Стелла Даффи - Сказки для парочек
Никогда ранее Дэвид не жил среди чужих, и это возбуждает его, он смакует их иностранности. В Хайбери Филдс принц снимает модные ботинки и ступает по серой подмороженной траве, желая ощутить следы, оставленные теми, кто ходил здесь до него. Он удивляется, когда его чуткая подошва опознает лишь вмятины от «Доктора Мартина», кед, «Катерпиллера» и «Найк». Там, где он вырос, трава оказывает столь радушный прием босым ногам, что воздержаться от прогулки по траве просто немыслимо. Впрочем, принц ведь не принадлежит к породе взъерошенных лондонцев, гуляющих без поводка, — что противозаконно — по урбанистическим паркам.
На кладбище Эбни Парк, продираясь сквозь заросли, принц обнаруживает буйную поросль ангелов и херувимов — каждое существо играет на сломанной флейте, и эта музыка ускоряет разложение умерших. Дэвид прикладывает ухо к надгробным камням и слушает шелест признаний покойных лондонцев. Им особенно нечего сказать. Давно и недавно умершие не более в курсе своей судьбы, чем только что рожденные или почти взрослые. Инстинктивное озарение — дар, не слишком ценимый в солидных столичных кругах, где знания чаще измеряются размерами сада и числом гостевых спален, а мудрость — остроумием няньки. Но только не в Хэкни, конечно. Там с детьми до сих пор нянчатся бабушки. Сравнивая и смущаясь, слушая и приглядываясь к реальной жизни и железным рельсам, по которым катится его сестра, Дэвид многое узнает о своем новом доме. Этот умненький маленький принц.
Прекрасный принц. Высокий — шесть футов с лишним — и с головы до ног вылитый любимец публики самого современного образца. Реальный любимец публики куда реже забредает на Приходскую улицу в районе Стоук Ньюингтон, но если его там заметят, то непременно с восторгом. Ибо современная версия поп-идола — настоящий восторг. Ангел, англизированный поздним Боуи с подачи раннего Болана, в изысканном прикиде девяностых определил гендерное сознание мужчин и стал воплощением совершенства. Незыблемого совершенства, которое, в принципе, способно выйти за установленные рамки, но только если возникнет — действительно возникнет — настоятельная в том необходимость. Девушки от идола поголовно без ума, а заодно и кое-кто из парней. Щегольская челка манит не только оглянуться, но и заглянуть в глаза. Дэвид плавно скользит — красота облегчает шаг — рассекает улицы, и мусор под ногами ему не помеха. Его запредельная элегантность перелетает через водяные капканы стоков, и принц приземляется в лужи, укрывающие его готовым платьем собственной выделки.
Этот принц — настоящий подарок. Женщины понимающе улыбаются вслед; девушки хихикают, вожделея; и, случается, юноша кладет ласковую руку на его беспечное плечо. Дэвид стряхивает с себя всех и вся, но с понимающей улыбкой. Его послали на Землю с определенной целью и заданием. Он здесь для того, чтобы остановить побоище, положить конец убийству любви. Он миссионер. И неважно, что его матери потребовалось шесть лет, чтобы вспомнить о дочери, а отцу шесть секунд, чтобы о ней забыть. Дэвид — человек слова. Не для него дурашливая возня с простыми смертными, которой соблазнилась Кушла; не для него жадная дегустация человеческой плоти. Он истовый отшельник Хэкни, эстет пустошей. У Дэвида есть цель, и он будет ждать, сколько потребуется, пока сестра не совершит ошибку.
Он подолгу глазеет на то, что выделывают ее чары, медленно ступает — но это до поры, до времени, пока она не приступит к третьей части. И тогда он обретет право действовать. Надо дождаться третьего проступка. И закон, и дворцовая мудрость основаны на справедливости: отступника обязательно подвергнут суду, но сначала дозволят немножко порезвиться. Правило трех ударов не новость. Вся магия осуществляется в троичном ритме, и принц полностью осознает необходимость завершить задание безупречным вальсовым тактом. Он гуляет и ждет.
Конечно, занятый полевыми исследованиями, Дэвид то и дело проходит мимо магазина с видеокассетами, газетного киоска, книжной лавки, «Телевизоров на прокат», кафе-мороженого, секс-шопа, церкви, синагоги, мечети или храма. Он мельком разглядывает товары. И испытывает резонное удивление — правда, столь мимолетное, что мысль не успевает пустить корни, — почему люди поднимают такой шум по поводу секса? Почему для них так важен этот плотский акт, примитивнейший животный инстинкт? Почему вокруг него наверчено столько музыки и литературы? В чем проблема, почему люди просто не трахнутся и не покончат с этим? Однако принц быстро переключает внимание с этой ничтожной загвоздки и возвращается к делу. Кто-то ведь должен оставаться спокойным и невозмутимым, кто-то из членов семьи должен взять на себя роль праведника, пусть таковым и не являясь.
