Константин Григорьев - Зелёный туман
При свете карманных фонариков мы по узким, мягким уже тропинкам в снегу, спустились наконец в овраг. Я еле шёл.
– Ничего, скоро пройдёт, – успокоил Курбатов, – это ненадолго. Ноги тебе ещё понадобятся – по банкам бегать.
Чекисты тоже запыхались с тяжеленными рюкзаками.
Наконец мы дошли до угловатого камня. Овраг весь ещё утопал в снегу, ещё бы – самое начало весны, но камень был расчищен. Видимо, кто-то считал его за святыню и приходил в овраг специально, чтобы к нему прикоснуться. Странные бывают люди.
Обхватив какое-то деревце, я, тяжело дыша, восстанавливал дыхание. Чекисты тоже устали.
Надо сказать, подготовились к переходу они основательно. Ремизов – худощавый молчаливый мужик немного за тридцать с неприметным, быстро забывающимся лицом настоящего чекиста, как только немного отдышался, достал из рюкзака – что бы вы подумали? – надувной плавательный матрац и не спеша его надул. Потом, чуть углубившись в овраг и найдя не особо глубокоснежное место, разложил его, и мы уселись, с наслаждением вытянув уставшие ноги. Была уже половина девятого вечера, тьма стояла кромешная, и наше сидение на пляжном матрасе в заснеженном овраге больше всего напоминало сходняк идиотов. Как вскоре выяснилось, так оно и было. Кроме всего прочего, от расслабляющего укола у меня кружилась голова.
Курбатов хлебнул из фляжки сосудорасширяющего – для сугреву, протянул её мне. Отчего не выпить перед расстрелом? Ведь ясен пень, если переход не удастся, я просто пропаду без вести – бывает, а если удастся – перейду в очередную неволю. Что мне терять?
Но Курбатов не отдал мне фляжку, наоборот – судорожно сжимал её левой рукой, дёргаясь всем телом.
– Это ОН, – лязгая зубами, наконец пролаял искатель приключений, – ОН!!!
Мы с Ремизовым тут же вскочили и посмотрели в глубину оврага, ближе к которой сидел Курбатов.
Там клубился зелёный туман.
– Пошли! – схватил свой рюкзак Курбатов. – В него!
Но это было лишнее: туман сам к нам пришёл. Обволок ноги, поднялся выше – и вот мы уже дышим его густым влажным воздухом. Всё было так похоже на ту ночь на Литейном, что я не выдержал и прошептал: "Де жа вю".
Я не могу сказать, сколько мы были в тумане: может, секунду, а может, вечность. Одно скажу точно: исчез он внезапно, как не было.
И тут же в голову ворвался шум: сотни мыслей, идей, озарений, грандиозных планов, – вся ноосфера, найдя девственный мозг, спешила в нём утвердиться. Впрочем, тут она ошиблась: не такой уж мой мозг был девственный, – я был из неё родом, я просто вернулся домой.
Чекистов колбасило много больше, они явно не были готовы к такому нападению на мозги, хотя, конечно, слышали рассказы об этом состоянии от Гали и, возможно, кого-то ещё.
– Пойдём, – тут я взял инициативу на себя, – хоть узнаем, в какое время забрели.
Чекисты взяли себя в руки, подобрали рюкзаки, и мы, тряся головами, двинулись в обратный путь.
Этот март, если, конечно, это был март, был значительно теплее того, из которого мы вышли. А зарево иллюминаций, стоящее над ночной Москвой, подтверждало: мы в будущем. В 70-е в Москве ночная жизнь ещё так не кипела.
Мы подошли к метро. На одном из домов уже висел плакат: "С праздником, дорогие женщины!" и дата – 1997.
Впрочем, я уже давно понял, что сегодня именно тот день, в который я исчез, – 5 марта. И то же самое время, в которое я переходил двадцать лет назад Литейный мост.
Я не ошибся.
– Ну что ж, – обратился я к двум впитывающим новую мыслесферу страдальцам, – поехали ко мне домой. Отлежимся.
– Не вздумай бежать, – прохрипел Курбатов, – мы при оружии.
– Да ладно, – на меня накатило жуткое равнодушие, – куда мне бежать из родного времени? Я у себя дома, а вы – мои гости. Незваные. Кстати, деньги у вас есть?
Ремизов молча протянул мне "пятихатку", мою собственную "пятихатку", из тех, что я сдал когда-то Борису Витальевичу. Кстати, жив ли он?
– Тогда поехали, – спокойно сказал я, – отсюда до "Красногвардейской" без пересадок.
На метро мы проехали без приключений, хотя, наверное, странное представляли собой зрелище: трое мужиков с блуждающими глазами, нагруженные рюкзаками. Турпоход зимой?
Наконец добрели до дома. Думал я, конечно, что когда-то снова в него войду, но не думал, что так скоро. И, попав обратно в своё время, увижу ли снова мою Галю, Любу, Бориса Витальевича? И захотят ли они меня видеть?
