Чарльз Фрейзер - Холодная гора
Руби сказала:
— Я никогда не нанималась в батрачки или в служанки и слышала, что ничего хорошего в такой работе нет. Но Салли сказала, что вам нужна помощь, и она права. Так вот, нам нужно кое о чем договориться.
«Это означает, что мы будем говорить о деньгах», — подумала Ада. Монро никогда не посвящал ее в вопросы найма работников, но у нее сложилось впечатление, что бескорыстная помощь обычно не лежит в основе договора найма. Она сказала:
— Сейчас и, возможно, в течение какого-то времени денег будет недоставать.
— Я не о деньгах, — сказала Руби. — Как я и сказала, я не собираюсь наниматься в прислуги. Так вот, если я здесь для помощи, тогда мы обе должны знать, что каждый сам выносит свой ночной горшок.
Ада засмеялась, но потом поняла, что это было сказано не для того, чтобы ее рассмешить. Что-то вроде равенства — вот чего требовала Руби. Это требование казалось, с точки зрения Ады, странным. Но поразмыслив, она решила, что, поскольку никто другой не предлагает ей помощь и поскольку она все это лето сама выносила помои, предложение Руби было достаточно справедливым.
Когда они обговаривали остальные детали, желто-черный петух подошел к крыльцу, остановился и уставился на них. Он дергал головой, и его красный гребень переваливался с одной стороны головы на другую.
— Терпеть не могу эту птицу, — сказала Ада. — Он все время пытается меня клюнуть.
Руби пожала плечами:
— Ни за что не стала бы держать драчливого петуха.
— Как бы нам от него избавиться? — спросила Ада.
Руби посмотрела на нее с величайшим удивлением. Она поднялась, сошла с крыльца и, одним быстрым движением схватив петуха, прижала его левой рукой, а правой открутила ему голову. Он с минуту бился под ее рукой, затем затих. Руби швырнула голову в барбарисовый куст у изгороди.
— Он будет жилистый, так что лучше потушить его подольше, — сказала она.
К обеду мясо петуха было отделено от костей, и катыши из пресного теста размером с кошачью голову варились в желтом бульоне.
Цвет отчаяния
В другое время эта картина могла бы показаться романтичной. Все в ней наводило на мысль о легендарной свободе, которую обретает человек, пускаясь в путь: рассвет, косо падающие лучи солнечного света; дорога, с одной стороны обсаженная красными кленами, с другой — огороженная изгородью из жердей; высокий человек в шляпе с опущенными полями, с вещевым мешком за спиной идет на запад. Но после таких сырых и беспокойных ночей, которые он проводил последнее время, Инман чувствовал себя самым обделенным созданием Божьим. Он остановился, поставил ногу на нижнюю жердь ограды и посмотрел вдаль через росистые поля. Ему хотелось бы встретить день с благодарным сердцем, но в бледном свете раннего утра первое, что он увидел, была змея, какая-то отвратительная разновидность коричневой равнинной гадюки, которая вяло скользнула с дороги в густую заросль мокричника.
За полями стоял равнинный лес. Ничего, кроме дрянных пород. Серая сосна, ежовая сосна, красный кедр. Инман ненавидел эти беспорядочно разросшиеся густые сосновые заросли. Всю эту равнину. Красную землю. Плохонькие городишки. Он воевал от предгорья до моря, в местах, похожих на эти, и эта земля казалась ему лишь местом, куда стекалась и скапливалась вся грязь и мерзость. Страна помоев и нечистот, выгребная яма континента. Настоящая грязная трясина, от которой его прямо-таки тошнило. В лесу повсюду трещали цикады, и рядом, и поодаль, пульсирующим треском, как будто множество зазубренных осколков сухой кости терлись друг о друга. Таким плотным был это звук, что вибрация, казалось, возникала в голове Инмана от гудения его собственных тревожных мыслей. Тревожных скорее из-за несчастья, постигшего его лично, чем из-за ощущения мира в целом. Чувствовалось, что рана на его шее совсем сырая, она пульсировала в такт ритмичному гудению цикад. Он просунул палец под повязку, почти ожидая ощутить под ним щель, глубокую и красную, как жабры, но вместо этого наткнулся на большой, покрытый коркой рубец.