Видит Бог, эта обязанность не для разбитной сестрицы из Ноттинг Хилла.
19
Спроектированное свидание все равно спонтанно, несмотря на предварительную подгонку. Кушла знала время и место, но даже она не могла надеяться на столь многообещающее начало.
Случайная встреча в метро, с ее точки зрения, не относится к разряду идеальных совпадений, однако предоставляет отличную возможность измерить глубину впечатления, произведенного на Джоша. Попав в город, затопленный людьми, Кушла очень быстро уразумела, сколь просто затеряться в подземке. Она наблюдала, с какой легкостью люди не замечают скучного знакомого, растолстевшего и постаревшего одноклассника, даже бывшего возлюбленного, что сидит, уткнувшись в вечернюю газету всего через четыре сиденья. Разумеется, еще лучше, когда обе стороны участвуют в преднамеренном игнорировании. Никто не ловит взгляда, уголки губ не взлетают от радости, а путь к отступлению открывается с шипением каждые две минуты — когда трясущийся поезд испускает тормозную вонь. Человеку так же легко избежать контакта в метро, как политику увильнуть от раздачи грошовой милостыни уличным попрошайкам. И плевать на все эти россказни про верблюда и игольное ушко.
Сидя через пять человек от Джоша, Кушла понимает, что в любой момент он запросто может встать и выйти из вагона. Ведь она не ищет настойчиво его внимания. Стена из плоти между ними — готовый предлог, чтобы не видеть ее, не вдыхать ее запах, не слышать мягкий шелест ее волос, когда она вытаскивает их из низкого ворота. Да, она одета не по погоде, раздета не по погоде: на улице ветер грызет ее тонкие девичьи ключицы. Но те детали, что пока не стоит выставлять напоказ, благоразумно укутаны. Как бы ни восхваляли деревенский, заботливо утепленный шарм, обнаженная плоть всегда одержит верх над самым мягким кашемиром. К тому же, у Джоша аллергия на кашемир, а уж что-что, но сбор данных Кушла всегда проводит безупречно.
Джош замечает ее уголком глаза. И немедленно в вагоне становится жарко и тесно, слишком много людей вокруг, душно, ему нечем дышать. Джош и не хочет дышать, пока не окажется рядом с ней, пока не сможет вдохнуть ее запах. Аромат его туалетной воды мешается с ароматом ее духов, Джош ощущает на губах ее вкус. Поезд прибывает на Лестер-сквер. Джош вытягивает шею над жирным американцем, тощим хорватом, замотанными горожанами, юнцами, вожделеющими пива, карри и драки. Ему плохо ее видно, два «Гардиана», мокрый зонт и старый захватанный том из серии «Классика Пингвина» заслоняют ее лицо. Он видит лишь ее левую ногу, левую руку и складку расстегнутого замшевого пиджака, там, где ткань бугрится над левой грудью. Он напрягает взгляд: не собирается ли она встать. Нет, он спасен, она продолжает сидеть.
На следующей остановке трое выходят, двое готовятся к выходу, один человек входит, четверо садятся, и — в результате шахматной многоходовки — место рядом с ней оказывается свободным. Джош уже собирается сесть рядом, как в вагон врывается женщина — протиснувшись меж закрывающихся дверей, она ловко огибает Джоша и с молчаливым триумфом плюхается рядом с Кушлой. Чистая победа, причем игроки не обменялись даже взглядом. Поезд трогается, и Джоша, зажатого между желанием сесть и вопросом, зачем ему это надо, отшвыривает назад. Сброшенный с пьедестала ног, он валится на ноги Кушлы.
Она не вздрагивает от боли и не вскрикивает. Не скрипит зубами, не кривится в усмешке и даже не утыкается смиренно в газету соседа. Нет, она поднимает глаза и улыбается Джошу, словно свежие синяки — самое приятное из того, что она приобрела за день. И после кратчайшей паузы Кушла зажигает взгляд веселым изумлением узнавания, а человек, пытавшийся ее искалечить, протискивается назад, густо покраснев и бормоча извинения.
— Джош, как приятно! У меня в сумочке лежит для тебя открытка!
Открытка? Но зачем она ему написала? Неужели она знает? Знает то, в чем Джош не способен признаться даже себе? Даже шепотом?
— Открытка? Хм… замечательно. — Безмозглое слепое вожделение побеждает. — И что там?
— То есть, она адресована вам с Мартином. Как чудесно мы провели время! По крайней мере, я. Просто не знаю, как вас благодарить. Сегодня весь день вспоминаю вчерашний вечер и улыбаюсь.
