Уильям Голдинг - Негасимое пламя
— Нет-нет, мой добрый друг! Мы тут все равны!
Я вырвался наружу, мечтая о глотке воздуха, и обнаружил в руке смятый пучок цветов и листьев. Один цветок поразил меня своей необычностью — по-моему, это была орхидея. Я вышел наружу, чтобы выбросить букет, но не смог. Из каюты Преттимена показался Филлипс.
— А, Филлипс! Поставьте вот это в воду. И отнесите в каюту мисс… миссис Преттимен.
Он хотел было возразить, но я прошел к себе, захлопнул дверь, переоделся в робу и сел за откидной столик — сам не знаю зачем. Потом я порылся на полке в поисках книги, полистал, поставил назад и, не раздеваясь, улегся на койку, ничего не делая, ни о чем не думая.
Слова закрутились в голове — странные, будто на незнакомом, иноземном наречии, на китайском или на хинди: «…не думая, не думая, думая, думая, думая…». Я расхохотался в голос: что-то вроде истерики — звук исходил из легких сам собой. Чарльз уверял, что мисс Чамли никогда меня не забудет. И вот мисс Грэнхем — миссис Преттимен — дала мне знак! Кинула букет! Следующая свадьба — моя!
Я лежал на спине. Слезы струились в уши и окропляли подушку.
(9)
Неожиданно я… заснул. Причиной стало редчайшее в нашем мирке явление. Все на корабле живут в окружении разнообразных звуков: бесконечный плеск моря о переборку, скрип корабля, топот, боцманская дудка, грубое проклятие где-то вдалеке, поскрипывание и постукивание такелажа, стоны шпангоутов и довольно частые в это время ссоры и крики — хорошо, если не драки. Так вот: заснуть мне помогла всего-навсего тишина! Возможно, в нашей части корабля людей слишком утомила недавняя свадьба, хотя ручаться не берусь. Чарльз решил дать матросам «оклематься», оставив на вахте только самых необходимых. Остальные, как водится, тут же завалились спать. Я последовал их примеру.
Разбудил меня лязг железа — Девереля заковывали в кандалы! Я подскочил и только тогда понял, что грохот раздавался откуда-то с носа: наверное, Кумбс возился в кузнице. Самое время! Заснул я одетым, так что живо соскочил с койки, натянул сапоги и вылетел на шкафут. Вокруг расстилались лазурные шелка моря; затянутый легкой дымкой солнечный диск напоминал, скорее, луну. Ни ветерка. Бене и капитан дождались-таки мертвого штиля! Я сбегал в каюту за фонарем, зажег его и прикрутил почти до конца. Преодолел несколько трапов — мимо кают-компании старших офицеров, и снова вниз, к кают-компании младших. В первый раз на моей памяти помещение опустело, если не считать дряхлого гардемарина Мартина Дэвиса, который бездумно улыбался из гамака. Я невольно улыбнулся в ответ и двинулся дальше, в самое чрево корабля. Пришлось прибавить свет. Становилось сыро, ноги скользили — хорошо хоть качки не было. Даже вечно танцующие фонари здесь висели неподвижно, и я спокойно пробирался между сложенными по обеим сторонам прохода припасами. Я видел то, что раньше мог только обонять, слышать или осязать: огромная колонна швартовного шпиля, неяркий блеск двадцатифунтовой пушки, одной из тех, что «с дульными пробками, смазанные, закупоренные, в трюм спущенные», а за этими, как сказали бы непосвященные, «железными штуковинами» снова вода и гравий, которым засыпано днище. С обеих сторон высились неровные деревянные стены, у которых громоздились мешки, коробки, ящики всех форм и размеров; над головой что-то болталось — в темноте и тесноте даже и не поймешь, что именно; между стенами тянулся узкий, выложенный досками проход вдоль всего кильсона. Справа виднелась лесенка — вход наверх, в укромное убежище мистера Джонса, которое служило ему и спальней, и гостиной, и даже кабинетом! Не обратив на нее особого внимания, я проследовал дальше, к громадине грот-мачты и помпам…
— Стой! Кто идет?
— Какого черта?
— Боже мой, лорд Тальбот, то бишь мистер Тальбот, сэр! Что вы тут делаете, сэр? Я ведь вас чуть байонетом под дых не ткнул, прошу прощения, сэр.
— Я хочу пройти в носовой отсек трюма.
Сверху послышался какой-то грохот.
— Хочу пройти дальше! — проорал я.
— Пускать не приказано, сэр! Простите, сэр! — крикнул в ответ капрал.
Грохот на мгновение смолк.
— Слушайте, там должен быть старший офицер, спросите у него!