Инман подсчитал, что за дни своего путешествия он совсем недалеко ушел от госпиталя. Он был еще слишком слаб и не мог идти быстро, ему требовалось отдыхать чаще, чем того хотелось, и он делал лишь несколько миль за один переход. Даже такое медленное передвижение требовало от него неимоверных усилий. Он был измучен и почти потерял направление, все еще стараясь найти путь, ведущий прямо на запад, к дому. Но эта местность сплошь состояла из маленьких ферм, была вся покрыта путаной сетью переплетенных дорог, на которых не было ни одного указателя, извещающего, что дорога ведет на запад, а не куда-то там еще. У него было такое чувство, что он зашел дальше на юг, чем ему хотелось. И погода стояла скверная, в течение всего его путешествия шли сильные дожди, и днем и ночью налетали внезапные ливни с громом и молниями. Повсюду стояли дощатые фермерские дома, один подле другого, в окружении кукурузных полей, которые шли сплошняком, не разделенные изгородями, отмечающими владения. На каждой ферме было две-три злобные собаки, не подававшие голоса заранее, молча набрасывавшиеся из темной тени придорожных деревьев; они кусали его за ноги, оставляя следы от клыков, острых, как косы. В первую ночь он отбил несколько таких нападений, и все же одна пятнистая сука прокусила ему икру, как будто пробила кожу дыропробивным прессом. После этого он вынужден был искать оружие и нашел в канаве крепкую ветку акации. Не слишком успешно он отбился от другой собаки, колотя по ней палкой, но больше попадая мимо, как будто утрамбовывал землю вокруг только что поставленного столба. В течение большей части той ночи и других последовавших за ней он постоянно и упорно отбивался от собак, обращая их в бегство; они исчезали в темноте так же беззвучно, как и нападали. Собаки, угроза со стороны отрядов внутреннего охранения, рыскавших повсюду, и мрак безлунных ночей способствовали тому, что путешествие вконец измотало ему нервы. Минувшая ночь была самой худшей из всех. Облака разошлись, оставив открытым клочок неба, и оттуда посыпались метеориты. За их ослепительными ядрами тянулись яркие хвосты, маленькие снаряды летели с высоты вниз, и Инману казалось, что они целили прямо в него. Потом из темноты с грохотом прилетел огромный огненный болид, двигавшийся медленно, но угрожавший врезаться прямо в Инмана. Однако прежде чем коснуться земли, он просто исчез, как пламя свечи, которое гасят, зажав пальцами. За этим болидом пролетела какая-то ночная птица, со свистом рассекавшая воздух короткими крыльями, или же это была летучая мышь со свиной мордой; она пронеслась низко над головой Инмана, заставив его присесть на корточки и так по-утиному пробежать несколько шагов. И тут же прямо перед его носом появился огромный мотыль, махавший серыми крыльями с пятнами в виде глаз, которого он принял за какое-то странное зеленое лицо, возникшее вдруг из темноты, чтобы передать послание. Инман вскрикнул и ударил кулаком, но попал в пустоту. Позже он услышал топот лошадей, скакавших легким галопом, и забрался на дерево, наблюдая оттуда, как отряд внутреннего охранения прогромыхал мимо, разыскивая таких, как он, чтобы связать, избить и вернуть на службу. Когда он слез вниз и снова пустился в путь, ему казалось, что за каждым стволом притаилась засада; однажды он даже наставил свой револьвер на лохматый миртовый куст, который был похож на толстяка в большой шляпе. Уже глубокой ночью, пересекая какой-то ручей, текущий между высокими берегами, он дотянулся до мокрого глинистого берега, пальцем сковырнул немного глины, нарисовал на отвороте своего сюртука два концентрических круга с точкой в центре и пошел дальше, помеченный как мишень для небесной сферы, — ночной странник, беглец, изгой. Подумал: «Этот путь домой будет стержнем моей жизни».
Долгая ночь наконец закончилась, и его величайшим желанием сейчас было перелезть через ограду, пересечь заросшее поле и войти в лес. Забраться в заросли сосен и заснуть. Но, поскольку он достиг открытой местности, необходимо было двигаться по ней, поэтому он снял ногу с жерди и снова отправился в путь.
Солнце поднялось высоко в небе, и снова наступила жара. Казалось, все насекомые мира пленились телесными флюидами Инмана. Полосатые москиты жужжали у него над ухом и жалили его в спину через ткань рубашки. Клещи с кустов вдоль дороги присасывались у линии волос и на талии над поясом и разбухали от его крови. Оводы все время следовали за ним, кусая его в шею. Было еще какое-то жужжащее насекомое размером с фалангу большого пальца, и он долго пытался убить его, но так и не смог, как ни отмахивался и ни бил по себе ладонями, когда оно садилось на него, чтобы впиться в его тело и насосаться крови. Шлепки раздавались в тихом воздухе. Со стороны он мог показаться музыкантом, пытающимся освоить новый способ игры на ударных инструментах, или сумасшедшим, сбежавшим из лечебницы, который, не владея собой и преисполнившись отвращением к самому себе, хлещет себя ладонями.