Мы прошли мимо гаража-ракушки, в котором стояла моя "шестёрка", оставленная в нём двадцать лет назад, поднялись на седьмой этаж. По счастью, никаких соседей мы не встретили. Встретили мы нечто другое.
Я открыл дверь, пропустил вперёд Ремизова, сам вошёл за ним, а меня конвоировал Курбатов. Включил электричество. Дальше всё произошло мгновенно, по крайней мере, мои напрягаемые впитыванием новых старых понятий мозги запомнили только сумбур: свалка, шум, мат – и вот я сижу на полу, рядом – мордами в пол – лежат скованные наручниками Ремизов и Курбатов, а над нами стоят несколько человек в штатском. Лицо одного мне показалось странно знакомым: седой, почти полностью лысый толстяк. Борис Витальевич!
– Ну, здорово, Владимир Сергеевич, – улыбнулся он и так знакомо покрутил шеей, – мы тебя уж заждались.
– Кто мы? – спросил я и рассеяно подумал: "А чего ждать? Пять дней назад виделись". Но тут же одёрнул себя: какие пять дней? Двадцать лет!
– Как кто? – улыбнулся Борис Витальевич. – Галя, жена твоя, Люба – лапочка дочка – и я, грешный. Кто же ещё? – И, отвернувшись, резко скомандовал: – Гражданин Курбатов, гражданин Ремизов! Вы задержаны по обвинению в хищении государственных исторических ценностей в особо крупных размерах. Всё ясно?
– Боже, какие идиоты! – стонал в пол Курбатов. – Придурки! Кретины! Вот блядство! Пиздец!..
Действительно, если вдуматься, это было верхом кретинизма: продумать такой план, так тщательно всё организовать – и забыть про то, что адресок моей квартиры в будущем известен не только им одним. Действительно, кретины. Кстати, и я сам понял это только сейчас; видимо, мозги у нас с чекистами не соображали хором.
– Увести! – приказал Борис Витальевич (подполковник, полковник?).
– Где Галя? – спросил я, как только неудавшихся "новых русских" увели. Н-да, я, включая себя, знал уже пятерых вольных или невольных путешественников во времени, и все они неизбежно оказывались в тюрьме. Случайность?
– Нельзя было её брать на операцию с возможной перестрелкой, – вздохнул Борис Витальевич, да и не знали мы, что вы именно сегодня заявитесь: это я так предположил. Представляешь, если бы время закинуло вас не в сегодня, что бы с ней было – лишнее расстройство.
– Так где она? Не тяни кота за хвост, подполковник! (В этом мире я уже мог позволить себя некоторые вольности.)
– Полковник.
– Полковник? Прямо как Путин.
– Путин… – наморщил лоб Борис Витальевич. – Ах да, будущий президент, Лохматый говорил. А Галя твоя в квартире на Большой Филёвской, где же ещё? Надеюсь, телефон не забыл?
Шутки у полковника были какими-то дурацкими. Как можно было за три часа забыть номер собственного телефона?
Трубку взяли сразу.
– Володя? – раздался такой знакомый, но ставший более глубоким голос. – Ты вернулся. – И рыдания.
Странно, слёзы Галины как будто смыли с моей души какую-то завесу, и я с особой яркостью понял, как озарило – прошло двадцать лет! Как плотина рухнула – и двадцать лет, в которых меня не было, ворвались мне в душу. Прошиб холодный пот от понимания её восприятия моего долгого отсутствия. Боже, какая прошла бездна времени!
– Я сейчас приеду, – видимо, взяв в себя в руки, твёрдо сказала Галя, – я не могу больше ждать. Хватит! – И положила трубку.
Борис Витальевич всё ещё стоял в коридоре. Посмотрел на меня, улыбнулся:
– Как странно! Вчера я видел тебя в неполные двадцать пять, молодым бабником, а сегодня – сорокапятилетним солидным мужиком. Но ничего, привыкну. И ты привыкай.
Правильно, привыкать было к чему, потому как у меня всё было ровно наоборот: странно было видеть ещё неделю назад мощного, упитанного подполковника седеющим стариком. Н-да… Короче, я понял, что надо всё воспринимать, делая поправку, как в зеркале: машину в гараже я оставил не двадцать лет назад, а вчера, Бориса Витальевича же наоборот – не видел не пять дней, а двадцать лет. Надо делать поправку, видеть всё наоборот – и будет правильно. Уф, не рехнуться бы.
Пока я постепенно приходил в себя, Борис Витальевич сооружал поздний ужин и до приезда Гали успел рассказать следующее:
– Мы сразу поняли, что произошло и куда и с кем ты пропал. Про Галю лучше не говорить – чуть с ума не сошла, когда поняла, что ждать ей тебя обратно минимум через двадцать лет. Если коротко, она наблюдала за тобой оставшимся – пятилетним пацаном – всю твою прежнюю жизнь, то есть она знает о тебе всё. И, как ни странно, любит от этого ещё больше. Можно сказать, что у неё было как бы двое детей: ты и Люба.