Унтер-офицер задумался. Капрал оказался посмышленее и отрядил одного из бывших с ним рядовых доложить о моем появлении Чарльзу. Парень вернулся с вестью, что придется подождать, что меня вовсе не огорчило. Я прислонился к ближайшей опоре — понятия не имею, что это было — с видом как можно более беспечным. Заодно и фонарь задул. На него, похоже, никто не обратил внимания.
Впереди слышался шум, виднелся свет — судя по всему, дневной. Видимо, ради важной операции люки раздраили. Поблескивали и другие вспышки — красноватые, дымные. Вспыхивали искры. Шум превратился в равномерное постукивание по железу, точно корабль пытались подковать. Дым, пламя, удары молота словно перенесли меня в конюшни, воскресили в памяти стойла, сбруи, лошадей, жар кузнечного огня! Наваждение прошло, как только звук сменился другим — глухим стуком деревянной колотушки по дереву же. Вглядываясь в пятна света и с глупейшим видом задирая вверх потухший фонарь — невозможно не поднимать фонарь, когда пытаешься что-то рассмотреть, — я наконец-то разглядел сооружения, призванные остановить движение мачты. Толстенные канаты тянулись от степса к рым-болтам в стенах. Деревянные балки торчали под самыми разнообразными углами и стопорили мачту. Внезапно стук прекратился. Одна из балок обвалилась с ужасающим грохотом. Происшествие напугало не только меня: вокруг мачты поднялся возмущенный шум, который был с легкостью перекрыт знаменитым рыком капитана. Я обрадовался, так как это значило, что Андерсон осведомлен о происходящем. Тут же — под еще более яркие вспышки и сильный стук — обвалилась вторая балка, на этот раз под нее явно подложили что-то мягкое, так как страшный грохот не повторился. Долгое время ничего не происходило. Вспышки становились то ярче, то слабее, а потом и вовсе потухли.
Послышался какой-то стонущий визг, словно трение металла о металл. Он повторялся раз за разом — и вдруг наступила тишина. Потемнело.
Бам! Наверное, это звенит, сжимаясь, металл. Прозвучал металлический визг, звон раздался снова.
Вокруг мачты закричали, и вновь крики оборвал рык капитана. Теперь я даже разглядел Андерсена — вон, вон, голова в треуголке! Он стоял около шпора, или основания, или как его там, и как только повалилась последняя балка, гаркнул, заглушая грохот:
— Молчать!
Бам!
Бам-м!
Бам-м-м!
Тишина.
— Продолжайте, мистер Бене, продолжайте, — скомандовал капитан уже спокойней.
— Что думаете, Кумбс? — поинтересовался Бене.
— Надо б малость погодить, сэр.
Опять тишина. Следом — стон металла, оглушительный скрежет и треск мачты.
И снова Бене:
— Воды. Быстро, бегом!
Яростное, зловещее шипение, огромные клубы белого пара…
Наступила пауза, которой, казалось, конца не будет. Пар поднялся кверху и растаял. Заскрипела, застонала мачта.
— Отлично, ребята. Продолжайте.
Один за другим заскользили по трапам темные силуэты матросов. Капитан заговорил нарочито громко:
— Что ж, мистер Бене, вас можно поздравить. Вы у нас изобретатель. Вы тоже, Кумбс.
— Благодарствую, сэр.
— Я впишу ваши имена в судовой журнал.
— Весьма признателен, сэр.
— А вы, мистер Саммерс, ступайте со мной.
Я увидел, как две темные фигуры карабкаются по трапу у самой фок-мачты. Ко мне подскочил матрос.
— Мистер Бене велел передать — можно пройти, сэр.
— Ах велел? Да неужели?
Я прошел к мачте и огляделся. Бене встал рядом. Даже в полутьме было заметно, каким победным восторгом светится его лицо — я такого еще не видел. С нескрываемым любопытством я взглянул кругом. Без сомнения, операция прошла удачно. Что же именно сделали? Гигантский цилиндр мачты спускался сквозь потолок и, казалось, входил в деревянный куб. Поскольку диаметр самой мачты составлял около ярда, можно было рассчитать примерный размер степса, или основания, на которое она опиралась. Похоже, длина стороны куба не меньше двух ярдов. В жизни не видывал такого огромного куска дерева! Он, в свою очередь, покоился на кильсоне — продольном брусе, который тянулся во всю длину судна, над килем. Прямо перед собой, на задней стороне степса я увидел железную пластину с торчащими из нее прутьями. Так вот они — те самые балки, которые раскалили докрасна или добела в этом царстве дерева, готового в любую минуту вспыхнуть, словно трут, превратив корабль в громадный костер. На поверхности больше не было видно трещины, возникшей из-за колебаний мачты. Она закрылась, да больше, чем закрылась! Боже правый, остывающее железо стянуло гигантский кусок дерева с такой силой, что древесина пошла мелкими параллельными морщинками. Потрясающе! С губ сорвалось восклицание:
— Господи! Боже милостивый!
