всяком случае, меня, детдомовку.
– Но так не должно быть! – возразила я. – Надо самим заявить в полицию!
– Да, ты уже попыталась сегодня… скажи спасибо, что Радик собирается подзаработать на тебе. Иначе бы он убил тебя, а тело выбросил в реку или закопал в лесу. И кто об этом узнает? Никто. Вот так-то…
– Но какой-то выход должен быть, я не хочу быть проституткой!
– Мой тебе совет: будь посговорчивей и попытайся установить хорошие отношения с Радиком. Он добрый, добрее Марата. Может, он отпустит тебя через год. Заработает на тебе денег и отпустит.
Я снова заплакала. Я не совершила никакого преступления. За что я так наказана? Кто дал право Сергею или Марату покупать и продавать меня? Я им не принадлежала, я не была предметом, который лежит на полке в магазине, на мне не было никакого ценника. Я была человеком, а не куклой.
– Наташа, ты еще молода. В жизни много грязи: торговля людьми, проституция, наркотики…
– Я не хочу быть проституткой. Кто-нибудь меня об этом спрашивал?
– Мир несправедлив. Некоторые в шоколаде родятся, а другие становятся рабами…
Но я не хотела жить в мире, где моим телом будут распоряжаться грязные дельцы. Мое тело принадлежало мне, а не им.
Я лежала на матрасе и скулила, как старая собака. Потом меня начал бить озноб. В детстве, замерзая по ночам, я залезала под одеяло с головой и накапливала там теплый воздух. Так я поступила и в этот раз. Натянув на голову плед, я попыталась согреться. Но у меня ничего не получалось. Я дула на руки, по очереди прижимала ступни к лодыжкам, но никак не могла справиться с сотрясавшей меня дрожью. Заснуть я тоже не могла.
Не знаю, как долго я так лежала. День перешел в вечер, вечер сменился ночью. Я уже не могла плакать, слез больше не осталось. Тело окоченело, и я ничего не чувствовала. Ни боли, ни страха – ничего. Все, что от меня осталось, – это оболочка.
